Михайло Старицкий - РУИНА
Известие это поразило, как громом, Остапа; прошло несколько мгновений, пока он пришел в себя.
— Да как же это случилось, Господи ты наш? — обратился он наконец к Орысе, — татары напали, что ли?
— Какие там татары! — Орыся глубоко вздохнула. — В том-то и горе, что никто понять не может, как это произошло. Никто и не подступал к Чигирину, а так вот… сегодня пропала Галина, а через день наутро не стало в замке и гетманши.
— Да как же это могло случиться? Растолкуй ты мне, я в толк ничего не возьму! Выезжала Галина куда-нибудь из Чигирина, что ли?
— Никуда не выезжала и в нижний город даже не ходила, со мной все время была.
— Ну, так что же?! Не взяла же ее отсюда, не дай Бог, нечистая сила?
— Сохрани Боже! — Орыся перекрестилась. — Вот как это было: получила она от пана Мазепы из-под Каменца лыст, казак один привез; обрадовалась так, что и сказать нельзя, а как прочесть? Смотрели мы на него, вертели во все стороны, — понять не можем. Вот и побежала она в писарню, чтобы там ей прочли, а как пошла, так и не вернулась. Я подождала час, другой, побежала туда, — спрашиваю: была ли здесь Галина? Все в один голос говорят, что никто ее не видел. Ну, тут уж у меня и екнуло сердце! Бросилась я искать ее всюду в замке, нигде нет, никто и не видел. Подняла я всех на ноги, обыскали мы здесь всюду и в нижнем городе, даже за Чигирин отряды ездили, — и нигде, ну нигде ее не нашли. Вот словно сквозь землю провалилась. И случилось это в самый полдень.
Остап в изумлении развел руками.
LXXVII
— Не понимаю, как могла исчезнуть Галина? Ну, а как же вы гетманшу выпустили? — продолжал спрашивать жену Остап.
— Кто ее выпускал, — вскрикнула раздраженно Орыся, — об этой нечего беспокоиться! Сама, видно, ушла к Самойловичу. Я уж и то думаю, не захватила ли она с собой и Галину, чтоб гетману глаза отвести. Ох, что-то будет, как гетман узнает, что ее нет в Чигирине!
— Страшно и подумать!
Остап встал с места и зашагал по комнате.
— А Мазепа наш несчастный, — продолжала Орыся. — И она, голубка моя бесталанная… где-то теперь? Что с нею? Ох, сколько я уже слез пролила! Не захотел Господь дать им счастья.
— Горе большое! — произнес со вздохом Остап. — Да Мазепа все-таки казак, он сумеет перебороть свое горе… А гетман… Ох, ох! Боюсь, как бы опять не пошло все шкереберть, а теперь такие времена, что… Эх! — Остап круто оборвал свою речь и только махнул рукой.
Несколько мгновений в хате слышался только звук его шагов.
— Ну, а где же пан комендант? — обратился он снова к Орысе.
— Ушел. Через несколько дней после того, как исчезла гетманша, и его не стало. Говорят, перешел к Самойловичу на службу. И то сказать: что ж было ему делать?.. Ведь гетман бы его живого на кол посадил.
— Так, так, — произнес задумчиво Остап, — многие казаки переходят теперь на службу к Самойловичу. Гетман с Мазепой послали гонцов в Москву, просят, чтобы Москва приняла нас под свою руку.
— Слава тебе, Господи! — вскрикнула Орыся и даже всплеснула руками, — а то эти турки разорили весь край.
— Теперь уже и сам гетман уразумел, что назвал их на свою голову. Хорошо еще, если Москва согласится теперь на его предложение, а если нет, то… придется и нам уйти отсюда.
— Как? — вскрикнула Орыся. — Оставить гетмана, изменить ему?
— Не изменить, — перебил ее Остап, — а просто уйти…
В это время издали донесся звук труб, литавр и переливающиеся волнами клики толпы.
— Гетман, — произнес Остап, останавливаясь посреди хаты.
— Ой, Боже наш! Что то будет? — прошептала Орыся, вставая с места.
Бледные, молчаливые, вышли они в сени и остановились в дверях. Из дверей виден был весь замок гетманский и проезд к нему от въездной брамы.
Прежде всего из-под брамы выехали музыканты с длинными витыми трубами, литаврами, бубнами и пестрыми значками, за ними показались хорунжие с развевающимися знаменами, затем гетман, окруженный бунчуковыми товарищами, державшими над ним белые бунчуки, затем старшина и, наконец, стройные колонны гетманских серденят. Звон колоколов, громкие клики толпы, несшиеся из города, наполнили воздух радостным торжественным шумом.
Но вот гетман остановился, кругом него остановились бунчужные, хорунжие и вся старшина, и все смолкло.
Орыся почувствовала, что сердце ее замерло в груди и упало куда-то глубоко, глубоко.
Все было безмолвно кругом, слышно было, как чей-то тихий голос докладывал о чем-то гетману.
Но вот до слуха Орыси донесся явственно громкий голос гетмана.
— А где же ясновельможная? Отчего не встречает нас?
Вслед за этим вопросом наступила гробовая тишина, затем раздался чей-то несмелый голос и вслед за ним неистовый, дикий вопль гетмана.
Орыся не могла дальше слушать.
— Не могу! Не могу! — вскрикнула она и бросилась в хату.
Зарывшись головой в подушки, Орыся разразилась громкими рыданиями.
Так прошло с четверть часа. В хату вошел Остап.
— Орысю, голубка моя! — произнес он встревоженно, дотрагиваясь до ее плеча. — Мазепа идет к нам.
Орыся быстро вскочила; дверь отворилась, и на пороге показался Мазепа. Лицо ero было бледно, как полотно. Войдя в хату, он остановился у порога и окинул ее быстрым взглядом; при виде растерянных лиц Остапа и Орыси какое-то страшное подозрение шевельнулось в его душе.
— Галина, Галина где? — произнес он глухим, беззвучным голосом.
Остап и Орыся молчали.
— Что ж вы молчите? Что случилось?! — продолжал Мазепа с возрастающим ужасом, осматриваясь кругом и не находя нигде Галины.
— Ой, Боже мой! — прошептала Орыся и залилась слезами.
— Заболела? Умерла!? — вскрикнул не своим голосом Мазепа и бросился к Орысе.
— Нет, нет! Сохранил Бог, — поспешила ответить Орыся, — не умерла, а пропала.
— Пропала? Что ты говоришь? Я не понимаю тебя!…
— Так, пропала… выходит, и сама не разберу, как…
— Да как же? Убили ее? Утопили? Украли?
— Ничего не знаю.
— Что? Не знаешь? Боже мой! Да говори же! Давно случилось это? Давно?
— Дней с десять тому назад. На другой день после этого пришла весть про вашу первую победу над Ханенко.
— Да как же могла пропасть она из замка? Татары?..
— Нет, нет, любый мой пане Мазепа, не то. Расскажу тебе все, что знаю, а ты уже сам рассуди.
Орыся принялась передавать Мазепе все подробности этого происшествия. С безумным, впивающимся в ее лицо взором слушал Мазепа этот рассказ, но когда дело дошло до письма, будто бы присланного им, лицо Мазепы вдруг покрылось багровой краской.
— Обман! обман! — вскрикнул он не своим голосом. — Я не присылал ей никакого письма!
— Как?! — вскрикнули в свою очередь Остап и Орыся. — Ты не присылал, так значит, это был обман?
— Да, обман, — продолжал бешено Мазепа, — ее обманул кто-то! Ее украли! Стой, кто принес это письмо?
— Какой-то казак, — ответила Орыся.
— Ты знаешь его? Ты видела где-нибудь?
— Нет, никогда. Галина побежала с ним вместе в писарню и не вернулась, а через день после того, как пропала наша голубка, — исчезла и гетманша.
— Да что там о гетманше говорить, — перебил со злобой Остап. — Никакой дидько ее не взял! Ушла она, без сомнения, сама к Самойловичу.
— То-то и есть, так я уж думаю, не захватила ли она с собой Галину.
— Что? — вскрикнул Мазепа, останавливаясь перед Орысей, — ты думаешь, гетманша?
— Да, чтобы гетману отвести глаза, что будто бы их украли обеих.
Мазепа замолчал; мысль Орыси показалась ему довольно правдоподобной. Гетманша, Самойлович, он, Дорошенко — все это встало перед ним в связи. Конечно, Самойловичу желательно всей душой погубить Дорошенко, не для того ли он сманил и гетманшу, чтобы совершенно лишить гетмана рассудка? Может быть, для того, чтобы отвлечь его, Мазепу, от дел, украли и Галину. Тем хуже для него! Ведь Самойлович никогда не признается в этом! И что они сделали с нею? Убили? Продали татарам?.. А может быть, и не Самойлович? Может, какой-нибудь новый негодяй прельстился ее красотой и украл Галину для себя?
Мазепа чувствовал, что голова его идет кругом. Ужас, отчаянье, неизвестность лишали его всяких сил, и громкий стон вырвался из его груди, он опустился на лаву и припал головой на скрещенные руки.
Остап и Орыся молча стояли подле него, не смея нарушить словом его тяжелого горя.
Но вот у дверей раздались чьи-то шаги, и в хату вошел один из гетманских джур.
— Ясновельможный гетман требует, чтоб пан генеральный писарь пожаловал к нему сейчас, — произнес он, останавливаясь в дверях.
Мазепа медленно поднял голову, и Остап испугался выражения его лица, так оно было мертвенно и измученно.
— Хорошо, — ответил Мазепа. Остапу показалось, что голос его прозвучал не из груди, а откуда-то издалека. — Ступай, я приду сейчас.
Джура вышел, а Мазепа провел рукой по голове, с трудом поднялся с места и, не глядя на Орысю и Остапа, вышел, слегка пошатываясь, из хаты.
Долго следили за его удаляющейся фигурой Остап и Орыся, а затем молча прижались друг к другу и замерли в этой немой ласке.
