Эйдзи Ёсикава - Честь самурая
— Пожалуйста, не осуждай его, — расплакавшись, сказала Онака. — Отец твой неудачник, зато Хиёси когда-нибудь выбьется в люди. Мы удачно выдадим тебя замуж, будешь счастлива, не то что я.
— Нет, мама, я не хочу замуж. Я всегда буду с тобой.
— Женщина не должна влачить жалкое существование, как мы с тобой. Я скрыла от Тикуами, что мы припрятали связку монет из той суммы, которую выплатил Яэмону его господин за увечье. Эти деньги пойдут тебе на свадьбу. Я прикопила достаточно шелка, чтобы сшить тебе кимоно.
— Мама, кажется, кто-то идет.
— Отец? — Онака выглянула в окно.
— Нет.
— Кто тогда?
— Не знаю. Не волнуйся! — сказала Оцуми, не выдав тревоги.
— Мама, ты дома? — позвал Хиёси из темноты.
Он вошел в прихожую, но не торопился в комнату с очагом.
— Хиёси?
— Он самый.
— Так поздно!
— Меня выгнали.
— Выгнали?
— Прости, мама. Пожалуйста, прости. — Он едва сдерживал слезы.
Онака и Оцуми бросились его обнимать.
— Ничего не поделаешь, — сказала Онака. — Проходи!
— Мне надо идти. Останься я в этом доме хотя бы на ночь, еще труднее будет расставаться с вами.
Онаке не хотелось, чтобы сын жил в их убогом доме, но ее терзала мысль о том, что он уйдет в глухую ночь.
— Куда ты собрался?
— Не знаю пока. Теперь я поступлю на службу к самураю и позабочусь о вас.
— К самураю? — прошептала Онака.
— Ты всегда возражала против того, чтобы я стал самураем, но я мечтаю стать им. И дядя Дандзё согласен. Он говорит, что мне уже пора подумать о будущем.
— Тебе придется посоветоваться с отчимом.
— Не желаю видеть его, — покачал головой Хиёси. — На ближайшие десять лет забудь обо мне. Сестренка, жаль, что тебе придется подождать с замужеством, но наберись терпения. Ладно? Я стану великим человеком и разодену нашу мать в шелка, а тебе куплю на свадьбу атласный пояс с узорами.
Женщины расплакались, поняв, что Хиёси уже рассуждает, как взрослый. Их чувства изливались в бурном потоке слез, способном, казалось, поглотить их и унести в пучину моря.
— Мама, вот две мерки соли, их дал мне гончар. Это все, что я заработал за два года. Сестренка, отнеси мешок на кухню.
— Спасибо, — сказала Онака с поклоном. — Соль — твой первый заработок.
Хиёси радовался, видя счастливое лицо матери. Он поклялся, что в будущем сделает ее еще счастливее. Так тому и быть! «Это — соль моей семьи, — подумал Хиёси. — Нет, не только моей семьи. Соль всей деревни. Или нет — всей Поднебесной».
— Я теперь, верно, не скоро вернусь, — сказал Хиёси, отступая к двери и не сводя глаз с Онаки и Оцуми.
— Подожди, Хиёси! Подожди! — Оцуми кинулась к брату. Затем она обратилась к матери: — Ты говорила о связке монет. Мне не нужны эти деньги. Я не собираюсь замуж. Пожалуйста, отдай их Хиёси.
Утерев слезы рукавом, Онака достала из укромного места связку монет и протянула ее сыну. Хиёси поглядел на деньги.
— Они не нужны мне. Оставьте их себе, — сказал он.
Оцуми, исполненная сострадания к младшему брату, спросила:
— Как же ты сможешь обойтись вдали от дома без денег?
— Мне не надо денег. Мама, не дашь ли ты мне отцовский меч? Тот, который выковал себе дедушка?
Онака покачнулась, словно от удара в грудь.
— Деньги помогут тебе остаться в живых. Умоляю, не проси меч! — воскликнула она.
— Ты ведь по-прежнему хранишь его?
— Ах нет… — Онаке пришлось признаться, что Тикуами давным-давно пропил фамильный меч.
— Ладно. У нас есть еще ржавый меч в амбаре, верно? Он цел?
— Ну… Если он пригодится тебе…
— Можно я возьму его?
Хиёси щадил материнские чувства, но должен был настоять на своем. Он вспомнил, как страстно ему хотелось заполучить эту ржавую железку в шестилетнем возрасте, как тогда плакала и негодовала мать. Теперь она вынуждена смириться с мыслью о том, что сын станет самураем, хотя она всегда молилась, чтобы эта участь миновала Хиёси.
— Возьми. Хиёси, прошу, никогда не вступай в поединок с другими людьми. Никогда не доставай его из ножен. Оцуми, пожалуйста, принеси меч.
— Я сам принесу.
Хиёси кинулся в амбар. Он снял меч с балки, на которой тот висел. Укрепив оружие на боку, он вновь вспомнил, как рыдал шестилетним ребенком, требуя у матери меч. В это мгновение он впервые ощутил, что стал взрослым.
— Хиёси, мать зовет, — сказала Оцуми, заглядывая в амбар.
Онака зажгла свечу перед домашним алтарем, положила на деревянное блюдо несколько просяных зерен и щепотку соли, из той, что принес Хиёси, и принялась молиться. Хиёси вернулся, и мать, велев ему присесть, достала из алтаря острое лезвие.
— Зачем это? — удивленно спросил Хиёси.
— Устраиваю тебе церемонию совершеннолетия. Мы не можем соблюсти ритуал, как положено, но все же отпразднуем это событие.
Она выбрила сыну волосы надо лбом, затем размягчила в воде несколько соломинок и завязала волосы в пучок на затылке. Хиёси навсегда запомнил эту церемонию. Он с печалью ощущал на лице прикосновение огрубевших ладоней матери, но им владело и радостное чувство. «Наконец-то, — думал он, — я стал таким, как все. Взрослым».
Он услышал вдалеке лай бродячей собаки. Хиёси вышел во двор.
— Ну, я пошел. — Он был не в силах произнести ничего другого, даже пожелать счастья матери и сестре, слова застревали в горле.
Мать склонилась перед алтарем. Оцуми, подхватив на руки расплакавшегося Котику, выбежала во двор вдогонку за братом.
— Прощай! — сказал Хиёси и пошел не оглядываясь.
Его фигура становилась все меньше и меньше и наконец исчезла вдали. Ночь выдалась на редкость светлая, видимо из-за мороза.
Ружье Короку
Неподалеку от Киёсу, менее чем в десяти ри к западу от Нагои, была деревня под названием Хатидзука. С любого края деревни виднелся холм, похожий на шапку. В жаркий летний полдень здесь стрекотали цикады, ночами громадные летучие мыши заслоняли лик луны.
— Эй!
— Эй! — как эхо, донеслось из рощи.
Ров, наполненный водой из реки Каниэ, огибал крупные камни и высокие деревья на склоне холма. На первый взгляд можно было и не заметить, что вода в нем заросла темными сине-зелеными водорослями. Водоросли цеплялись за источенные камни стен и за глинобитные изгороди, многие столетия защищавшие эту землю и потомков здешней знати, их власть и богатство.
Издали невозможно угадать, сколько тысяч, а то и десятков тысяч тё помещичьей земли находится на холме. Усадьба принадлежала могущественному роду из деревни Хатидзука, а здешних князей уже на протяжении нескольких поколений звали уменьшительным именем Короку. Нынешний глава рода носил имя Хатидзука Короку.
— Эй, там! Откройте ворота! — донеслись из-за ручья голоса нескольких мужчин. Короку был среди них.
Ни Короку, ни его предки на самом деле не обладали той родовитостью, которой они хвастались, да и не имели официальных прав на землю в округе и на управление ею. Они были выходцами из влиятельного провинциального клана, не более. Короку величали князем, а его людей — вассалами, хотя держались последние бесцеремонно и даже грубо. Другие князья тоже общались со своими воинами почти на равных, но отношения Короку и его людей походили на отношения атамана с разбойниками.
— Спит, что ли? — пробормотал Короку.
— Эй, страж, чего ждем? — крикнул один из воинов Короку.
— Эй!
Наконец стражник услышал их, и деревянные ворота со скрипом открылись.
— Кто здесь?
Около ворот стояли люди с железными лампами в форме колоколов на длинных шестах, с какими выходят на поле боя или под проливной дождь.
— Это я, Короку! — ответил он, ослепленный светом.
— Добро пожаловать домой.
Проходя через ворота, каждый из спутников Короку называл свое имя.
— Инада Оиноскэ.
— Аояма Синсити.
— Нагаи Ханнодзё.
— Мацубара Такуми.
Они с топотом зашагали по широкому темному коридору в глубь дома. Из дверей выглядывали слуги, служанки, жены и дети — многочисленные домочадцы Короку. Обитатели дома дружно приветствовали своего повелителя, вернувшегося домой. Короку здоровался с каждым хотя бы взглядом и, добравшись до главного зала, тяжело опустился на круглую соломенную циновку. Пламя маленького светильника четко обрисовало черты его лица. «Почему он в дурном расположении духа?» — тревожились женщины, которые принесли ему воду, чай и пирожки из черных бобов.
— Оиноскэ! — окликнул Короку воина, севшего поодаль от хозяина. — Как мы опозорились сегодня вечером, верно?
— Оплошали, — подтвердил Оиноскэ.
Четверо воинов выглядели мрачно. Короку, казалось, искал, на ком бы выместить дурное настроение.
— Такуми, Ханнодзё! А вы что скажете?
— О чем?
