Гор Видал - Вице-президент Бэрр
В полдень мы с Леггетом шли по Уолл-стрит. Руины еще дымятся. На берегу реки Норт огонь еще бушует, правда не сильно.
— Конец света. — Ничего лучшего я не мог придумать.
— Если бы! Кое-кому из наших бизнесменов было бы в самый раз, — нерешительно добавил Леггет.
Подошла группа пьяных ирландцев, каждый держал в руках украденную бутылку шампанского. Леггета сразу узнали.
— Там они получат не больше пяти процентов прибыли, — сказал один. Должен сознаться, мы не без труда разобрались в его словах из-за грубого ирландского акцента, но, когда он ткнул большим пальцем вниз — на руины торговой биржи (она теперь как разрушенный римский храм) — и сказал что-то насчет «аристократов», мы уловили, что он имеет в виду. Леггет усмехнулся и вздернул большой палец кверху.
Лавочники на боковых улицах мрачно рылись в золе в поисках того, что пощадило пламя. На Перл-стрит милями валяется на тротуарах полусгоревшая одежда. На Фултон-стрит — мебель. Каждая улица напоминает базар под открытым небом, где торгуют обгорелым хламом. Бедняки тащат, что попадет под руку, особенно продукты… а свиньи устроили себе национальный праздник и свирепствуют. Целыми армиями движутся они вдоль улиц, роются в развалинах, жадно пожирают бесчисленные остатки обедов; единственный радостный звук в городе — их визг и хрюканье, когда они находят деликатесы в тех местах, где когда-то стояли таверны, бакалейные лавки, дома.
Вскоре мы посетили полковника Бэрра. Полковник искренне обрадовался, увидев Леггета.
— Садитесь. Расскажите что-нибудь приятное. Я ведь очень стар, знаете ли. — Полковник метнул в Леггета вовсе не старческий взгляд.
— Торговая биржа в развалинах… не правда ли, приятно? — подыгрывал Леггет полковнику.
— Такое новое, дорогое здание.
— Погибла статуя Гамильтона, — добавил я.
— О пламя, очистительное пламя! Оно не щадит ни живых, ни бронзовые их подделки. — Полковник поежился, хотя в комнате было душно. — Теперь, Чарли, ты понимаешь, почему меня так тянет к теплу? Собираюсь перейти в иной мир и, так сказать, заранее готовлюсь.
Полковник сказал Леггету, что огорчен его уходом из «Ивнинг пост».
— Все потому, что вы пытались найти общий язык с политиками, говоря с ними на языке морали. Странный способ общения, должен заметить.
— И, очевидно, обреченный на неудачу. — Леггет постарался как можно незаметней кашлянуть в платок. Мы с полковником отвернулись.
— Разумеется, обреченный, — согласился полковник. — Хотя американцы вечно оправдывают личные интересы аргументами морали, их подлинные интересы вне моральных категорий. И все же, как ни парадоксально, только американцы — хотя и немногие — иногда пытаются придерживаться морали в политике.
— Все влияние вашего деда.
— Хоть бы от него был какой-нибудь толк!
Леггет, к моему удивлению, не был склонен к полемике, не упомянул «мексиканский проект» полковника. Спрашивал полковника о годах, проведенных в Европе. Я делал заметки, хотя не представляю, как втиснуть их беседу в теперешние мемуары.
— Вы правда были знакомы с Джереми Бэнтамом? — Изумление в тоне Леггета не слишком понравилось полковнику.
— Да, и Джереми Бэнтам был правда знаком со мной, мистер Леггет.
Сознаюсь, до сегодняшнего дня Бэнтам был для меня пустым звуком; он хорошо известен в юридических кругах тем, что обвинил величайшую фигуру в юриспруденции Блэкстоуна в чрезмерном благоволении к сильным мира сего, которое помешало правовым реформам.
— Я считаю его лучшим умом нашего времени. — Леггет не раз говорил это о других, и всегда с вполне искренним пафосом.
— Да, удивительный ум, — согласился полковник. — Когда я встретил Бэнтама в 1808 году, он писал уже сорок лет. И только два человека в Америке его понимали. Галлатэн и я. Я ставлю его выше Монтескье. Конечно, он понимал право, как никто — ни до, ни после. Я не раз останавливался у него под Лондоном. Чудаковатый, маленький, совсем карлик. — Полковник всегда говорит о небольшом росте других, совершенно забывая о своем.
— Я часто цитирую многие его высказывания о демократии.
— Вот как? — вежливо отозвался полковник. — Бэнтам, конечно, тяготел к демократии, хотя так и не вкусил ее. Он любил повторять старинный афоризм о «большем счастье для большего числа» людей.
— Вы в это не верите?
Полковник ответил на вопрос деликатно:
— Кто не желает счастья для всех? Я просто не уверен в том, достижимо ли оно.
— Уверяю вас, что нет, и… — начал Леггет.
Но полковник его не слушал. Прошлое теперь для него гораздо ярче настоящего. Все-таки он очень стар.
— В доме Бэнтама под Лондоном мы работали за одним длиннющим столом, а за нашей спиной пылал громадный камин — мы оба вечно мерзли. Мы молча работали часами. Иногда он задавал мне вопросы об американских законах. Он занимался систематизацией английских законов. Систематизировать. А знаете, ведь он сам изобрел этот глагол. И еще он изобрел глагол «преуменьшать». Мне нравится «систематизировать», но я никогда не мог согласиться с «преуменьшать».
— А с «преувеличивать»? — То была моя единственная попытка поддержать разговор.
— И разумеется, Бэнтам интересовался освобождением Мексики. Даже хотел одно время отправиться туда со мной. Мы бы с ним вместе создали идеальное общество. Он собрал весь материал по Мексике, какой только можно. Флора, фауна, экономика. Особенно манил его климат, пока он не натолкнулся на статистику смертности. «Очень уж зловещие цифры, — сказал он. — Я хочу долго жить, Бэрр. Мне столько еще надо сделать, а ведь похоже на то, что я и года не протяну, став одним из ваших подданных. Они мрут в юном возрасте в огромных количествах от малопривлекательных болезней». Я попытался его убедить, что вместе мы продлим — даже «преувеличим» — продолжительность жизни аборигенов, а заодно и своей, но он отнесся к этому скептически.
— Вы принимаете знаменитый бэнтамовский принцип полезности?
— А кто его не принимает? Кроме, разумеется, Чарли, который о нем просто не слышал.
Сегодня я мишень для его насмешек. Я аккуратно, как школьник, делал заметки. Очевидно, Бэнтам считал, что у людей лишь два стремленья: нажива и наслаждение, — он счел эти стремленья основой человеческого существования (ненавидя апостола Павла) и пытался построить на них философию, краеугольным камнем которой стала красноречивая защита ростовщичества. В Нью-Йорке он бы чувствовал себя как дома.
Заговорили о путешествиях полковника. Леггет изумился, узнав, что полковник Бэрр в бытность свою в Европе посетил Веймар в начале 1810 года и встречал там Гёте.
— Должен сознаться, господин Гёте не был главной целью моей поездки в Веймар. — Полковник закурил сигару. — Веймар лежал милях в семидесяти от моего маршрута, но я сделал détour [101], чтобы нанести визит одной даме при княжеском дворе. Она была восхитительна, как и сам Веймар. Прелестное миниатюрное княжество и благородная личность во главе всего, в том числе и театра, где я видел пьесу по-французски, на коем языке мы изъяснялись с господином Гёте. Вряд ли мы могли сказать друг другу что-то значительное. Я тогда не прочитал ни строчки из написанного им, да и он проявлял весьма слабый интерес к Соединенным Штатам.
Любопытно. Он совершенно исчез из моей памяти, но я хорошо помню его любовницу, очень полную, и жену, бывшую любовницу, тоже очень полную, но лучше всех — элегантную баронессу фон Штейн — мадам Рекамье герцогства, если не его любовницу, то любимую подругу. Тоже довольно дородная. Еще припоминаю, что господин Гёте интересовался морфологией животных. Он нашел кусочек обезьяньей кости — кажется, от челюсти — по его мнению, точно такой, как у человека. Он с нею очень носился.
Леггет спросил о нескольких деятелях наполеоновской Франции, которых Бэрр встречал в Париже. Между прочим мы узнали, что Талейран не умел вести себя за столом. Великий министр отправлял в рот кусок за куском. Набив это отверстие до отказа, он начинал медленно, отвратительно чавкая, пережевывать пищу. Полковник сыпал анекдотами, о политике помалкивал. С Леггетом он держится осмотрительно, как, впрочем, со всеми журналистами.
Единственная попытка Леггета повернуть разговор на тему западной авантюры полковника почти не удалась:
— Бедняга Джейми Уилкинсон кончил свои дни очень печально. Я только что узнал, что он умер в Мексике, пристрастившись к опиуму. Последние годы — как и подобает — он распространял Библию от имени Американской библейской ассоциации.
Вошел слуга: пора уходить.
— Я с нетерпением жду вашей новой газеты, мистер Леггет.
— Я тоже.
— Чарли, приходи поскорей, я попробую собрать все, что осталось от моего остроумия.
