Мор Йокаи - Сыновья человека с каменным сердцем
– Как? – холодно спросила мать.
– Я знаю как.
– Но у меня тоже есть право это знать. Никто из вас не может что-либо предпринять ради нашей семьи, пока я не скажу: «Быть по сему!»
– Ты узнаешь, когда все совершится.
– А если я скажу тогда: «Этому не бывать?!»
– Тебе уж не изменить того, что произойдет.
– В таком случае я заранее запрещаю это.
– Напрасно, Я больше не подчиняюсь тебе. Я – мужчина и волен в своих действиях.
– Но ты в то же время сын и брат, – вмешался Эден.
Енё печально посмотрел на него и с тихим вздохом ответил:
– Потом все поймешь!
Мать взяла Енё за руку.
– Ты думаешь о спасении нашей семьи?
– Думаю и хочу действовать.
– Хочешь я отгадаю твои мысли?
– Оставь, не выпытывай.
– Я умею читать в твоем сердце. Ведь я изучала тебя с младенческих лет. Ты был книгой, каждую главу которой я знаю наизусть. Ты думаешь в эту минуту о том, чтобы покинуть нас, вернуться в Вену, возобновить старые связи и восстановить былое влияние у наших врагов…
– И потом захватить конфискованное имущество своих старших братьев, не так ли? – с горечью прервал ее Енё.
Матери стало жаль его.
– Нет, сын мой, я укоряю тебя не в жестокосердии. Как раз напротив – в том, что ты слишком сильно нас любишь и потому задумал пожертвовать своей честью ради нашего спасения. Но такая жертва горше погибели.
– Может быть, сперва будет горько, но потом вы свыкнетесь.
– С чем?
– Я ничего не сказал. Ты сама знаешь.
– Знаю! Ты вернешься к Планкенхорстам!
Енё грустно улыбнулся.
– Ты прочла это в моем сердце?
– Ты решил взять в жены эту девицу и, используя всесильные связи ее семьи, вызволить из беды своих братьев!
– Ты так думаешь?
– Ты собираешься жениться на девице, которая принесет тебе в приданное мою ненависть, которую прокляла твоя родина и которая навлечет на тебя божью кару!
Аранка припала к груди свекрови.
– Не говори так о ней, матушка, ведь он, может быть, любит ее!
Эден отвел жену на прежнее место.
– Не вмешивайся, любовь моя. Речь идет о вещах, о которых не ведает твоя чистая душа. Если бы дошло до того, что кому-нибудь из нас пришлось бы босым, с пеньковой веревкой на шее идти каяться и вымаливать прощение грехов, я сказал бы: «Так надо!» Ведь нечто подобное случилось когда-то с одним королем.[148] Если бы нам заявили, что кому-то из нас нужно отправиться в храм и перед всем народом отречься от того, во что он до сих пор верил, я ответил бы: «Что ж, может случиться и так». С одним мудрецом произошел подобный случай,[149] Но покупать жизнь и счастье, клянясь в любви к женщине, по дьявольскому наущению которой нашу отчизну подвергали стольким бедствиям, к женщине, что разжигала ненависть между народами, была доносчицей, шпионкой, наговорщицей, которая сперва подстрекала людей к мятежу против трона, а потом выдавала палачам этих бунтарей! Эта женщина вынашивала в своей дьявольской груди адские планы, и две страны, приняв их, будут горько расплачиваться за это, никогда не избавятся от их пагубных последствий! И Енё хочет привести в отцовский дом эту свирепую фурию! Нет, этого не может сделать никто из рода Барадлаи. А если сможет, то найдется другой, кто откажется от жизни, купленной такой ценою.
Мать с рыданием кинулась на шею старшего сына. То был голос ее собственной гордой души.
Енё на это ничего не ответил, только снова печально улыбнулся и приготовился уйти. Аранка с немым состраданием смотрела на него.
– Ты тоже меня осуждаешь? – шепнул ей Енё на прощанье.
– Поступай так, как подсказывает тебе сердце, – со вздохом промолвила молодая женщина.
– Клянусь небом, я поступлю именно так!
Но мать снова преградила ему дорогу. Она встал перед ним на колени.
– Сын мой, заклинаю тебя, не уходи. Пусть постигнут нас страшные муки, смерть, нищета, мы терпеливо, безропотно перенесем все. Ведь десятки тысяч патриотов погибли за идею. Но мы не позволим убить наши души. Все мы переносим адские муки, но разве ты слышал когда-нибудь, что бы мы богохульствовали? Не закрывай перед нами дорогу в небеса.
– Мать, прошу тебя, встань.
– Нет! Если ты уйдешь, мое место в грязи. И это ты столкнешь меня туда.
– Ты не понимаешь меня! Да я и не хочу, чтобы ты поняла.
– Как? – радостно воскликнула мать. – Значит, ты не совершите того, от чего я хочу тебя предостеречь?
– Я ничего не отвечу на это.
– Только одно слово, – вмешался в разговор Эден. – Если хочешь нас успокоить, покажи полученное тобою письмо.
Енё испуганно схватился за грудь, словно опасаясь, что у него отнимут письмо, и, не будучи в силах скрыть смущение, проговорил:
– Нет, я не могу его показать!
Но затем лицо его вспыхнуло.
– Эден Барадлаи! Письмо адресовано Эугену Барадлаи, а это – я!
И он гордо отвернулся от брата.
– Увы! Значит, предположения нашей матери правильны, – сказал Эден.
Мать поднялась с пола. Из глаз ее струились слезы, но лицо сохраняло гордое выражение.
– Хорошо, ступай! Иди, куда влечет тебя твое упрямое сердце. Что ж, покинь меня в отчаянии и слезах. Но знай: хотя над головами двух моих сыновей занесен топор палача, ч оплакиваю не тех, кто погибнет, а тебя, который останется жить.
Услыхав это, Енё с мягкой улыбкой посмотрел на нее.
– Мать! Вспомни когда-нибудь, что последние мои слова к тебе перед уходом были: «Люблю тебя». Прощай. – И он поспешно вышел.
Никто не обнял его на прощание. И лишь маленький племянник, игравший на траве перед домом, поцеловал Енё и спросил:
– Когда ж ты вернешься, дядя?
Письмо, полученное в тот день, гласило:
«Господин правительственный комиссар Эуген Барадлаи. Вам надлежит немедленно явиться в пештский военный трибунал: Новое здание, второй корпус».
Внизу стояла подпись военного судьи.
Произошла небольшая ошибка: имя «Эден» перевели на немецкий как «Эуген». Такие случаи в Венгрии в те времена иногда происходили,
Оказывается, мы не знали этого человека
Енё Барадлаи явился к военному судье во второй корпус Нового здания точно в назначенное время.
Доказать требовалось лишь то, что он действительно Эуген Барадлаи и что именно Эуген Барадлаи вызван в суд. Все остальное произошло просто: его взяли под стражу. Он должен был, сидя в тюрьме, ожидать, когда дойдет до него черед.
Ждать пришлось недолго, его имя в списке значилось одним из первых.
Но как могла произойти такая ошибка?
В те времена все было возможно. Весь социальный порядок был перевернут вверх дном: общественной жизни не существовало, печати и гласности не было и в помине. Разладилась и личная жизнь людей. Все жили замкнуто. Ведь почти в каждой семье кого-нибудь недоставало: кто скрывался, кто спасался бегством или томился в плену, а кто погиб в боях за родину.
Множество женщин отправилось на поиски своих мужей, и бывало так, что проходили годы, пока становилось известно, что они давно уже вдовы. Иные, облекшись в траур по без вести пропавшим супругам и отдав дань их памяти, вступали в новый брак, а потом, спустя некоторое время, узнавали, что их мужья живы.
Все питали друг к другу недоверие, страшились любого представителя власти, испытывали смутную боязнь перед будущим.
Многие разбрелись кто куда и проживали вдалеке от насиженных мест. Тысячи людей, скрываясь под чужим именем, бродили по стране.
Вся нация была объявлена вне закона! И в процессе над сотнями тысяч венгров судьей была чужеземная коллегия, члены которой никого не знали и не желали знать в этой стране.
А обвинителями выступали Эвмениды.[150] Они жаждали крови. Все равно чьей, лишь бы это была горячая человеческая кровь.
И среди знатных дам не нашлось в ту пору ни одной очаровательной женщины, которая попыталась бы вымолить пощаду побежденным и уменьшить потоки крови. Случалось погибал не тот, кто возглавлял борьбу или совершил больше других, а тот, кто первым попадал в руки властей, кто обидел кого-нибудь из тех, что стали его обвинителями.
Бывало, кара обрушивалась на фанфарона, похвалявшегося мнимым подвигом, которого он никогда не совершал, и лишь из кичливости, из простого хвастовства приписывал себе то, что сделали другие; а иному удавалось избежать казни благодаря смелому утверждению, что лицо, которому предъявлено обвинение, это вовсе не он, а проживающий в другом месте однофамилец. Пока разыскивали указанного им человека, гроза проносилась мимо, а задержанного выпускали на свободу.
А бывало и так, что освобожденного забирали вторично и вершили над ним суд.
Один осужденный лично присутствовал при том, как прибивали к позорному столбу его имя, и никто не знал, что он находится в толпе.
Были случаи, когда из двух человек со сходными фамилиями спасался от преследования обвиняемый, а его ни в чем не повинный однофамилец погибал.
