Сергей Максимов - След грифона
Сергей вспомнил старшего брата Анатолия, не по годам серьезного, с бородкой клинышком, с пенсне на носу, двадцати трех лет от роду, лезущего с поцелуями к младшему брату. Ему тоже стало смешно.
– Знаешь что, Анатоль?
– Что?
– Давай сегодня не будем оставаться на весь день. Вот и погода что-то портится.
– Где ты видишь, что она портится? В каком таком месте?
– Пойдем по домам.
– Ну давай хоть позавтракаем, что ли.
– Хорошо. Давай.
Весь остаток дня Сергей провел за роялем. Он разучивал прелюдию Шопена. Грустную, как все его прелюдии. Тетушек дома не было. У них были дела в университете и в технологическом институте, где вовсю шла подготовка к новому учебному году. В комнату, где он музицировал, несколько раз заглянула няня Параскева Федоровна.
– Сергей Георгиевич, может быть, все же отобедаете?
– Не хочется что-то, нянюшка.
– Ну глядите. Если надумаете, так сразу скажите. У меня все готово. Держу все горяченьким. Вы вот сегодня глаза книжкой не портите. Это хорошо, конечно. Да что же вы такую тоскливую музыку играть взялись? Душу прямо разрывает...
Сергей на слух, чтоб развеселить свою няню, подвижно и задорно стал наигрывать «Ах вы, сени, мои сени». Няня засияла от удовольствия. Он встал из-за рояля, подошел к няне и нежно поцеловал в щеку. Вспомнил давешний разговор с Анатолием о поцелуях. Заулыбался. Улыбнулась и Параскева Федоровна. – Может, все же отобедаете? – Истинная правда, нянюшка, не хочется. – Да что же это с вами? «Действительно, – думал Сергей, – что же это со мной?» Вдруг он, ничего не сказав няне в ответ на ее вопрос, отправился в комнату, которую тетушки приспособили под кабинет. Кабинет у них был один на двоих. Вернулся с тяжелым письменным прибором и с бумагой в руках. Водрузил прибор на рояль, макнул перо ручки в одну из чернильниц и стал что-то записывать, не обращая внимания на стоящую рядом няню. Та тихонько вышла, про себя подумав, что нужно сегодня вечером сказать Марии Александровне и Маргарите Ивановне, что с Сергеем Георгиевичем что-то неладное творится. Сергей между тем закончил писать. Зарок не писать больше стихов и песенок был нарушен. Он сел за рояль. Положив на вуаль поверх нот Шопена исписанный его рукой лист бумаги, он вполголоса запел, аккомпанируя себе:
Бессмысленно хожу
По комнате своей.
Я слов не нахожу.
Я думаю о ней.
Я думаю о ней.
О ней, о ней одной.
Да что ж это со мной?
Да что ж это со мной?
Его няня, сама того не ведая, подсказала ему слова романса. Сегодня вечером он непременно его исполнит. Он без пения проиграл весь романс до конца. Сразу выучил на память. Изменил первоначальную тональность на более для него удобную. Сделал несколько небольших исправлений. На его взгляд, получилось очень даже недурно. Правда, одни глагольные рифмы, за которые начинающих стихотворцев почему-то ругают, но ему начихать на правила, он пишет для души. Вот и сейчас чуть легче на душе стало. Но все равно было и беспокойно и тоскливо одновременно. Погода за окном действительно после полудня испортилась. Еще утром они с Анатолем купались и загорали, а теперь небо было затянуто тучами и не дождик, а мелкая морось сыпалась с неба. «Август – уже не лето», – вспомнил он.
Сергей облачился в новый, двумя днями раньше сшитый юнкерский мундир с новенькими погонами, окантованными по краям золотым галуном, надел такие же новые офицерские, с длинным голенищем сапоги, перепоясался широким скрипучим ремнем и в таком виде вышел к тетушкам, пившим в столовой чай за самоваром. Выправка юнкера была безукоризненной. Предупреждая возможные расспросы, сразу же сказал:
– Я к Пепеляевым.
– Сережа, попей с нами чаю, – обратилась к нему Мария Александровна.
– Параскева Федоровна говорит, ты и не обедал сегодня, – вступила в разговор другая тетушка.
– Мне не хочется что-то.
Он было собирался выйти, но Мария Александровна его остановила:
– Подожди. Возьми извозчика. Я сейчас дам тебе денег. Погода испортилась. В мундире простудиться можно, да и мундир испортить. А мужского зонта у нас нет. Надо будет купить.
– У меня остались деньги от покупки книг.
– Мария, я дам, – достав деньги из своего кошелька, опередила Марию Александровну Маргарита Ивановна. – Вот возьми, пожалуйста, рубль.
– Зачем так много?
– Бери-бери. Мало ли что.
– Обратно тоже на извозчике возвращайся, – напутствовала Мария Александровна.
– Зачем?
– Чтоб мы не волновались, если придется задержаться.
Взяв деньги, Сергей молча вышел из комнаты. Тетушки Сергея некоторое время тревожно молчали. Молчание нарушила Мария Александровна:
– Знаешь, Маргарита, Параскева Федоровна, конечно, права. У Сергея сейчас возраст первой любви. Но не это плохо. Плохо то, что он выбрал именно эту девушку, – как о свершившемся факте сказала она.
– Почему ты уверена, что именно о ней нужно говорить в нашем случае?
– Потому что он у нас не совсем обычный мальчик. Он и в первую их встречу выбрал именно ее. Разве ты не видишь, что он живет и делает все по-своему? И самое интересное то, что ему это удается. Бог нас с тобой наказал за то, что мы так легкомысленно отдали его в корпус совсем ребенком, а сейчас нам ничего не остается, как принять его таким, каким он уже сформировался. Иначе мы можем потерять с ним всякую связь.
– Конечно же, ты права. Мне не нравится, что его избранница имеет такой серьезный дефект речи. Ты же понимаешь, что речь – всего лишь отображение того, что творится у нее в голове. И это при том, что он у нас такой красивый и умный мальчик.
– Он, к сожалению, давно не у нас... Он сам по себе. Ты помнишь, как он нам однажды сказал: «Я вам не мальчик. Я кадет». Я только теперь поняла, что кадет – это не совсем одно и то же, что и мальчик. А теперь он уже юнкер. Я как-то давно от монахини одной слышала, что Бог так никому другому не помогает, как сиротам. Она даже категоричней сказала: «Сироту Бог за руку ведет». Поэтому и обижать сирот – большой грех, и мешать сиротам что-то делать так, как они хотят, – грех не меньший. Так что нам остается только молиться за нашего Сергея, – на тревожной ноте закончила разговор Мария Александровна.
В гостиной в доме Пепеляевых был зажжен камин. Вера, старшая, девятнадцатилетняя, сестра Анатолия, жаловалась Сергею на младшего брата:
– Знаете, Сережа, меня просто поражает то, что такой глубокий и серьезный молодой человек, как вы, дружит с таким разгильдяем, как наш Анатоль. Вот и сейчас. Вы думаете, он действительно пошел поглядеть, не идут ли к нам сестры Кураевы? Как бы не так! Я уверена, он сейчас отправился курить за сарай. Вы не курите? Можете не отвечать. Мне и так все ясно. Логгин! – прикрикнула она на младшего брата, который стоял у камина и поджигал от открытого огня какой-то прутик. – Полюбуйтесь на него. Вылитый Анатолий в детстве.
От окрика восьмилетний мальчуган вздрогнул, бросил прутик в огонь и, встав лицом к старшим, показал, что в руках у него ничего нет.
– Сколько раз тебе говорить, чтоб ты не подходил к камину? – строго продолжила Вера. – Полюбуйтесь на него, Сергей. Еще одна семейная радость...
– Он-то, надеюсь, еще не курит? – пошутил Сергей.
– Курил уже, – как о полностью опустившемся человеке сказала Вера.
– Я попробовал, и только, – искренне уточнил Логгин, который был очень похож на Анатолия. В глазах его, как и у старшего брата, постоянно плясали чертики. Из пяти братьев Пепеляевых они с Анатолием были схожи не только внешне, но и характерами.
– А ты знаешь, что в твоем возрасте Сергей был уже кадетом?
Суровцев, наверное, впервые ощутил себя человеком бывалым. Действительно, теперь даже трудно представить и жутко вспомнить, как нелегко ему было. Как он плакал по ночам, оказавшись в корпусе. Один-одинешенек в непривычной, суровой, военизированной атмосфере кадетского мира.
– Сергей, – обратился младший Пепеляев к юнкеру, – я уже не раз просил, чтобы мне позволили держать экзамен в корпус. Они только отнекиваются.
– Ты, к сожалению, не обладаешь такими же способностями, как Сергей Георгиевич. Иди посмотри, кто пришел, – услышав звон дверного колокольчика, прислушиваясь к шуму в прихожей, велела брату старшая сестра.
Логгин вприпрыжку убежал в прихожую, из которой раздались девичьи голоса.
– Сергей, я вас на минуту оставлю, – сказала Вера и вышла вслед за братом.
Сердце недавнего кадета учащенно забилось. Кровь прилила к лицу. Он покраснел, ругая себя за это дурацкое свойство – краснеть как девица. Спустя секунды румянец на лице уступил место бледности.
В гостиную вошли Кураевы. Все три сестры. Сергей не понял и не расслышал ничего из того, что говорила за всех троих старшая сестра Елена. Взгляд его всеми силами избегал встретиться со взглядом сестры младшей. Он поочередно поцеловал протянутые к нему руки Елены и Лизы и, не глядя перед собой, опустив глаза, предстал перед Асей. Он взял ее руку и тоже поцеловал. Губы его были сухими, как у человека, испытывающего нешуточную жажду. И только потом, поцеловав руку, он поднял глаза. Его встретил чуть грустный взгляд зеленых глаз Аси. «Зеленые... Глаза у нее, оказывается, зеленые», – теперь уже точно знал Сергей. Удивительно, но, неотрывно глядя только в глаза, он увидел, точнее сказать – ощутил, ее всю. Точно кто-то за какие-то секунды передал ему ее образ прямо в воспаленное сознание. И эти золотистые волосы, и девичью грудь, заметно волнующуюся под скромным платьем, и изящные руки, которые через год или два должны будут приобрести уже женское несказанное изящество. Ася напрочь была лишена угловатости, свойственной подросткам-девочкам. Необычайная женственность, проявившаяся в ней позже, уже присутствовала в ее облике и сейчас.
