Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва
Самым первым желанием князя Воротынского было желание послать к царю кого-либо из своих помощников по возведению порубежных засек, либо князя Тюфякина, либо дьяка Ржевского, чтобы передали просьбу его, главного воеводы порубежной стражи, приступить без промедления по горячим следам, пока татары не пришли в себя, к постройке намеченных крепостей и сторож, но, подумав, решил этого не делать. Раз никакого слова от царя не поступало, стало быть, ему самому решать все порубежные дела (даже себе князь не признавался, что сделать верный шаг мешает гордыня), а медлить нет смысла.
Всего несколько дней он позволил себе помиловаться с ладушкой, поласкать детей, да и то отвлекаясь на дела порубежные, и велел Фролу Фролову готовить выезд в дальнюю дорогу лишь с малой свитой путных слуг и стремянных. Это весьма удивило Фрола, и он даже спросил, не удержавшись:
— Иль, мой князь, не хочешь царя-батюшку встречать?
— До встреч ли, когда дела неотложные ждут? Фрол пожал плечами, ничего больше не сказав.
В тот же вечер князь Михаил Воротынский беседовал с князем Тюфякиным, с дьяками Ржевским и Булгаковым, со своими боярами.
— Самое сподручное время, соратники мои, рубить засеки, собирать крепости и сторожи. Завтра же, крайний срок послезавтра, выезжайте всяк на свои места, где рубят крепостные стены и дома, и все, что уже готово, везите туда, куда было определено. Наказ один: не медля ни дня, начать сплавы по рекам, загружать и отправлять в путь обозы. Тех же, кто еще не управился с поручением, поторапливать. Не жалейте на это ни слов, ни сверхурочных денег. Сам я еду во владимирские леса, — где плотники рубят город-крепость Орел. До зимы мы обязаны встать твердой ногой на всех новых засеках.
Спешил князь Михаил Воротынский еще и потому, что хотел показать этим будничность своего отношения к свершенному на берегу Рожай: царю — а не ему, слуге цареву, — празднества и вся слава. Ему же, главному воеводе порубежной стражи, Приговор Боярской думы исполнять со рвением.
И вот в то самое время, когда первые десятки плотов оттолкнулись от берега, когда первые десятки обозов потянулись по лесным проселкам на юг, — в это самое время царский поезд все более приближался к Москве. Хмурость не сходила с лица Ивана Васильевича, и вся свита трепетала, понимая, что вот-вот разразится гроза, но не зная, кого та гроза опалит. Непредсказуем самодержец. В том, что холодно его встретили Торжок и Тверь (они не забыли изуверства царева, залившего кровью эти города, особенно Торжок), царь может обвинить кого угодно.
Притронники царские старались вовсю, чтобы стольный град встретил государя своего невиданным доселе торжеством, гонцы челночили, загоняя до смерти коней, между поездом и Кремлем, и все, казалось, сделано угодниками, все предусмотрено…
Увы… Первый, Тушинский блин оказался комом. Нет, дорога, по которой ехал царский поезд, была и многолюдная и ликующая, но многолюдье то состояло в основном из сановников московских, дьяков и подьячих, писцов и иных всяких крючкотворов, да еще ратников, а за разнаряженным, радостно вопящим славу царю-победителю служивым людом, за ратниками, сверкающими доспехами, тонюсенькой полоской стояли простолюдины, которые хотя и славили царя Ивана Васильевича, но будто со снисходительными улыбками на лицах. Не мог этого не заметить царь, и чело его стало еще более хмурым, к страху приближенных.
Иван Васильевич даже не остановился, чтобы принять от тушинцев хлеб-соль, будто не заметил жен, сверкающих самоцветами на бархате и камке,[254] и знатных их мужей, склонившихся в низких поклонах.
В Москве — второй блин комом. Колокола трезвонили и радостно, и торжественно, народ толпился на улицах, однако радость москвичей была весьма сдержанной. Лишь служивые, как и в Тушине, горланили безудержно и этим, увы, подчеркивали сдержанность простолюдья.
Иван Васильевич помнил, как встречала Москва его, юного царя, когда въезжал он в свой стольный град покорителем Казани, как ликовала престольная даже после очередных побед над литовцами, побед не столь знатных для России. Не такой была встреча сегодняшняя… Не такой…
А тут еще вкрадчивей голос наушника:
— Бают, князя Воротынского знатней встречали. Платы под копыта стелили. Сам же он на белом коне гарцевал, аки князь великий либо царь.
Промолчал Иван Васильевич. Не снизошел даже до кивка доброхоту-шептуну.
Митрополит с епископами, бояре, князья, дьяки приказные, воеводы знатные встретили Ивана Васильевича хлебом-солью у Казанского собора, как его стали называть обыватели, подчеркивая этим сопоставимость покорения Казани с победой под Молодями. От имени воинства царя приветствовали воеводы Андрей Хованский и Федор Шереметев. Поясно поклонившись, они поочередно, от опричнины и от земщины, поздравили государя с великой победой над ханом крымским, разбойником безбожным, змеем многоголовым.
Эти бы слова да из уст князя Воротынского! Иван Васильевич, однако, не снизошел, чтобы нарушить торжественность встречи выяснением, отчего не главный воевода Окской рати держит речь.
— Колоколам звонить три дня! А мы почестный пир пировать станем. Ты, князь Андрей, за единый со мной стол садись, по правую руку мою.
Вот это — честь. Князю бы Воротынскому сидеть по правую руку государя, но он, гордец, даже не соизволил встретить царя-батюшку. Будто сторожи с засеками не подождут пару-тройку недель. А сам царь не спрашивает о нем. Знает, стало быть, где ближний его слуга. Или осерчал сильно. Тогда — не жди добра.
Царь же, вошедши в свои палаты, первым делом велел звать дьяка Разрядного приказа. Встретил его в комнате перед опочивальней, предназначенной для бесед с глазу на глаз.
— Где порубежный воевода князь Воротынский?
— Во владимирские леса первый шаг. Уже повезли от туда заготовки для крепостных стен и срубы домов к месту, где граду Орлу стоять. Своих помощников он всех разослал, и они тоже начали подвоз к местам определенным заготовленные срубы для крепостниц и сторож. Он мне сказывал: самое время в поле поглубже закрепиться. До зимы чтобы. За зиму, мол, крымцы придут в себя, противиться засекам и сторожам начнут, сколько тогда людишек может погибнуть. Ждал он от тебя, государь, слова, потом ко мне пришел. Раз, говорил, государь ничего иного не поручает мне, стало быть, я остаюсь порубежным воеводой, мне и нужно решать свои порубежные дела. Со рвением.
— Ступай, — совершенно не выказав своего отношения к услышанному, отпустил Иван Грозный дьяка Разрядного приказа, сам же задумался. Гнев его поутих, ибо увидел он в действиях своего ближнего слуги совершенную разумность.
«Шубу с плеча своего пожалую, когда вернется», — решил Иван Грозный, но тут в комнату вошел слуга-стражник и доложил:
— Малюта Скуратов у двери твоей, государь.
— Чего же сразу не впустил? Иль неведомо, что вхож он ко мне в любое время?!
— Виноват. Опростоволосился. Думал…
— Меньше думай, больше исполняй, если не хочешь вылететь из Кремля.
Встретил Иван Грозный Малюту Скуратова обычным вопросом:
— С чем пожаловал, глаза мои, уши мои? Чем порадуешь?
— Радости мало. Племянник мой Богдан Вельский такое про князя Воротынского мне рассказал, волей или нет, но задумаешься.
— Дьяк Разрядного приказа сказывал, что князь города и сторожи в Поле двинул. Чтоб, значит, пока крымцы общипанные перьями будут обрастать, уцепиться за Поле. Намертво. Навечно.
— Неужто безоглядно веришь, государь? Говорить можно одно, даже делать одно, пуская пыль в глаза, думку же иметь совсем иную. Лукавит, считаю. Подозреваю даже, не в сговоре ли с Девлеткой-разбойником.
— Погодим.
— Воля твоя, государь. Только не припоздниться бы.
— Не дави. Сказал — повременим, стало быть, иначе не будет. Тебе же наказ строгий: в оба гляди за князем. Особенно же за его боярами. Через них, если он черное что в сердце имеет, действует. А слуге его ближнему, твоему человеку, как его?..
— Фрол Фролов.
— Фролу этому самому скажи: близко его дворянство. Я извещу тебя, когда настанет время представить мне полный донос. И вот еще… Не князь Михаил Воротынский сечу выиграл, а князь Андрей Хованский. Не опричный бы мой полк да не наемные рыцари Фаренсбаха, сидел бы сейчас Девлетка в Кремле моем. Сегодня же об этом чтоб весь Государев Двор знал. А дальше, думаю, не наша забота: побежит молва по своим дорожкам без удержу.
— Пособить ей можно будет.
— Пособи.
— А еще важно, кто ханский стяг подрубил. Опричники, повел которых Богдан Вельский, молодой воевода да, похоже, из ранних.
— Вот-вот. Подумай, как ловчее сделать, чтоб об этом не только все узнали, но и заговорили.
— Пусть Богдан Вельский на почестном пиру ханский стяг к твоим ногам швырнет, аки тряпку.
