Александр Дюма - Семейство Борджа (сборник)
Наконец, в четвертое воскресенье Великого поста папа пожаловал Чезаре долгожданное звание генерала и гонфалоньера святой церкви.
Тем временем Сфорца перешел через Альпы и достиг озера Комо, к великой радости своих бывших подданных, которые очень скоро перестали испытывать восторг, внушенный им вначале французской армией и обещаниями Людовика XII. В Милане их радость была столь велика, что Тривульцио отступил к Новаре, так как счел небезопасным оставаться в этом городе. Опыт показал, что он не ошибся: едва миланцы заметили его приготовления в дорогу, как по городу пробежал глухой ропот, и вскоре улицы заполнились вооруженными людьми. Через эту враждебно настроенную толпу французам пришлось пробиваться, держа наготове мечи и копья, а стоило им выйти из города, как люди пошли за ними следом, преследуя армию криками и свистом вплоть до берегов Тичино. Оставив в Новаре четыреста копейщиков, а также три тысячи швейцарцев, приведенных к нему Ивом д’Алегром из Романьи, Тривульцио с остальной армией направился к Мортаре, где и остановился поджидать подкрепления, которое он попросил у французского короля. А кардинал Асканио и герцог Лодовико вернулись в Милан и были встречены там всеобщим восторгом.
Желая воспользоваться энтузиазмом миланцев, тот и другой не стали терять время и приступили к военным действиям: Асканио осадил миланский замок, а Лодовико перешел Тичино и подступил к Новаре.
Там оказалось, что осаждающие и осажденные практически целиком принадлежат к одной национальности: у Ива д’Алегра было едва ли три сотни французов, а у Лодовико – всего около пятисот итальянцев. Дело в том, что на протяжении шести последних лет в Европе уже не было других пехотинцев, кроме швейцарцев, и все державы без разбора с помощью золота или принуждения черпали наемную силу из их неиссякаемого горного источника. В результате эти суровые потомки Вильгельма Телля оказались выставленными на публичные торги и, сменив свои бедные и неприютные горы на страны более богатые и плодородные, при всей своей отваге потеряли в общении с другими народами былую строгость принципов, благодаря которой они долгое время служили образцом чести и верности, и стали продаваться любому, кто даст больше. Французы первыми ощутили на себе последствия их продажности, которая позже сослужила недобрую службу Лодовико Сфорца.
Швейцарцы из гарнизона Новары, войдя в сношение со своими соотечественниками, составлявшими авангард армии герцога, и узнав, что те получают лучшую пищу и больше денег, чем они, – о том, что казна Лодовико уже на исходе, еще никто не подозревал, – предложили сдать город и перейти под знамена Милана, если герцог положит им то же жалованье. Как и следовало ожидать, Лодовико согласился. Новара была сдана, за исключением цитадели, которую обороняли французы, и армия герцога пополнилась тремя тысячами новых солдат. Но тут Лодовико совершил ошибку: вместо того чтобы идти с пополнением к Мортаре, он начал осаду крепости. В результате Людовик XII, которому гонцы Тривульцио успели сообщить о скверном положении его войска, ускорил выступление французских латников, уже собранных для похода на Италию, послал бальи Дижона в Швейцарию за подкреплением, а кардиналу д’Амбуазу, своему первому министру, велел перейти через Альпы и обосноваться в Асти, дабы ускорить сосредоточение армии. В Асти кардинал нашел основное ядро войска, состоявшее из трех тысяч человек. Ла Тремуйль привел туда же полторы тысячи копейщиков и шесть тысяч французских пехотинцев; через какое-то время прибыл и бальи Дижона с десятью тысячами швейцарцев, так что, считая и войска Тривульцио, стоящие у Мортары, у Людовика XII по сю сторону гор оказалась самая мощная армия, какую французские короли когда-либо вели в битву. Вскоре, сделав удачный бросок еще до того, как Лодовико узнал о появлении мощной вражеской армии, французы оказались между Новарой и Миланом, перерезав герцогу сообщение со столицей. Несмотря на численное превосходство врага, герцог был вынужден начать подготовку к битве.
Однако случилось так, что за время подготовки обеих сторон к генеральному сражению швейцарский ландтаг, узнав, что жители одних и тех же кантонов собираются вцепиться друг другу в глотки, приказал всем своим подданным, находящимся на службе у герцога Миланского и французского короля, нарушить взятые обязательства и вернуться на родину. Но за два месяца, прошедших между сдачей Новары и подходом к ней французов, положение изменилось, поскольку казна Лодовико Сфорца иссякла. Швейцарцы, находившиеся в том и другом лагере, снова снеслись между собою, и на сей раз оказалось, что благодаря деньгам Людовика XII теперь уже швейцарцы, служащие у французов, получают лучшее питание и жалованье. А почтенные гельветы, с тех пор как перестали сражаться за собственную свободу, очень хорошо знали цену своей крови и не проливали ни капли, если не получали взамен золото, и в результате, предав сперва Ива д’Алегра, они решили теперь предать Лодовико. В то время как набранные бальи Дижона рекруты, несмотря на запрет своего ландтага, твердо стояли под французскими знаменами, сподвижники Лодовико объявили, что, сражаясь против своих братьев, они окажутся в положении людей, взбунтовавшихся против собственного государства, и, следовательно, им будет угрожать жестокая кара, но они согласны пойти на риск, если им немедленно будет выплачено задержанное жалованье. Герцог, без дуката в кармане, отрезанный от своей столицы, путь к которой могла ему открыть лишь победа, пообещал швейцарцам выплатить задолженное жалованье в двойном размере, лишь бы только они согласились сделать вместе с ним последнее усилие. К несчастью, выполнение этого обещания зависело от исхода битвы, и швейцарцы заявили, что слишком чтут свою родину, чтобы не подчиняться ее приказам, и слишком любят своих братьев, чтобы бесплатно проливать их кровь, а поэтому Сфорца не должен более на них рассчитывать, так как на следующий день они намерены отправиться домой, в свои кантоны. Тогда герцог, видя, что все пропало, принялся, взывая к их чести, умолять, чтобы они хотя бы позаботились о его безопасности и включили его спасение в качестве одного из условий своей капитуляции. Швейцарцы ответили, что такая капитуляция не исключена, но тогда они лишатся преимуществ, на которые вправе рассчитывать в качестве компенсации за невыплаченное жалованье. Однако в конце концов их тронули мольбы бывшего предводителя, и они предложили спрятать его в своих рядах, переодев в швейцарское платье. Правда, сделать это было практически невозможно: Сфорца был уже стар и мал ростом, и его без труда заметили бы среди людей, старшему из которых не стукнуло еще и тридцати, а самый низкорослый был ростом в пять футов и шесть дюймов. Но это оставалось единственным путем к спасению, поэтому Сфорца стал думать и наконец придумал, как им воспользоваться. Он решил переодеться кордельером и сесть верхом на какую-нибудь плохонькую лошадку, чтобы сойти за капеллана швейцарцев, а Галеаццо Сан-Северино и двое его братьев, служивших у герцога командирами, должны были надеть солдатское платье и незамеченными пройти среди швейцарцев, поскольку все трое отличались высоким ростом.
Едва это решение было принято, как герцог узнал, что Тривульцио и швейцарцы уже подписали капитуляцию. Они, никак не обговорив освобождение герцога и его генералов, должны были назавтра пройти вместе с оружием и обозом через ряды французских солдат, поэтому бедняге Лодовико и его военачальникам оставалось лишь уповать на маскировку. Так они и сделали. Сан-Северино с братьями встал в ряды пехоты, а Сфорца, в монашеской рясе, с капюшоном, надвинутым по самые брови, занял место в обозе.
Войско двинулось в путь, но швейцарцы, заработав на собственной крови, решили подзаработать и на чести. Французы были предупреждены относительно маскарада, узнали всех четверых, а Сфорца был арестован лично Ла Тремуйлем.
Кажется, за это предательство швейцарцы получили город Беллинцону, который раньше принадлежал французам и который они заняли по пути к себе в горы; впоследствии Людовик XII и не пытался его у них отнять.
Оставшийся в Милане Асканио Сфорца, узнав о гнусном предательстве, решил, что его карта бита и что ему лучше всего бежать самому, прежде чем бывшие подданные его брата, поддавшись очередной перемене в настроении, не возьмут его в плен, чтобы такою ценой купить себе прощение. Поэтому он вместе с главными руководителями гибеллинской знати бежал ночью, направив свои стопы в сторону Пьяченцы, желая через нее попасть в Неаполь. Однако, добравшись до Ривольты, он вспомнил, что в этом городе у него есть друг детства по имени Коррадо Ландо, которого в дни своего могущества он осыпал благодеяниями, и, поскольку беглецы были утомлены до крайности, решил попросить у него ночлега. Коррадо принял их с живейшей радостью и предоставил в их распоряжение свой дом и слуг. Но едва беглецы уснули, как он тут же послал гонца в Пьяченцу, дабы сообщить Карло Орсини, начальнику венецианского гарнизона, что готов отдать в его руки Асканио и главных военачальников миланской армии. Карло Орсини, не желая никому поручать столь ответственную вылазку, вскочил в седло и с двадцатью пятью солдатами окружил дом Коррадо, после чего вошел с мечом в руке в комнату, где спал кардинал Асканио с товарищами, и те, вырванные из объятий сна, сдались без сопротивления. Пленники были препровождены в Венецию, однако по требованию Людовика XII позже доставлены к нему.
