Розмэри Сатклифф - Меч на закате
Рев схватки бился теперь вокруг меня безбрежным и безликим ревом воды, бурлящей у скалистого побережья, а похожее на колокол устье прохода было сплошной массой саксов. С первого взгляда казалось, что вся эта часть долины Белой Лошади превратилась в вооруженное войско, в темный варварский прилив, поднимающийся перед тонкой преградой наших боевых линий. То тут, то там саксы падали под градом наших стрел, но сидящие в засаде лучники мало что могли сделать с таким войском, кроме как немного потрепать и расстроить его ряды; и основной поток авангарда саксов лился дальше, а их смертоносная боевая волчья трусца переходила почти в рысь. И снова саксонские рога и старые трубы легионов перебрасывали вызов от одного войска к другому, и снова я слышал, как слышал уже много раз, этот жуткий, протяжный германский боевой клич, который возникает как едва слышный холодный шепот, а затем поднимается все выше и выше, пока не начинает биться волнами звука в мозг, в грудь, в живот; и ему отвечал более короткий, более пронзительный крик бриттов.
Морские Волки были теперь в полете камня от нашей первой основной линии обороны, и когда протяжный боевой вопль разбился на последней звериной ноте, в британские щиты с грохотом ударил град метательных топориков. Глядя вниз с высоты, как Бог может смотреть на поля сражений людей, я увидел, что в наших рядах то тут, то там начали появляться разрывы, но по большей части люди были привычны к этим смертоносным маленьким снарядам и знали, как от них закрываться; и стоило упасть кому-то в первом ряду, как стоящий сзади товарищ шагал вперед, чтобы занять его место, так что не успели Морские Волки преодолеть последние несколько ярдов, как британские ряды вновь стояли сплошной стеной. В следующее мгновение передние линии обоих войск налетели одна на другую с воплем и с ужасающим грохотом сталкивающихся щитов, который ни один человек, единожды услышав, уже не сможет забыть.
В течение невероятно долгого времени наша первая линия удерживала весь напор саксонской атаки, но наконец она медленно начала отступать. Медленно-медленно — и сверкающие упрямые молнии копий и мечей ни на мгновение не переставали бить в цель — бритты отходили назад, пока не смешались со стоящей у них за спиной второй линией, и снова саксонский напор был остановлен. Бурлящее варево битвы, которое поначалу сосредоточилось за дорогой и на дне долины, теперь расползалось вверх по склонам Даунов, среди тянущихся по обе стороны терновых зарослей, в которых невозможно было сохранять боевой порядок. И лес едва в одном полете копья от ожидающей конницы заполнился кучками сцепившихся в схватке воинов, лязгом оружия, выдохнутыми на высокой ноте боевыми кличами, звоном спущенных тетив, воплями раненых пони и предсмертными криками людей. А дальше, там, где кипело основное сражение и где вся долина ревела, как вздувшаяся, бурлящая река, запертая в узком ущелье, наши первая и вторая линии, отчаянно сражаясь за каждый отдаваемый фут, отходили под натиском саксов назад, медленно и страшно смыкаясь с третьей, последней линией — единственной линией резерва, которая у нас была. Я отдал центру приказ не столько удерживать позиции, сколько убивать (и, по правде говоря, думаю, что если бы я этого не сделал, они все пали бы, не сойдя с места, и Британия погрузилась бы во тьму в этот день) и, ничего не скажешь, они убивали… Отвоеванные саксами участки были усеяны телами, и саксонских тел было больше, чем британских, хотя и британских там было достаточно; видит Бог, их было достаточно, и даже больше чем достаточно… И все это время в середине неровной, растрепанной линии мелькали кроваво-красные плащи, гордо отмечая редеющие ряды бывшей личной охраны Амброзия.
У нас было больше не три линии обороны, а одна, одна клокочущая полоса, которая прогибалась и дрожала, как тонкий брус на сильном ветру, но все же каким-то образом не разрывалась; одна последняя гибкая преграда из серого железа, сквозь которую, казалось, не могло пробиться саксонское войско.
Какое-то — долгое или короткое — время тесно сомкнутая линия человеческих тел напрягалась и покачивалась взад-вперед вместе с приливом и оттоком битвы, а потом бритты вырвались из захвата неприятеля и отступили, но отступили так, как пятится для прыжка дикий зверь, и, подняв копья, с ревом бросились вперед. И снова над полем боя прокатился этот грохот щитов, ударяющихся о щит, и на одно долгое отчаянное мгновение два войска застыли в напряженной неподвижности; я видел, как застывают вот так борцы или пара сцепившихся рогами оленей в период гона, оба на мгновение не в силах добиться хоть малейшего преимущества над соперником. А потом британское войско долгим, медленным нажимом, казалось, не столько отбросило саксов назад, сколько поднялось, перекатилось поверху и поглотило их.
К этому времени белое облако пыли висело над долиной на половину ее высоты, но сквозь него я все еще смутно различал, как саксы отступали, сначала медленно, а потом все быстрее, налетая в беспорядке на свои собственные резервы, которые пока что не вступили в сражение. Между бриттами и варварами открылся участок пространства, заваленный мертвыми и ранеными, и обе стороны словно приостановились, чтобы перевести дыхание. Я и сейчас помню ту тишину, что хлынула на место умолкшего гомона битвы, пронзительную, сияющую тишину, пропитанную ветром и узорчато прорезанную стрекотом кузнечиков, скачущих среди заколосившейся травы и синих цветов журавельника.
Облако пыли начало оседать, и сквозь него я увидел, что Аэлле из Саутсэкса, военный вождь, окруженный дружинниками и белыми бунчуками, выдвигается вперед вместе со своими резервами. Затишье кончилось, и два войска под рев и завывание боевых труб вновь вцепились друг другу в глотку.
И снова я увидел, как после короткой и жестокой схватки британская боевая линия начала подаваться назад; медленно как никогда, сражаясь по пути за каждый ярд, через позиции, за которые уже сражались раньше, и дальше за них; теперь она была на одном уровне со скрытыми в засаде крыльями конницы; и я понял, что пришло время бросить в бой всадников. И в тот же самый миг увидел, как остатки личной охраны — может быть, пара десятков человек под командованием старого Аквилы — двинулись из боевой линии вперед, врубаясь в неприятельскую массу, точно клин раскаленного докрасна металла.
Они тоже знали, что пришло время для конницы, и отвлекали внимание всего войска на себя, чтобы у конной атаки был максимум шансов; они отдавали свои жизни, требуя за них лишь одну цену — взять с собой как можно больше варваров. Это был великолепный и возвышенный образец напрасной траты, один из тех поступков, которые совершают люди, когда на мгновение перестают быть только людьми и становятся вровень с высокими богами.
Моя рука уже поднималась в условном знаке; Проспер поднес к губам рог, и по долине пронеслись быстрые ноты сигнала конной атаки, подхваченные еще прежде, чем успела замереть последняя из них, трубачом на бастионах Кадер Беривена. В зарослях терновника сверкнуло лезвие меча, и в следующий миг конница во главе с Пердием рванулась вперед и, сначала на рысях, а потом галопом понеслась к месту битвы, опуская на скаку копья.
Я проводил ее взглядом, как провожают спущенную на вепря свору, но у меня не было времени ждать результатов атаки. Я подхватил свой щит и погнал Сигнуса обратно к ожидающим меня эскадронам Товарищей.
— Теперь наша очередь! Вперед, ребята!
Нам предстоял более долгий путь вокруг холма, потому что крутой северо-западный склон Бадона и рассыпанные по его бокам многочисленные группы сражающихся не позволяли ударить с этой стороны в тыл, не расстроив наши собственные ряды, а это лишило бы нас половины ударной мощи. Мы завернули вправо вокруг Бадонского лагеря, летя во весь опор, как Дикая Охота, потому что нам нужно было покрыть добрую милю. Я слышал сзади и с обеих сторон от себя барабанную дробь копыт моих эскадронов; бьющий нам в лицо ветер наполнял знамя, так что Алый Дракон Британии словно расправлял в полете крылья у нас над головами. Мы вымахнули на Гребневой путь и с грохотом пронеслись по нему до того места, где он встречается с дорогой, ведущей на юг. Треплющаяся по ветру грива Сигнуса хлестала по моему щиту, а из-под его подкованных передних копыт летели округлые комья земли; и когда мы свернули в устье прохода, я во всю мощь своих легких выкрикнул боевой клич Арфона: «Ир Виддфа! Ир Виддфа!» и услышал, как он, подхваченный за моей спиной, становится вызовом, хвалебной песнью.
Оба крыла конницы успешно завершили свою атаку, сминая и вдавливая внутрь варварские фланги, чтобы они зажали свой собственный центр, ослабляя силу смертоносного натиска на британские боевые позиции; и теперь мы должны были нанести решающий удар.
Мы налетели на саксонское войско с тыла, сокрушая наспех сформированную стену из щитов, словно она была всего лишь терновой изгородью. И я увидел перед собой колышущуюся, содрогающуюся массу вопящих, охваченных безумием схватки лиц под рогатыми или увенчанными гребнем шлемами, смертоносные пунцовые броски копий и коротких лезвий секир поверх края липовых щитов; а потом эта масса дрогнула и, распадаясь, покатилась назад, и мы с ревом бросились сквозь нее на отступающее неприятельское войско.
