Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он
— Досадно, Эммануил Францевич, форсировав одну реку — Березину, остановиться у второй — Днепра, переход через который для нас — полное спасение, — обратился Багратион к начальнику штаба. — Что ж, показать спину этому черту лысому — Даву и отступить?
Нелегко было и далее хранить подчеркнутую осторожность. Решение выглядело таким ясным и очевидным, что Сен-При не сдержался:
— Осмелюсь заметить, любезный Петр Иванович, Днепр протекает не только в одном Могилеве. И уж коли за сею рекою единственное для нас спасение, то, оставя мысль о прорыве через Могилев, стоило бы попытать счастья в ином, более безопасном месте.
Багратион ходил у костра, опустив голову, стараясь не встречаться глазами с графом. Но при последних словах его внезапно остановился, словно споткнулся о невидимую доселе корягу.
«А ведь у него, французишки, неплохой ум, — неожиданно подумал главнокомандующий о своем помощнике. — Слов нет, сегодня в Могилеве у неприятеля всего тысчонок шесть, а завтра? Не подойдет ли уже сей ночью к городу сам Даву со всем своим войском? Куда же тогда сунуться мне — прямо в пасть зверю? Конечно же, милейший Эммануил Францевич, надобно думать о надежнейшей переправе в ином месте! О том — все мои мысли с тех пор, как узнал я о диверсии Даву. Только для того, чтобы теперь уйти из-под носа сего вредного маршала, надобно его хорошенько прибить. Он в самонадеянности своей, что обскакал меня в Минске и здесь, в Могилеве, полагает, будто он умнее Жерома. Тот Наполеонов братец, безусловно, полный профан. Только я ушел от него не потому, что он не умел споро за мною ходить, а потому, что это я имею хорошие ноги. Даву тож неплохой ходок. Теперь же настал черед помериться мне с ним быстротою мысли — кто кого оставит в дураках? Однако, чтобы не искушать судьбу, пока никому и в собственном стане не открою того, что задумал. Напротив, наружными действиями своими укреплю самонадеянность сего лысого черта».
— Вы правы, любезный граф; место для возможной переправы следует приискать, скажем, чуть ниже Могилева. По сему поводу я в свое время отдам специальное распоряжение. Но не попробовать ли нам, пока Даву не подошел к городу со всеми — своим и Жерома — корпусами, опрокинуть неприятеля вспять? Не откажите в любезности, запишите, что я намерен приказать командующему седьмым корпусом Николаю Николаевичу Раевскому.
И Сен-При, достав свою записную книжку, при свете костра занес в нее слова приказа: «Дабы предупредить находящиеся за Оршей французские войска выходом нашим на Смоленскую дорогу и занятием города Могилева, а также и для воспрепятствования движению их на Смоленск, чем ограждение центральных российских областей прямо достигается, повелеваю вам, господин генерал-лейтенант Раевский, со вверенным вам корпусом седьмым немедля предпринять диверсию по следующему плану. Имеете завтрашний день выступить к селу Дашковке, что от Могилева в двадцати верстах, а оттоль с частью корпуса вашего для усиленной рекогносцировки до самого города Могилева. Буде же окажется, что город французами занят, забрать языка и мне донести, в каком количестве французы тамо засели. Я сам с армией неотступно за вами спешу, и при надобности сикурс полный вам обеспечен. С сим вместе атаману войска Донского мною поведено отступать на Старый Быхов для сближения с вами. На случай неудачи наступления нашего у Нового Быхова мост наводится…»
— Выходит, ваше сиятельство, переход вы намечаете у Нового Быхова? — оторвался от записной книжки Сен-При. — Сие на случай неудачи у Раевского?
— Неудачи, граф, я никакой не предвижу! — резко возразил Багратион. — Для того я и обнадеживаю Николая Николаевича: подам ему сикурс, ибо без помощи остальными силами нашей армии ему не просто будет управиться. Однако… Вот мой другой приказ — по поводу наведения переправы у Нового Быхова. Вы готовы записывать?..
И тут же, оборотясь к своему адъютанту князю Меншикову:
— Вот, князь Николай, подписываю при тебе. Бери, — вырвал он два листка из записной книжки Сен-При. — И мигом к Николаю Николаевичу. Тут, брат, промедление смерти подобно!
При обращении «брат» щеки 22-летнего штабс-ротмистра лейб-гвардии гусарского полка Николая Меншикова зарделись, точно у девицы. Он, конечно, не доводился Багратиону братом, а был двоюродным или троюродным племянником. Одно то, что он был родственником прославленного генерала, добавляло юнцу гордости.
— Будет исполнено, ваше сиятельство! — лихо, по-гусарски козырнул он Петру Ивановичу и тут же, вскочив в седло, тронул лошадь в галоп, сразу растаяв в непроницаемой тьме теплой июльской ночи.
А ранним утром Раевский уже двинулся из деревни Дащковки к Могилеву.
Ах, какое то было утро, десятого июля: ясное, чистое небо, пронизанное солнцем, и из бездонной синевы — крупные капли вдруг зарядившего дождя.
— К грибам — говорят о таком дожде пополам с солнцем, — произнес Николай Николаевич, оборачиваясь к генералу Васильчикову. — Однако, князь Ларион Васильевич, неведомо, какой урожай ждет нас с вами сегодняшний день.
— Если верно донесли князю Петру Ивановичу, шесть тысяч французского авангарда для нас не помеха. Кстати, извольте, Николай Николаевич, взглянуть в подзорную трубу. Никаких сомнений, французы выдвинулись из города к Салтановке. Глядите: их пехота как на ладони. Ну что, прикажете мне ударить в лоб?
Раевский поворотил голову к говорившему — был глуховат. Помолчал, разглядывая в трубу, как на околице Салтановки спешно строятся в колонны одетые в синие мундиры солдаты.
— Нет, в лоб не годится вашей кавалерии, Ларион Васильевич. Ступайте-ка с вашими гусарами лесом — в обход правого фланга французов, — наконец вымолвил Раевский и, обернувшись назад к подъехавшему молодому чернявому генерал-майору Паскевичу: — И вы, Иван Федорович, со своею двадцать шестой дивизией тож двигайтесь в этом направлении. А когда оба выйдете из леса на ровное место и окажетесь сбоку французов, я с двенадцатою дивизиею ударю на них в центре. Вот там, где мост через овраг.
Когда егеря Паскевича, пройдя чрез лесные заросли, вышли на опушку, перед ними открылись цепи неприятельских стрелков.
— Разворачивай орудия — и картечью! — распорядился генерал.
Пушки развернулись на дороге, ведущей к Салтановке, и с ходу огрызнулись огнем. Цепь наступающих рассыпалась и заметно поредела.
— Еще! Надбавь жару, пушкари! — взмахнул шпагою в сторону артиллеристов Паскевич и обернулся к егерям: — Барабаны, сигнал к атаке! Молодцы, ружья — на руку, марш, марш за мной!
«А где Васильчиков? — на ходу спросил себя генерал. — Эх, не продумал Николай Николаевич, как же можно было кавалерию — да через лес, по песку? Вот и отстали. А была бы теперь в самый раз их конная атака…»
Пехота Паскевича уже подошла к мельнице, куда попятились французы.
«Но что там, впереди? Там же — целая туча неприятеля! — не поверил своим глазам Иван Федорович. — У меня ж в первой линии не наберется и двух полков. Сколько же их против меня? Ох, никак просчет и князя Багратиона, и генерал-лейтенанта Раевского. Какое в Могилеве шесть тысяч, ежели только теперь супротив меня их не менее того! Но делать нечего — буду стоять до последнего. Об атаке же следует забыть — как бы самому отбиться, не осрамить свое имя…»
Раевский тоже понял — к Салтановке ни на одну сажень более не подойти.
«Откуда они взялись, супостаты? — как и Паскевич, спросил себя Николай Николаевич. — Такой плотный артиллерийский огонь, будто вся Наполеонова армия собралась в Могилеве. А если и впрямь Даву подошел со всеми своими силами? Тогда тем более следует ему показать, на что способны русские воины».
Все вокруг моста и плотины, идущей через овраг, было выпахано рвущимися ядрами. Хрипели и ржали посеченные осколками кони, падали на землю и уже не поднимались вновь люди.
Раевский видел, что поднять солдат в атаку будет неимоверно трудно: встать, когда с неба сечет не грибной, а железный дождь, — выше сил человеческих. И тем не менее он сам поднялся со снарядного ящика, на конторой сидел, и, спокойно оглядевшись вокруг, громко позвал:
— Саша! Коля! Где вы?
Откуда-то из-за подбитого орудия, что было на одном колесе, выбежал к отцу сначала шестнадцатилетний Александр, а за ним, лет десяти, Николаша. Александр был в гусарском мундире и кивере, младший в рубашонке и штанишках до колен.
— Не испужался, малыш? — обнял младшего сына Николай Николаевич.
— Вот еще чего, папенька… Да разве я и в самом деле ребенок? — спрятав глаза под густыми ресницами, ответил младший Николай Николаевич.
— Не поверите, папа, — вступился тут же старший, — Николаша меня, уже взрослого, подбадривает своими шуточками.
— Ах вы, герои мои! — сгреб их к себе генерал. — Ну а коли так, сыновья, пойдемте-ка вместе вперед. Ты, Александр, по сю от отца сторону. А ты, Николаша, дай мне свою руку — на тебя стану опираться, как на самого смелого.
