Ольга Приходченко - Одесситки
Время летело незаметно. Сегодня Дорка пришла из парикмахерской позже обычного, в комнате было темно, старушки всегда при ее появлении суетились, старались помочь ей раздеться, умыться, чтобы их бедная девочка поскорее покушала.
— Что вы сидите в темноте?
— Тише, Вовчика разбудишь.
— А баба Лиза где?
— Садись, Дорочка. Нет нашей Лизоньки больше.
— Как нет, а где она?
Екатерина Ивановна уткнулась в подушку, заплакала.
— На улице умерла. Мы в горсаду гуляли, а Лизонька на лавочке сидела, да так на ней и уснула. «Скорая» ее забрана. Ты не волнуйся, пусть государство хоть на смерть потратится. Я все сделала, как надо. И паспорте ней оставила, и записочка в ридикюле у нее.
— Что вы, так нельзя. Мы похороним ее по-человечески, как положено.
— Спасибо, голуба ты моя, похоронят Лизоньку, и гроб у нее будет. Я знаю кладбище, мы потом с тобой сходим. Давай спать. Все устроится.
Лето 46-го выдалось в Одессе необыкновенно жарким. Тяжелый воздух неподвижно обволакивал тело города. Баба Катя с Вовчиком пораньше вышли на Софиевскую, слегка продуваемую сквознячком с Пересыпи и моря. Уже был полдень, а Дорка все не появлялась. Вдруг Вовчик увидел мать, побежал навстречу она поймала его на руки, прижала к груди. Старушка ничего не спросила, только засеменила за ними мелкими шажками.
— Дора, господи, что случилось, скорее домой?
Дорка грязная, растрепанная, колено разбито, платье лопнуло сзади, и застиранный штопанный ее лифчик с разными пуговицами, как печать бедности, резанул сердце старушки. Дорка обмылась, переоделась в халат, оставшийся от работы в магазине, и прилегла. Находиться в комнате было невозможно, пекло выгнало их опять на улицу. Сегодня понедельник, магазин закрыт, у Надежды выходной, в этот день она ездила к себе, боялась потерять свою комнату на Ближних мельницах. Соседям объясняла, что живет у племянницы, там ребенок, бабушка, они и рады были, даже Надькин стол на кухне прихватили. И еще в выходной Надька навещала после обеда второе городское кладбище по Черноморской дороге, убирала могилки и вслух все рассказывала им о Вовчике. Никто ее не перебивал, только деревья чумаки шелестели своими пыльными листьями: да-да, да-да...
Вечером она лежала на своей прохладной кровати и радовалась, что с утра на работу, ее ждут на Софиевской. Утром у магазина она встретила Екатерину Ивановну. Старушка сбивчиво рассказала, как на Дорку напали бандюки, они следили за ней с самого Привоза. С продуктами для Нателлы Львовны Дорка возвращалась по Красному переулку, и вдруг один из хулиганов, тот, что повыше, в натянутой на лоб кепке от солнца, стал вырывать у нее сумку с харчами. Она увернулась, дернула сумку на себя и с размаху ударила ею вора, да с такой силой, что сшибла с ног, а сама не удержалась, упала. Другой воришка треснул женщину по голове, но и теперь сумку она из рук не выпустила. Помогли прохожие, бандиты испугались, удрали. Дорка все собрала с мостовой и отнесла этой бляди, однако Нателла выгнала ее: видишь ли, помидоры и абрикосы помялись, и, вдобавок, не заплатила за целый месяц.
— А что Дорка, как она? — испуганно спросила Надежда, по липу ее текли слезы.
— Лежит, плачет. Будь проклята эта шлюха с Дерибасовской. Лучше Таньке носить, чем ей, Танька, может, Дорке хоть платье новое сошьет. Ее лопнуло на спине, я его штопала, бесполезно, оно под руками разлазится.
— Подождите, Екатерина Ивановна, немного, что-нибудь придумаю.
Надя ненадолго скрылась в магазине и вскоре вернулась с пакетом. Баба Катя развернула сверток. Там был ситцевый халат, красота, с карманами, впереди на пуговичках. Старушка захлопала в ладошки, а Вовчик кричал от радости: «Мама, ты самая... мама». На следующий день они втроем отправились на базар. Вовчик ехал впереди на своей лошадке, он знал, что это подарок его бабы Нины. Когда Екатерина Ивановна спрашивала мальчугана, а где она, баба Нина, Вовчик забирался на диван, над которым висел портрет Нины Андреевны в молодости, и тыкал в него — вот она.
Уже поравнялись с новым рынком, а Екатерина Ивановна все наставляла Дорку:
— Ты ужас, такая честная, когда же торговаться научишься, разве можно так жить, не торговаться? И что будешь делать, когда я загнусь?
Дорка обернулась и укоризненно взглянула на старушку.
— А вы живите, я вам не разрешаю помирать.
Обучение начиналось от входа на рынок. Баба Катя до этого весело шагала и смеялась, а тут разом сгибалась в три погибели.
— Что с вами, вам плохо?
— Ну и дура ты, Дорка! Весь концерт портишь — молчи! Давай, двигай первая, я следом. Спрашиваешь, что почем, кривишь рожу и топай с Вовчиком дальше, не оглядывайся.
Спектакль получился на славу. Видя даму в очках, в новом шикарном сарафане и мальчика «барчука», торговки заламывали несусветные пены, совали Вовчику кто яблочко, кто сливу; пытаясь заманить хорошую покупательницу. Дорка не останавливалась, наученая бабой Катей, а Вовка успевал прихватить угощения и сбросить их в сумку к маме. Зато Екатерина Ивановна выдавала настоящий концерт. Еле передвигая ноги, вся трясясь и держась за прилавок, с трудом переводя дыхание, причитала: «Ой какая красота, как можно такое вырастить, хоть посмотреть — и то счастье! Может, мадамочка, есть какой подпорченный, подешевле? Нет?» Она не отходила от торговки, закрывала собой весь прилавок. Тетка не выдерживала и протягивала старухе помидорчик или огурец, лишь бы скорее ушла, а то никто из-за нее не может подойти. Обращение к себе «мадамочка» им льстило. Больно много попрошаек развелось, но эта хоть из культурненьких, даже мелочь какую-то пытается всучить, господи, вот так на старости маяться.
Обратно возвращались с полной корзиной, одного масла подсолнечного бутылку купили, а уж напробовались всего досыта. Дорка забрала торбу Екатерины Ивановны, подхватила Вовкину лошадку и быстро понеслась вперед. Старушка с мальчиком не поспевали за ней и отстали почти на целый квартал. Дома Дорка никогда не разбирала покупки на кухне, выкладывала все на стол в комнате. Все перемешалось в сумке — подавленные помидорки, абрикоски, вишня, черешня вместе с молодым картофелем и луком. А эта дынька-цыганочка откуда взялась? «Мама, это я ее скрал! Правда, здорово!» — радостно воскликнул мальчуган. Дорка рванулась к сыну, схватила за плечики. Мальчик, до этого лукаво улыбавшийся, испуганно посмотрел на мать, вывернулся и убежал к бабке, отдыхающей на лавке перед домом. Дорка обессилено опустилась на диван. «Больше никаких бабкиных выкрутасов, не дай Бог Вовка воровать начнет, нужно срочно искать работу», — думала она.
Баба Катя пристроила Дорку обслуживать модистку. Женщина, сама работящая, не предъявляла к ней никаких претензий, не требовала отчетов и вообще относилась по-дружески, сняла с нее мерки и обещала бесплатно что-то сшить. Однако Лида, так звали портниху, быстро забыла о своем обещании. Принося продукты, Дорка иногда заставала у нее очень красивого молодого человека, лет на десять, наверное, моложе. Она уже по списку, который совала ей Лида, знала о его визите — сумки с Привоза увеличивались в объеме вдвое. Иногда Дорке хотелось спросить об обещанном платье, когда оно будет готово, но она как-то стеснялась. А баба Катя не унималась, каждый раз упрекая ее: «Ну и народец — вековое терпение!» Дорка не понимала, какой народец, к чему все это.
Лето пролетело, как один жаркий нескончаемый день, пошли дожди, Вовчик опять закашлял. Дорке пришлось помириться со своим старым пальто, мечта о новом платье сгинула, да и за работу Лида не спешила рассчитываться. Екатерина Ивановна такого спустить не могла: эта девка от хахаля своего совсем тронулась. Красивый молодой стервец нигде не работал, целыми днями околачивался на Дерибасовской, высматривая очередных жертв. Знакомился с хорошо одетыми женщинами, кутил в ресторанах за их же счет. Они с Вовчиком несколько дней следили за прощелыгой — самый настоящий альфонс этот Алик. Теперь Лидка-дура держись. Баба Катя постучалась, никто не отвечай, они с Вовчиком уже собирались уйти, как Лидка, вся зареванная, в грязном халате, дверь открыла, рухнула на кушетку и забилась в истерике. Старушка поняла, что опоздала, видать, со своей заготовленной речью, Лидка уже все знает.
Ладно, не ты первая, не ты последняя. Нечего так убиваться, проходимец твой Алик, паскуда. Ах, милая, что свет клином на нем сошелся? Ты какая симпатяга, деловая, с талантом, и губишь себя из-за говнюка-бездельника. Да приползет к тебе эта сволочь, какая дура будет его на халяву одевать и кормить? Гони его, пока болячек тебе не натаскан, вот тогда наплачешься.
Екатерина Ивановна на мгновение перевела дух и продолжала: встретишь еще хорошего человека, жалеть будешь, что столько времени потратила.
— Беременная!
— Так тем более радуйся, что избавилась от дармоеда. Ушел — так и черт с ним. Заработаешь на себя с ребеночком.
