Геннадий Ананьев - Риск.Молодинская битва.
А тут еще вкрадчивей голос наушника:
— Бают, князя Воротынского знатней встречали. Платы под копыта стелили. Сам же он на белом коне гарцевал, аки князь великий либо царь.
Промолчал Иван Васильевич. Не снизошел даже до кивка доброхоту-шептуну.
Митрополит с епископами, бояре, князья, дьяки приказные, воеводы знатные встретили Ивана Васильевича хлебом-солью у Казанского собора, как его стали называть обыватели, подчеркивая этим сопоставимость покорения Казани с победой под Молодями. От имени воинства царя приветствовали воеводы Андрей Хованский и Федор Шереметев. Поясно поклонившись, они поочередно, от опричнины и от земщины, поздравили государя с великой победой над ханом крымским, разбойником безбожным, змеем многоголовым.
Эти бы слова да из уст князя Воротынского! Иван Васильевич, однако, не снизошел, чтобы нарушить торжественность встречи выяснением, отчего не главный воевода Окской рати держит речь.
— Колоколам звонить три дня! А мы почестный пир пировать станем. Ты, князь Андрей, за единый со мной стол садись, по правую руку мою.
Вот это — честь. Князю бы Воротынскому сидеть по правую руку государя, но он, гордец, даже не соизволил встретить царя-батюшку. Будто сторожи с засеками не подождут пару-тройку недель. А сам царь не спрашивает о нем. Знает, стало быть, где ближний его слуга. Или осерчал сильно. Тогда — не жди добра.
Царь же, вошедши в свои палаты, первым делом велел звать дьяка Разрядного приказа. Встретил его в комнате перед опочивальней, предназначенной для бесед с глазу на глаз.
— Где порубежный воевода князь Воротынский?
— Во владимирские леса первый шаг. Уже повезли от туда заготовки для крепостных стен и срубы домов к месту, где граду Орлу стоять. Своих помощников он всех разослал, и они тоже начали подвоз к местам определенным заготовленные срубы для крепостниц и сторож. Он мне сказывал: самое время в поле поглубже закрепиться. До зимы чтобы. За зиму, мол, крымцы придут в себя, противиться засекам и сторожам начнут, сколько тогда людишек может погибнуть. Ждал он от тебя, государь, слова, потом ко мне пришел. Раз, говорил, государь ни
чего иного не поручает мне, стало быть, я остаюсь порубежным воеводой, мне и нужно решать свои порубежные дела. Со рвением.
— Ступай, — совершенно не выказав своего отношения к услышанному, отпустил Иван Грозный дьяка Разрядного приказа, сам же задумался. Гнев его поутих, ибо увидел он в действиях своего ближнего слуги совершенную разумность.
«Шубу с плеча своего пожалую, когда вернется», — решил Иван Грозный, но тут в комнату вошел слуга-стражник и доложил:
— Малюта Скуратов у двери твоей, государь.
— Чего же сразу не впустил? Иль неведомо, что вхож он ко мне в любое время?!
— Виноват. Опростоволосился. Думал…
— Меньше думай, больше исполняй, если не хочешь вылететь из Кремля.
Встретил Иван Грозный Малюту Скуратова обычным вопросом:
— С чем пожаловал, глаза мои, уши мои? Чем порадуешь?
— Радости мало. Племянник мой Богдан Вельский такое про князя Воротынского мне рассказал, волей или нет, но задумаешься.
— Дьяк Разрядного приказа сказывал, что князь города и сторожи в Поле двинул. Чтоб, значит, пока крымцы общипанные перьями будут обрастать, уцепиться за Поле. Намертво. Навечно.
— Неужто безоглядно веришь, государь? Говорить можно одно, даже делать одно, пуская пыль в глаза, думку же иметь совсем иную. Лукавит, считаю. Подозреваю даже, не в сговоре ли с Девлеткой-разбойником.
—Погодим.
—Воля твоя, государь. Только не припоздниться бы.
—Не дави. Сказал — повременим, стало быть, иначе не будет. Тебе же наказ строгий: в оба гляди за князем. Особенно же за его боярами. Через них, если он черное что в сердце имеет, действует. А слуге его ближнему, твоему человеку, как его?..
—Фрол Фролов.
—Фролу этому самому скажи: близко его дворянство. Я извещу тебя, когда настанет время представить мне полный донос. И вот еще… Не князь Михаил Воротынский сечу выиграл, а князь Андрей Хованский. Не опричный бы мой полк да не наемные рыцари Фаренсбаха, сидел бы сей
час Девлетка в Кремле моем. Сегодня же об этом чтоб весь Государев Двор знал. А дальше, думаю, не наша забота: побежит молва по своим дорожкам без удержу.
—Пособить ей можно будет.
—Пособи.
—А еще важно, кто ханский стяг подрубил. Опричники, повел которых Богдан Вельский, молодой воевода да, похоже, из ранних.
—Вот-вот. Подумай, как ловчее сделать, чтоб об этом не только все узнали, но и заговорили.
— Пусть Богдан Вельский на почестном пиру ханский стяг к твоим ногам швырнет, аки тряпку.
— Дело! А я его усажу за свой стол по левую руку. О полке опричном и такое слово: во все, мол, дырки совал опричников, чтоб сгубить полк, только не удалась ему гнусность эта — полк из всех сражений выходил победителем. И у Молодей лишь стойкость немцев-витязей да храбрость опричников принудили главного воеводу пустить в сечу Большой полк и все остальные полки.
— Понял я, государь. Благослови обо всем позаботиться.
— С Богом.
Нужда у царя в князе Михаиле Воротынском отпала. Крымцев он разбил так, что десяток, а то и более лет не сумеют они ополчиться для большого похода. Ни людей, ни денег не достанет. Даже если Польша с Литвой и Турция будут помогать. Надолго успокоятся южные окраины, а за это время укрепиться на них можно отменно, далеко продвинувшись в Дикое поле. Тем более что Приговор Думы есть, зачин князем Михаилом Воротынским сделан знатный, дальше и без него дело пойдет. Пусть не как по маслу, но все едино — ходко. Найдутся добрые исполнители. Из тех, кто далек по крови от трона. Владимировичей же всех нужно — под корень. Всех до единого. А уж князя Михаила — во что бы то ни стало.
Вошел, низко склонившись, князь Андрей Вяземский:
— Время, мой государь, идти на пир. Вели переодеваться.
Начало почестного пира — обычное. Бояре, князья, дьяки и воеводы толпятся в сенях перед Большой трапезной палатой, пустомельствуя. Думали на свой манер о предстоящих жалованиях государя Ивана Васильевича на радостях от великой победы, надеялся каждый, что и ему хоть что-то перепадет.
А еще помалкивали о главном воеводе, удивляясь тому, что его нет среди них. Никак боярско-княжеские верховоды, особенно из перворядных, не могли взять в толк, что же случилось. Неужели герой-воевода попал в немилость? Если так, жди великих бедствий, которые могут затронуть каждого из приглашенных на пир. Обвинят в близости к опальному князю и — в руки Малюты Скуратова. Это пугало уже потому, что начались в Кремле пересуды, будто роль князя Михаила Воротынского в победе над крымской ратью вовсе никакая. Более вреда от него было, чем пользы. Странно такое слушать, но не станешь же возражать. Вдруг и в самом деле опален уже князь-воевода Иваном IV, царем Грозным?
— Заходи. Рассаживайся.
Вторичного приглашения не требуется. Все спешат на свои места, по роду-племени, дабы не припоздниться: очень серчает государь, если кто замешкается и не усядется за стол до его появления. И тут снова недоумение: за царевым столом, который стоит поперек длинного общего стола, на пару вершков от него отодвинутый, кроме малого трона — два стула. Который справа, он для князя Андрея Хованского, об этом всем уже известно, а вот для кого тот, что слева — тут недоумение у всех.
Входит царь. Все поднимаются поспешно, насколько позволяют праздничные тяжелые одежды, склоняют головы в высоких горлатных шапках. Ждут, когда Иван Васильевич — тоже в бархате, шитом золотом, серебром, жемчугом и самоцветами, — угнездится на своем троне.
А место слева от государя пустует. Не для Михаила ли Воротынского поставлен, хотя его самого и нет на пиру? Выказать, должно быть, уважение князю-воеводе, ближнему государеву слуге?
Дальше все узнаваемо: сейчас наполнят царю-батюшке кубок фряжским вином, и царь, подождав, пока наполнят кубки всем остальным, начнет по обычаю своему велеречиво и длинно глаголить.
Но что это? Не поднимает кубка государь. Похоже ждет он кого-то. Но кого?
Вот дверь в трапезную с шумом распахнулась, и порог переступил Богдан Вельский, волочит он за собой стяг крымского хана, вывалянный в грязи и конском навозе.
Швырнул с отвращением на лице стяг к ногам царя и произнес торжественно:
— Девлетка поганый собрался тебя, великий государь всей России, сделать рабом, но есть ли на свете сила, способная одолеть тебя?! Вот он — позор крымского хана. Верные тебе опричники, подрубив стяг, решили исход сечи в твою, государь, пользу!
— Того, кто подрубил стяг Девлетки, жалую дворянством. Всему Опричному полку по золотому рублю. Тебе, храбрый воевода, особый почет: место за моим столом по левую руку и шуба с моего плеча.
