Виктор Сергеев - Унтовое войско
— Ну, ну. Гм!.. Тоже мне, ходатай-прелестник. — Муравьев устало сел в кресло. — Вот беда-то. Зрение и слух у меня слабы, а ведь мне только сорок семь… Да брось ты, голубчик, тянуться передо мной! Не на вахте, не в карауле. Взял я то прошение. Бог с ним. Надолго ли взял — не ведаю. Уговорили меня, голубчик, уговорили. Превратная судьба моя.
Николай Николаевич увлеченно писал своему любезному Мишеньке, плавающему где-то по Амуру:
«Сдается мне, что провианта для войск отправлено мало. Проверь провиантские команды и если что… добавь муки, да крупы, да масла, да спирта. Что посты наладил в устье Каморы, в устье Зеи и при входе в щеки Малого Хингана — за это хвалю.
Выводи войска без промедления. Чтоб до ледостава все ушли за Шилку.
На будущую весну при сплаве по Амуру не нужно ни пороху, ни пушек, ни войск. А сплав весь совершим одними пароходами с командами.
Тебе же надо сплавить три, а то и все пять сотен Амурского конного казачьего полка с их семействами для заселения.
Став военным губернатором и атаманом, надобно тебе постичь основы руководства всяким промыслом. Осмотреть, узнать вещи в подробностях своими глазами, исправить ошибки прежнего управления, отдавать справедливость людям в том, что они творят хорошего, заботиться о сути, но не о наружности — вот истинные достоинства администратора способного и благонамеренного.
Много чего влечет меня в Сибирь. Но скажу, что по сердцу мне всего более хочется видеть тебя, полюбоваться твоей административной опытностью, посмотреть наше родное Забайкальское войско. Его я так давно не видел!
Помимо Амурского конного полка думаю я переселить на Амур пешую бригаду казаков. В будущем году — полк, а затем в год — по батальону. А расселим мы в устье Зеи две сотни, в устье Бурей — сотню. Да еще остальных подумаем — кого куда.
У тебя есть в Иркутске и друзья, и враги. Ты их знаешь лучше меня. Враги — из зависти. Они не заслуживают никакого внимания и трусливы, будут делать тебе маленькие «крючки». Даже за моей подписью. Не обращай внимания, не стоит это сердца. Я должен держать при себе и трусов завистливых, способных к канцелярской работе, ибо выбор в Сибири не так удобен, а сибирский опыт приобрести труднее, чем всякий любой.
Завойко и Невельского, даст бог, встретишь на шхуне «Восток». Они возвращаются с Амура насовсем. Дружбе нашей пришел конец. Жаль, да что поделаешь.
Завойко возомнил себя полководцем — как же, единожды побил неприятеля. Да и то побил-то не он, а герои-петропавловцы. Надо мною же он вздумал «шутки» шутить. Прислал мне акт за подписями его штаб-офицеров, из коего следует намек на то, что плохой я командующий… Ну да бог нас рассудит. А только вижу я, что он только тем и занят, что хвастает своей неученостью: я-де никогда ничего не читал. Лейтенант Гаврилов рассказывал мне… Привез Завойко на Камчатку библиотеку из Петербурга в бочках. Всю зиму те бочки простояли на берегу, а когда по весне люди взялись за книги и журналы, то ни в одном издании не было целых страниц — то начало отсутствует, то конец.
Невельской, по всему видать, будет писать об исследованиях на Амуре. Дело его… А только с Амуром еще конца не видать…».
Екатерина Николаевна уже поменяла свечи, а он все писал. Синева теплой ночи густела за окном, в саду успокоились вороны и галки, а листок за листком покрывались косыми, быстро набегавшими строчками.
В середине мая в бухту Де-Кастри прибыло английское судно под парламентерским флагом. На берег сошел с лодки офицер с американскими и английскими газетами, сказал русским, что заключен мир, показал, о чем писали газеты, попросил пресной воды и дров.
А вскоре и курьер с известием о мире пожаловал из Петербурга.
На радостях солдаты и казаки устраивали с разрешения офицеров вечерки и гулянья. Плясали под балалайку с припевом «Как у наших у ворот».
Погуляли, порадовались и начали готовиться к отъезду.
Полковник Куканов разослал казаков с Мариинского поста по гиляцким селениям скупать и выменивать лодки.
В путь тронулись в конце июня. Взяли провизии, сколько смогли. При попутном ветре плыли под парусами, а чаще бечевой тянули лодки, если берег удобен и позволял пройти, а если открывались скалы, то казаки брались за весла.
Недели через две за казаками двинулись солдаты. Они задержались из-за лодок. У гиляков брать уже нечего, и солдаты взялись сами себя — топором да пилой — обеспечивать лодками.
От Николаевска тем временем подошли бессрочно-отпускные из линейного батальона майора Гюне.
С озера Кизи подходили роты подполковника Чекрыжева. Шли они с большим грузом казенного имущества. Чекрыжеву советовали зазимовать в Николаевске, но он не захотел, и его роты отправились вверх по Амуру с опозданием на месяц.
Из Николаевска отправилась в Шилкинский завод партия мастеровых готовить новый сплав на Амур. В нее был зачислен и Убугун Абашеев. Все лето он проплавал по Амуру подручным механика на транспортном судне.
Мастеровые попали в один караваи с казаками. Здесь Убугун и встретился с Ванюшкой Кудеяровым. Вспомнили старое…
Передовые отряды, поднявшись по Амуру до устья Сунгари, заметили, что вода сильно прибывает, стало быть, в верховьях дожди. Сутками, не переставая, дули встречные ветры. Подъем лодок замедлился. А вода прибывала..
С трудом прошли Хинганские щеки. Амур, сжатый скалами, тек здесь стремительно и напористо. На воде часто попадались вырванные с корнями деревья.
В малую воду гребцу легко находить главное русло Амура, но прибывающая сверху вода скоро так разнесла мелкие речки, что затопила все острова и мысы. Казаки и солдаты то и дело ошибались — заходили в устья разлившихся рек, и пройдя сколько-то верст, замечали, что вышли не туда, куда надо. По речке Кумаре казаки плыли от темна до темна и лишь к вечеру разобрались, что силы и время потрачены впустую.
Пока проходили срединный Амур до Албазина, пользовались либо веслами, либо парусами. Паруса поднимать случалось редко. А берега на сотни верст затоплены, и идти бечевой никак нельзя.
С трудом отыскивалось где-либо на взгорках сухое место, чтобы можно туда пристать: сварить обед, обсушиться и обогреться.
Сотня есаула Крюкина пострадала первой от захваченной еще в Мариинске горячки. Соприкасаясь с больными, заразился сам есаул. А как ему не хотелось болеть, как страшился смерти! Все знали, что его ждала красивая и богатая невеста, что сам он из бедной семьи, надо поддержать младших братьев и сестер… А тут как некстати эта болезнь.
Часами есаул лежал в лодке, укрытый шинелями, и не мог согреться. От спирта отказался, его рвало. Крупные капли пота стекали, по исхудавшему, заросшему щетиной лицу.
Скрипели уключины, лодку качало на волнах, на зыби, она попадала в черную коловерть воронки, а Крюкин ничего не видел и не слышал, только все просил горячего чая и спрашивал, далеко ли плыть до Усть-Стрелочного караула.
Убугун приготовил для есаула настой из трав, но тот пить отказался.
— Мне поможет хина, а хины нет, — проговорил он.
Умер он на рассвете, когда казаки собирались покинуть приютивший их на ночь островок. Вырыли есаулу могилу, освободили от груза небольшую лодку и положили в нее тело умершего. Сверху закрыли тальниковыми прутьями, перевязали веревками и опустили гроб-лодку в могилу.
Вся сотня плакала и никто не скрывал слез. Ванюшке Кудеярову до того было жалко есаула, что он давился от подступивших к горлу рыданий.
Казаки вспоминали, как Крюкина чуть ли не расстрелял Муравьев, поражались судьбе, выпавшей на долю несчастного есаула. Надо же… Стоял у позорного столба, смотрел в черные зрачки наведенных на него стволов. Уцелел. По чистой случайности. Поспела до роковой команды жена генерала, упросила мужа помиловать Крюкина. Тот помиловал. А все напрасно. Смерть, та самая, что холодом веяла из ямы, выкопанной на опушке леса, неподалеку от Мариинского поста, та самая, что притаилась в стволах наведенных на есаула штуцеров, та самая, что готова была вот-вот сорваться с языка урядника в коротком слове «пли», эта смерть не ушла далеко от Крюкина. Чем-то он ей полюбился. Никто ничего не знал, не подозревал, а она неслышно, невидимо бродила за ним и ждала своего часа. Не посмотрела косая, что у Крюкина малые братья и сестры, больной чахоткой отец, что его ждет не дождется красивая невеста, не приняла во внимание, что единожды она, косая, уже прикасалась к нему холодным немым дыханием, что повторно-то незачем спешить к человеку…
Все это потрясло казаков. Многие приуныли, словно придавленные каким-то неотвратимым роком.
Заболел Убугун. Его трясла лихорадка. Он лежал целыми днями, укрытый шинелями.
На остановке каравана к нему приходил Кудеяров, смотрел, вздыхал. Что скажешь?
