Юзеф Крашевский - Король холопов
Сын Вядуха молча склонился к ногам короля, поцеловал их и удалился. Подобные разговоры и благодеяния со стороны Казимира часто бывали, и почти ежедневно он награждал бездомных землей и выдавал им деньги на обзаведение хозяйством.
Рыцари и дворяне, бывшие свидетелями таких поступков Казимира, вместо того, чтобы проникнуться уважением к нему, начинали его ненавидеть. Наказание Борковича, о преступлениях которого забыли, а помнили лишь о его жестокой смерти, тоже способствовало усилению их нерасположения к королю. Восстановление привилегий евреям, некогда пожалованным им королем Болеславом, возвышение Вержинека, который собрал на службе короля несметные богатства, о которых рассказывали чудеса, – все это подтверждало сложившееся у шляхты убеждение, что Казимир задался целью уничтожить сословие, занимавшее до сих пор почетное положение.
Король чувствовал, что восстанавливает против себя дворян и рыцарей и своими поступками вызывает их ропот, но он никогда не обращал внимания на то, что о нем говорят.
Шляхта утешала себя надеждой, что король сойдет в могилу, не оставив после себя наследника, а Людовик, король венгерский, к которому перейдет престол, обещал увеличить привилегии дворянского сословия. Мать будущего наследника и он сам усердно поддерживали сношения с более влиятельными в стране людьми, привлекая их на свою сторону разными заманчивыми обещаниями.
Надежды на появление наследника от нового брака тоже не оправдались: королева Ядвига дала ему только дочерей. У Казимира были сыновья от Рокичаны и Эсфири, но они никаких прав на престол не имели, и Казимир, отказавшись от всякой надежды передать трон законному наследнику Пястов, настойчиво преследовал цель оставить о себе память в потомстве, возвысив свою страну. Он укреплял города, заселял их, прокладывал дороги, наблюдал за порядком, заводил торговые сношения, обогащал государственную казну и следил за исполнением введенных им законов.
Так как за просвещением приходилось ездить за границу и учиться у чужих, он решил открыть в стране свои школы, и ему первому принадлежала мысль устроить в Кракове высшую школу, которая впоследствии послужила источником просвещения для всей страны.
– Я теперь могу спокойно умереть, – сказал он, обращаясь к Сухвильку с ласковой улыбкой и с гордостью человека, достигшего своей цели. Стране моей нечего опасаться ни невежества, ни темноты, ни беззакония, никакой враг ей не страшен. Страна обойдется собственными судами и школами, и ей не придется искать правосудия и науки у чужих. Зерна брошены; Господь поможет, и они взойдут…
– Милостивый король, – ответил Сухвильк, – вы многое совершили, но вам еще нужно долго жить и охранять посеянное вами, чтобы оно выросло, окрепло и не было сломлено первой бурей, которая над ним может разразиться.
В конце сентября 1360 года случилось страшное несчастье.
В один из последних дней сентября вечером Вержинек спокойно сидел и беседовал с одним из королевских чиновников, стоявшим в почтительной позе перед человеком, бывшим на дружеской ноге с королем. Вместе с процветанием и усилением королевства вырос и Вержинек и стал одним из самых могущественных людей во время правления Казимира.
Вдруг во время спокойной беседы Вержинек услышал, что кто-то подъехал к воротам его дома и остановился. Хоть в этом не было ничего необыкновенного, однако он вздрогнул, как будто охваченный каким-то предчувствием, и, сделав рукой знак своему собеседнику, замолчал и начал внимательно прислушиваться, устремив глаза на входную дверь. Удивленный чиновник, заслонявший собой дверь, отодвинулся.
Вскоре послышались поспешные шаги приближавшегося человека. Встревоженный Вержинек быстро поднялся со скамьи. В этот момент дверь раскрылась, и на пороге появился Кохан Рава, одетый по-дорожному, в плаще и забрызганных грязью сапогах. Он сопровождал Казимира в его путешествии, и Вержинек с радостной улыбкой протянул ему руку, но взглянув на печальное, горем искаженное лицо вошедшего, не проговорил ни одного приветственного слова, а только с тревогой смотрел на Кохана.
– Король возвращается? – спросил наконец хозяин еле державшегося на ногах гостя.
– Вы еще до сих пор ничего не знаете? – произнес Рава.
– Ради Бога, скажите в чем дело! Говорите… Были какие-то печальные слухи, – проговорил Вержинек.
– Вскоре это уж ни для кого не будет тайной, – с тяжелым вздохом воскликнул Кохан, – случилось несчастье! Возможно, что Господь еще нас убережет от самого страшного…
– Король еще жив? – ломая руки, спросил Вержинек.
– Слава Богу, жив… – лишь страшно мучается.
Кохан, все время стоявший, бросил шапку на стол и в изнеможении опустился на скамью, находившуюся поблизости; от волнения он весь дрожал. – Говорите же, ради Бога, что же случилось с нашим повелителем! – воскликнул ошеломленный Вержинек. – Его постигло несчастье? Он заболел? Скажите мне… Мы не верили слухам…
Кохан, низко склонив голову, проговорил:
– Мы на обратном пути остановились в Пжедборе. Это было как раз в праздничный день, в Рождество Пресвятой Богородицы. Король и не думал об охоте, но его уговорили. Несчастный день и несчастный час… Лучше бы он остался дома. Капеллан не советовал в такой торжественный день, да и у него особенного желания не было, но нашлись добрые люди, которые настаивали, соблазнили оленями, в громадном количестве наполнявшими леса… День был прекрасный, лошади стояли наготове, охотники торопили…
И король, прослушав обедню, отправился на охоту. Вы знаете, какой он охотник. Проходят месяцы, он и не думает об охоте, но если он очутится в лесу, услышит лай собак, звук рожка, увидит убегающего от погони зверя, тогда он несется стрелой, не взирая ни на какие препятствия, и летит, позабыв обо всех и обо всем. Так было и в этот злополучный день в Пжедборских лесах. Олень промчался перед глазами короля; за ним гнались ловчие с псами и с копьями; король пришпорил коня, а лес был густой, усеянный опрокинутыми колодами… Я во весь дух поскакал за королем, не спуская с него глаз. Вдруг я потерял его из виду, он как бы в землю провалился… Мчусь дальше и с ужасом вижу; лошадь растянулась на земле, король рядом с ней, но левая нога прижата лошадью. К несчастью нога попала на сухую, острую ветвь, которая вонзилась в ногу. Прибежали другие охотники, подняли лошадь; король, искалеченный и обливающийся кровью, не смог подняться. К несчастью оба врача, сопровождавшие нас в путешествии, на охоту не поехали, а остались в Пжедборе. Кое-как мы платками перевязали ногу и задержали кровь, лившуюся ручьями. Пришлось устроить носилки и нести его на руках, потому что и речи не могло быть о том, чтобы посадить его на коня. Несчастный страдалец шутил и смеялся над раной, но мы видели, что он скрывает мучительную боль. Наскоро послали ловчего предупредить врачей, чтобы выехали навстречу. Известие о несчастном происшествии всех поразило, как молния; начали припоминать о том, что капеллан не советовал охотиться в такой праздничный день… Но было слишком поздно вспоминать об этом совете. Короля пришлось очень осторожно нести, и мы медленно продвигались вперед. Пол дороге встретили обоих врачей, торопившихся нам навстречу. Если бы прибыл только один из них, то, возможно, король был бы уже теперь на ногах.
Кохан вздохнул и среди царившей тишины продолжал:
– Вы их обоих знаете…
Мистера Генриха и господина Мацея. Оба этих ученых любят короля, но живут друг с другом, как кошка с собакой. Стоит одному сказать, что это белое, как другое заявляет, что это черное. Мистер Генрих считает Мацея неучем, а Мацей считает чужеземца фигляром. Один верит в мудрость науки, другой говорит, что только у народа сохранился секрет о средствах, служащих для здоровья. Мистер Генрих придумывает различные лекарства, а Мацей все представляет натуре человеческой… Они никогда ни в чем не пришли к согласию, и у них дня не проходит без спора; они даже ссорятся из-за кушаний короля, которые ему можно дать. Но мистер Генрих более искусен в лечении ран, и Мацей должен был ему уступить пальму первенства.
Во время этого рассказа, прерываемого вздохами, Вержинек и чиновник Миклаш выражали признаки нетерпения и беспокойства, и, наконец, Миклаш не выдержал и воскликнул:
– Боже мой, нужно было немедленно отвезти его в Краков, если бы даже и пришлось на руках нести! Ведь он нашел бы тут прекрасных врачей, хороший уход и все, в чем он нуждается…
– Король и сам вначале настаивал на том, чтобы его отвезли в Краков, в его замок в Вавеле, – произнес Рава, – но мистер Генрих запретил и прописал покой. Из-за раны появилась лихорадка с бредом…
По ночам он издавал крики и болтал всякий вздор. А вы знаете, как король боится, чтобы не подслушали его болтовни во время бреда.
Вержинек, взглянув на Раву, понял, что последний не хочет рассказывать о том, что король во сне стонал и издавал жалостные крики, припоминая историю Амадеев и пророчество.
