Виктор Поротников - Куликовская битва
После ужина евнухи привели Настасью в ханскую опочивальню.
Там уже находилось несколько рабынь, две из которых делали развалившемуся на ложе хану массаж спины и голеней. Еще три невольницы, все очень красивые, сидели рядком на скамье, ведя негромкую беседу. При виде Настасьи они умолкли. Одна из них, с очами, как у лани, поманила Настасью рукой, унизанной серебряными браслетами.
Настасья несмело приблизилась.
— Присядь, — с приветливой улыбкой сказала большеглазая. — Меня зовут Лейла. А тебя?
Настасья назвала свое имя. На местном наречии оно звучало как Настжай.
— Ты родом с Руси? — промолвила Лейла. И после молчаливого кивка Настасьи добавила: — А я из Персии. Это Джамиля, — Лейла указала на свою соседку. — Она из Азербайджана.
Джамиля тоже улыбнулась Настасье и, в свою очередь, представила девушку, сидевшую с краю от нее:
— Это Галима. Она из Бухары.
Словоохотливая Лейла кивнула Настасье на двух массажисток и тихо проговорила:
— Та, что повыше ростом, это грузинка Манана. Та, что с рыжими волосами, аланка Леза. У них своя работа, а у нас — своя.
По взгляду и еле уловимому тягостному вздоху персиянки Настасья догадалась, что та имеет в виду.
Закончив массаж, грузинка и аланка уселись на скамью, утирая потные лбы тыльной стороной ладони. Обе были лишь в набедренных повязках, их крепкие, с легким загаром, тела блестели от пота, словно смазанные жиром.
— Боров уснул, — негромко обронила Манана, с неприязнью кивнув на ложе, где похрапывал хан, раскинув руки в стороны. — У вас есть время на отдых, подруги.
— Кто сегодня скачет на этом уроде? — шепотом спросила Леза.
— Вот она, — также шепотом ответила Лейла, указав на Настасью.
— Не бойся, девочка, — Манана погладила Настасью по голове. — Это только поначалу трудно, а потом приноровишься. Ты юная и гибкая, весу в тебе немного. Подружки помогут тебе. Боров сегодня в сильном хмелю, может, у него и не выйдет ничего.
— Если толстячок рассердится из-за этого, то опять заставит нас сосать свой мерзкий отросток! — сердито прошептала Джамиля.
— Ничего страшного! — вставила Лейла. — Уж лучше сосать эту гадость, чем прыгать на ней, обливаясь потом! — Персиянка опять повернулась к Настасье: — Тебе уже приходилось сосать мужской огурец?
Джамиля и Галима негромко хихикнули, уткнув носы в ладони. Их рассмешило это образное сравнение Лейлы.
— Приходилось, — ответила Настасья, вспомнив домогательства юного Исабека и заливаясь краской стыда.
— Не красней, подруга, — ободряюще шепнула Манана, коснувшись локтя Настасьи. — Все мы делали это, и не раз. Мы же рабыни. Я вот в неволе уже десять лет. Привезли меня в Сарай такой же юной, как ты.
— Я уже девятый год здесь мыкаюсь, — сказала Леза, устало прислонившись спиной к стене. — Родной язык начинаю забывать.
— А я тут уже пять лет, — грустно вздохнула Джамиля.
— А я шесть, — промолвила Лейла.
— Я хоть и второй год всего в рабстве, но уже изнемогла от всего этого, хоть головой в петлю! — вырвалось у Галимы.
— Неужели отсюда нельзя сбежать? — проговорила Настасья. — Ведь наверняка же были попытки бегства!
— Т-с! — Манана прижала палец к своим устам, взглянув на Настасью столь выразительно, что та невольно прикусила язык. — Выбрось это из головы, девочка. Из Сарая не убежать. Вокруг города по всей степи разбросаны кочевья татарской и кипчакской знати. Если тебя схватят за городом степняки, то обратно во дворец ты уже не вернешься. Будешь гнуть спину на какого-нибудь бека, доить его коров и овец, стричь и скатывать в войлок шерсть, сушить на солнце лошадиный помет для костра. А по ночам тебе придется еще ублажать этого бека в постели, хотя от работы у тебя будет ныть все тело.
— От такой жизни ты зачахнешь очень скоро, девочка, — поддержала грузинку Леза. — Уж лучше терпеть рабство во дворце, чем в степном кочевье то на ветру, то на палящем солнце.
— Обычно бегут из неволи мужчины, — сказала Настасье Лейла. — Мужчинам это легче сделать, чем нам, женщинам. На реке Волге есть острова, куда татары не суются, поскольку боятся большой воды. Невольники прячутся на этих островах в летнюю пору, затем кто-то прибивается к торговым караванам, кто-то сам добирается до лесов и гор, куда татары тоже опасаются соваться. Ведь их родная страна — это голая степь.
Беседа невольниц прервалась с пробуждением от дремы Мухаммед-Булака. Увидев Настасью, хан нетерпеливо заерзал на постели, жестами показывая, чтобы русскую невольницу поскорее подвели к нему. Спьяну Мухаммед-Булак не мог выговорить все слова, к тому же мысли его явно не поспевали за его желаниями.
— Сними с себя все украшения, так будет легче скакать на этом борове, — шепнула Лейла Настасье. — И распусти волосы, пузатик это любит!
Видя, что ее подруги по несчастью совершенно не боятся хана, позволяя себе даже втихомолку насмехаться над ним, Настасья почувствовала себя увереннее. Она сбросила с себя набедренную повязку, живо поснимала с рук и шеи браслеты и ожерелья, распустила свою толстую русую косу. Подойдя к распростертому на ложе Мухаммед-Булаку, Настасья стала делать все то, что ей негромко подсказывала стоявшая у нее за спиной Лейла, видимо, уже хорошо изучившая повадки своего господина.
Сначала Настасья легонько поглаживала мягкое пухлое тело хана, от которого исходил слабый аромат амбры. Начиная от груди и плеч, она неизменно заканчивала свои поглаживания в паху у хана, где среди густой кудрявой поросли ее пальцы нащупали небольшую круглую колбаску, которая у нее на глазах увеличилась в размерах почти втрое, обретя твердость и упругость.
— Теперь соси его отросток, но не спеша, — молвила Лейла сзади, приникнув почти к самой спине Настасьи. — Да осторожнее, не укуси его! Бычок может разъяриться.
Настасья покорно склонилась над ханским срамным местом, с ужасом сознавая, что эта напрягшаяся дубина гораздо крупнее той детской интимной игрушки, которую надоедливый Исабек легко всовывал ей в рот до самого основания. Видя затруднение Настасьи, Лейла пришла ей на помощь. По ее знаку Джамиля ловко вскочила на ханское ложе и, присев над лицом Мухаммед-Булака, соединила свое розовое чрево с его маленькими пунцовыми устами.
— Ну-ка, мой повелитель, покажи, как ты умеешь двигать язычком! — промурлыкала Джамиля, подмигнув Лейле. — Ну-ка, покажи! Ведь в этом деле тебе нет равных! О, я уже чувствую, как твой язычок завладел мною! Ах, какой он шаловливый! Какой неутомимый!.. О!.. Ах!.. Ах!..
В следующий миг Лейла мягко отстранила Настасью и заняла ее место. Обволакивая языком красную головку мужского естества, персиянка быстро облизала вздыбленный толстый стержень хана, затем не без усилия втолкнула его себе в рот почти на всю длину. Со стороны это смотрелось так, будто молодая девушка вознамерилась таким способом разорвать свой изящный ротик. Лейла двигала головой в плавном ритме, ухитряясь раз за разом заглатывать могучий детородный орган хана все ближе и ближе к его основанию, укрытому жесткой волосяной порослью.
Лейлу вскоре сменила Галима, которая тоже весьма ловко управлялась с этим вздыбленным жезлом, помогая себе пальцами рук.
После этой довольно долгой прелюдии Джамиля негромко объявила, соскочив с ложа:
— Все, бычок созрел! Настжай, запрыгивай на него!
Джамиля заученными движениями своего тела показала Настасье, как именно ей нужно совокупиться с ханом.
Настасья забралась на ложе, Лейла и Галима поддерживали ее за руки. Мухаммед-Булак заурчал от удовольствия, когда Настасья осторожно погрузила его блестящий от девичьей слюны жезл в тесные недра своего естества. Стоя на коленях и возвышаясь над распластанным под нею Мухаммед-Булаком, Настасья двигала нижней частью своего тела, все глубже насаживаясь на его огромную дубину. Ей казалось, что ее медленно разрывают изнутри, чтобы не застонать от усиливающейся боли, Настасья впивалась зубами в нижнюю губу. Блаженные стоны хана выводили Настасью из себя. Сколько длилась эта мука, Настасья не знала. Завершилось все самым неожиданным образом.
От выпитого вина Мухаммед-Булаку стало плохо, из него стала извергаться рвота вместе с жалобными охами и стонами. Прибежавшие евнухи и лекари вытолкали наложниц за дверь опочивальни.
Придя в покои Бизбике, Настасья бессильно опустилась на стул, высыпав на стоявший рядом стол золотые и серебряные украшения, которые были зажаты у нее в кулаке. Ее растрепанные волосы были едва прибраны. Печать холодного безразличия была у нее на лице, бледном и потускневшем, утратившем все краски безмятежной когда-то юности.
Бизбике, ожидавшая Настасью, приблизилась к ней и мягко коснулась руками ее распущенных волос.
— Милая, каков же мой супруг на ложе? — спросила Бизбике, приподняв голову подруги за подбородок и заглянув ей в глаза. — Он понравился тебе?
