Алексей Югов - Ратоборцы
Длилась беседа… Александр изъяснил послам грузинским всю сложность внешнеполитических задач, перед ним стоявших.
— Порознь одолеем и немца и татарина, — сказал он. — Веревку от тарана татарского из руки господина папы надо вырвать… чтобы не натравливал татар противу нас!.. А то как нарочно: татары — на нас, и эти тоже на нас, воины Христовы… рыцари… Пускай сами столкнутся лоб в лоб!.. Привыкли за озерами крови русской скрываться!.. Уж довольно бы народу нашему щит держать над всем прочим христианством!
Изысканно и от всего сердца расточали одна сторона другой похвалы — и народу, и государям, и духовенству.
Александр Ярославич горько сетовал на разномыслие и непослушанье князей.
— У нас то же самое, — мрачно сказал Джакели.
— Знаю — и у вас не лучше, — подтвердил Александр. — Всяк атабек — на свой побег!.. Однако я уверен: картвелы постоят за себя! Рымлян перебороли, персов перебороли… арабоп… грекам не поддались… Турков отразили…
Митрополит Кирилл присоединился к словам князя.
— Тамарь-царица, — сказал он, — не только венец носила царский, но и мечом была опоясана!
И снова Невский:
— Да и не чужие мы! Дядя мой, Юрий Андреевич, на вашей царице Тамаре был женат! — Он слегка поклонился послам. Улыбнувшись, вспомнил: — Витязь был добрый. Только не в меру горяч. Да и за третью чару далеко переступал… Афродите и Вакху служил сверх меры. За то и прогнан был ею, Тамарою…
Помолчал и, лукаво переглянувшись с князем Бедианом, добавил:
— Может быть, и еще в чем-либо прегрешил… В своего родителя ндравом был, в Андрея Юрьича: самовластец!..
Бор — будто подземелье: сыр и темен. Пробившийся сквозь хвойную крышу луч солнца казался зеленым. Глухо! Даже конский ступ заглушен. Позвякивают медные наборы уздечек. Стукнет конь копытом о корень, ударит клювом в дерево черный дятел, и опять все стихнет. Парит как в бане. Коням тяжело. Всадники то и дело огребают краем ладони со лба крупный пот.
Но Александр Ярославич не разрешает снимать ни шлема, ни панциря.
— Самая глухомань, — сказал он. — Сюда и топор не хаживал. Места Перуньи. Быть готову!
И впрямь, не Перун ли, не Чернобог ли или богиня Мокош переместили сюда свои требища, будучи изгнаны из городов? Откуда этот дуб среди сосен? Откуда эти алые ленты, подвязанные к ветвям? Заглянули в большое дупло, а там теплится желтого воску большая и уже догорающая свеча…
— Мордва! Своим богам молятся! — пояснил Ярославич.
Ближе к закату дохнул ветер. Зашушукались меж собою, будто замышляя недоброе, большие лохматые ели, словно куделею обвешанные. Вот все больше, все больше начинают зыбиться кругами, очерчивая небо, вершины исполинских деревьев. И вот, уже будто вече, заволновался, зашумел «весь бор…
Стало еще темнее.
— Опознаться не могу, князь, прости, должно, заблудились, — сказал старый дружинник, слезая с коня.
Александр покачал неодобрительно головою. Глянул на Михаилу Пинещинича, с которым ехал стремя в стремя.
Кудробородый, смуглый новгородец вполголоса ругнул старика и тотчас же обратился к Невскому:
— Потянем, пока наши кони дюжат! А там — заночуем, — отвечал он. — Оно безопаснее, чем ехать. Идешь в малой дружине, князь. А земля здесь глухая, лешая! Народ по лесам распуган от татар. Одичал. Ватагами сбивается. Купцов проезжих бьют. Слыхать, Гасило какой-то здесь орудует. Зверь! Татары и те его боятся — меньше как сотней не ездят.
— Ох, боюсь, боюсь, словно лист осиновый! — пошутил Александр.
— Да я разве к тому, что боишься, князь, а вот что без опаски ездишь!..
— Большим народом ездить, ты сам знаешь, нельзя! След широк будем класть! — сказал Невский.
Эта поездка Ярославича только с полдюжиною отборных телохранителей, да еще с Михаилом Пинещиничем, имеющим тайные полномочия от посадника новгородского, — эта поездка была лишь одной из тех сугубо тайных северных поездок князя, во время которых Невский, не объявляясь народу, проверял боевую готовность своих затаенных дружин и отрядов, которые он вот уже целые десять лет насаждал по всему северу, как во владимирских, так и в новгородских владениях.
В своей семье помогали ему в этом деле князья Глеб и Борис Васильковичи, а в Новгороде — посадник Михаила, да еще вечевой воротила Пинещинич, в котором души не чаяли новгородцы, несмотря на то что он был предан Ярославичу и отнюдь того не скрывал от сограждан.
Больше никого из князей, из бояр не подпускал к тому тайному делу Ярославич.
Худо пришлось Александру с тайными его дружинами после несчастного восстания князя Андрея и после карательного нашествия Неврюя, Укитьи и Алабуги. Татары вынюхивали все. Повсюду сели баскаки. Приходилось изворачиваться. Мимоездом из Владимира в Новгород, из Новгорода во Владимир Невский всякий раз давал большую дугу к северу и ухитрился-таки распрятать, рассовать по глухим северным острожкам и селам свои дружины и отряды.
Они обучались там воинскому делу под видом рыболовных, звероловных ватаг, под видом медоваров и смологонов. Невский сажал их по озерам и рекам, чтобы, когда придет час, быстро могли бы двинуться к югу — во владимирские и поволжские города.
Было двенадцать таких гнездовий: на озерах — Онежском, Белом, Кубенском и на озере Лача; на реках — Мологе, Онеге, Чагодоще, на Сити, Сухоне, на Двине и на реке Юг. В городе Великий Устюг было главное из потаенных воеводств князя.
Случалось, заскакивали в эти гнездовья баскаки. «Кто вы такие?» — «Ловим рыбу на князя: осетринники княжие». — «А вы?» — «А мы — борти держим княжеские да меда варим на княжеский двор». — «Ладно. А вы?» — «А мы соболя да горностая ищем. Прими, хан, от нас — в почтенье, во здрание!..» И вот — и медом стоялым потчуют татарина, и осетров, что бревна, мороженых целые возы увозит с собою баскак, и — собольком по сердцу!..
С тем и отъезжали татарские баскаки.
Невский строго требовал от своих дружин, засаженных в глухомань, чтобы не только военное дело проходили, учились владеть оружием, понимать татарскую хитрость, но и чтобы впрямь стояли — каждая дружина на своем промысле. Ватага — ловецкая, ватага — зверовая, а те — смологоны, а те — медовары.
— Мне бы только хмель, бродило, сухим до поры до времени додержать!.. А чему бродить — найдется!.. — говаривал Александр, беседуя с теми немногими, кого он держал возле сердца.
А уж вряд ли среди дворян князя и среди дружинников его кто-либо ближайший сердцу Александра, чем новый лейбмедик, сменивший доктора Абрагама, Григорий Настасьин!
Юноша и теперь сопровождал Невского.
— Да, Настасьин, пора, друг, пора! Время пришло ударить на ханов! — говорил Невский своему юному спутнику, слегка натягивая поводья и переводя коня на шаг. То же сделал и его спутник.
Лесная тропа становилась все теснее и теснее, так что стремя одного из всадников время от времени позвякивало о стремя другого.
Прежнего Гриньку Настасьина было бы трудно узнать сейчас тому, кто видывал его мальчонкой на мосту через Клязьму. До чего возмужал и похорошел парень! Это был статный, красивый юноша. Нежный пушок первоусья оттенял его уста, гордые и мужественные. Только вот румянец на крепких яблоках щек был уж очень прозрачно алый, словно девичий…
Они поехали рядом, конь о конь. Юноша с трепетом сердца слушал князя. Уж давно не бывал Ярославич столь радостен, светел, давно не наслаждался так Настасьин высоким полетом его прозорливого ума, исполненного отваги!
— Да, Настасьин! — говорил Александр. — Наконец-то и у них в Орде началось то же самое, что и нас погубило: брат брату ножик между ребер сажает! Сколько лет, бываючи у Батыя и у этого гнуса, у Берке, я жадно — ох как жадно! — всматривался: где бы ту расщелину отыскать, в которую бы хороший лом заложить, дабы этим ломом расшатать, развались скорей державное их строение, кочевое их, дикое царство! И вот он пришел, этот час! Скоро, на днях, хан Берке двинет все полки свои на братца своего, на Хулагу. А тот уже послов мне засылал: помощи просит на волжского братца. Что ж, помогу. Не умедлю. Пускай не сомневается!.. — И Александр Ярославич многозначительно засмеялся. — Татарином татарина бить! — добавил он.
От Настасьина не было у него тайн.
Рассмеялся и Григорий. Грудь его задышала глубоко, он гордо расправил плечи.
— Но только и свою, русскую руку дай же мне приложить, государь! — полушутливо взмолился он к Ярославичу. — Еще на того, на Чагана, рука у меня горела!
— Ну, уж то-то был ты богатырь — Илья Муромец — в ту пору! Как сейчас, тебя помню тогдашнего. Ох, время, время!
Невский погрузился в раздумье.
Некоторое время ехали молча. Еловый лес — сырой, темный, с космами зеленого мха на деревьях — был как погреб…
Слышалось посапывание лошадей. Глухой топот копыт. Позвякивание сбруи…
