Владислав Бахревский - Свадьбы
- Живем, Георгий!
- Живем, - отвечал парень.
- Коли мы и под землей о будущем думаем, о любви, о детях, значит, нас никакая сила не сломит!
Так сказал Осип, целуя нового мужа и новую жену. Весь обряд на коленях стояли, но всем-всем стало и светлей и легче.
- Атаман, позволь в честь новобрачных в гости к туркам сбегать! - просился на вылазку Гуня.
- Нет, - сказал Осип. - Седьмой день они бьют по городу. С утра, значит, сами в гости пойдут. Всем - копать рвы!
Атаман не промахнулся. Утром турки пошли па приступ. Дели Гуссейн-паша после ухода хана Бегадыра в набег образовал четырнадцать корпусов по десять тысяч в каждом. В пятнадцатом корпусе было всего шесть тысяч отборного войска, и он стоял в резерве. Еще был корпус пушкарей и корпус обозников.
Василия Лупу главнокомандующий не отпустил, оставил почетным пленником у себя в шатре.
- Возле меня должен быть хоть один верный и честный человек, - сказал Дели Гуссейн-паша доверительно. - Твои советы, государь, теперь, когда речь идет - сносить ли мне голову, - для меня бесценны.
Сплошных стен в Азове не осталось. Издали они были похожи на усталые горы, выпирали кое-где наподобие верблюжьих горбов или одиноких скал.
Казаки попусту не стреляли. Выждали, когда турки скатятся в ров, и только тогда били из развалин, каждую пулю всаживали в цель. Много пальбы - много дыма. Дым глаза застит.
Первый корпус турок шел осторожно, солдаты закидывали ров, выискивая слабые места в обороне, пытали счастья. Казаки, насидевшись в подземельях, отводили душу, горячо сбивали турок в ров, врукопашную кидались. Но минуло два часа, первый вал атаки отхлынул, и на смену ему - свежие десять тысяч. За вторым валом пришел третий, четвертый, пятый, седьмой…
*
- Восемь часов вечера, а мы все время в бою. С шести утра.
Осип Петров собрал атаманов к цитадели. От него остались одни глаза, но железа ни в голосе, ни в резких коротких жестах не убавилось.
- Боюсь, что теперь и ночь турка не остановит, - сказал Наум Васильев. - Пластунов ночью пустят. Ясное дело - измором хотят взять.
Пригнувшись в низких дверях, вошел Георгий. Кафтан разорван, в крови, штаны клочьями. Одни рукава целы.
- Атаман, турки пустили восьмую смену.
Осип улыбался. Все глядели на него, а он улыбался.
- Атаман! - встрепенулся Наум Васильев.
- До чего же любители пощеголять!
Осип встал, все еще улыбаясь.
- Восьмую турецкую перемену - уничтожить!
“Как?” - молчком спросили атаманы.
- Всеми пушками по туркам! Под пальбой перенести камыш из рва внешнего во внутренний. Разъярить врага. Когда пойдет ломить, спрячьтесь в подкопы, пропустите. Половина наших людей встретит турка на внутреннем валу, другая половина ударит в спину.
Атаманы кинулись к дверям исполнять приказ.
- Стойте! - тихо сказал, но услышали, остановились, - Коли ночью пойдет у них девятая смена или пластуны, пострелявши малость, пропустить их во внутренний ров и в том рву тотчас зажечь камыш.
Василий Лупу торжественно склонил голову перед Дели Гуссейн-пашой.
-: Я благодарю бога, что он дал мне лицезреть великого полководца нашего времени.
Дели Гуссейн-паша улыбнулся.
- Мы пустили в дело только восьмой корпус, пять корпусов совершенно свежие, начнут бой утром. Девятый корпус будет действовать ночью. Мы не дадим казакам глаз сомкнуть.
Колыхнулся воздух: загрохотало.
- Кто приказал стрелять? - удивился главнокомандующий.
- Стреляют казаки, - ответил Жузеф.
- У них остались пушки?
- Не знаю… Но огонь столь плотен, что восьмой корпус даже приблизится не может ко рву… Не прикажете ли открыть ответный огонь?
- Проклятые казаки! От них можно ждать чего угодно. За целый день ни разу не пальнули из пушки, хотя им было очень трудно. Очень.
- Очень! - поддакнул Василий Лупу.
- Казаки очищают ров от камыша, - доложил через полчаса Жузеф.
- Вперед! Девятый и десятый корпуса, вперед! Прорваться ко рву, взять крепость!
- Турки выставили против нас еще два полка, - доложили Осипу Петрову.
- Прекратить пальбу, пускай подойдут. А как подойдут - бейте. Половине войска отойти за внутренний ров. Остальным подержаться самую малость на стене - и в подкопы. Турок пропустить, ударить в спину.
- Алла! Алла! - Турки прошли сквозь огненный смерч, перелились через ров и покрыли разрушенную стену знаменами.
- Это победа! - первым воскликнул Василий Лупу и в припадке радости поцеловал у Дели Гуссейн-паши полу халата.
- Я хочу это видеть, - сказал главнокомандующий.
Ему подали коия. Он проехал на холм, насыпанный татарами для хана Бегадыра.
Войска выбили казаков из развалин крепостной стены и преодолевали внутренний ров.
- Казаки - герои! - изрек главнокомандующий. - Но они подняли меч на самое совершенное войско в подлунной. Они поплатились за гордыню.
Жузеф посмотрел на небо.
- Уже звезды проступают. Сегодня добить не успеем.
- Не послать ли нам на помощь последние четыре корпуса, не бывших в деле? - спросил, советуясь, Дели Гуссейн-паша.
- Не успеем. Ночь близка… Что это?
- Бей! - прокатилось по Азову. - Бей!
Турки, застрявшие во внутреннем рву, - мишени. Казаки били в упор с двух сторон. Теряя оружие, армия кинулась назад. Людей спасал ужас. Он переметнул разбитое войско через головы казаков, через внешний ров, в спасительную степь.
- Что это? - Дели Гуссейн-паша метался от господаря к Жузефу. - Что это?
- Казаки отбили приступ, - спокойно ответил Жузеф. - Надо пустить пластунов. Надо лишить казаков последней их крепости - сна.
- Да, да… Надо пустить пластунов, надо лишить казаков последней крепости…
Дели Гуссейн-паша впал в хандру, в безволие, в бездумье.
Поздно ночью ему доложили, что и пластунов постигла жестокая неудача: казаки опять пропустили войско через стену, во внутренний ров, и во рву зажгли камыш…
Потери за первый день нового приступа огромные, потеряно не меньше десяти тысяч людей и много оружия.
- Мы будем продолжать осаду по плану, - сказал Жузеф.
- Да, да, - согласился главнокомандующий.
Был второй день.
Был третий день. Был четвертый и пятый.
Глава девятая
Утром шестого дня атаман великого Войска Донского Осип Петров побывал во всех подземельях. Он вывел на стены всех раненых, кто мог держать ружье, всех женщин и всех детей, которым было больше семи лет. Маленькие казаки к оружию привычны. Они должны были, сидя в норах, заряжать ружья и носить воду, остужать стволы, накалявшиеся от беспрерывного боя. И еще они должны были обливать казаков, будить их, ибо никакая пальба не могла уже перебороть сна.
Машиному Пантелеймону хоть и меньше было семи, а он увязался за сестренкой Нюрой.
Норка у них была удобная, узкая, взрослому не пролезть. Коли турки заберутся на стену - нырнул и сиди. Помогали они врага стрелять соседу своему, казаку Смирке.
- Не боись, Нюрок! Много сидели, посидим и еще чуток.
Эту присказку он говорил всякий раз после выстрела.
У Смирки было шесть ружей, казацкие и турецкие, но стрелял он часто, и Нюрка с Пантелеймоном не успевали заряжать.
- Дяденька, никак! - крикнула в отчаянии девочка: у них шомпол застрял. Смирка выстрелил сразу из двух ружей и кинулся помогать. Тут на него и наскочило два турка. Смирка одного в ров сшиб, а второй успел дядю Смирку ятаганом насквозь проткнуть. А турки лезут. Сел Смирка на землю, поднял ружье и разнес пулей голову забежавшему на стену янычару. И умер.
- Ма-ма! - закричала Нюрка. - Ма-ма!
А сама не прятаться полезла. Выскочила из норки, схватила последнее заряженное ружье, подняла. А на нее изо рва Мехмед вылез. Вылез и одним глазом все увидал: казак с ятаганом в животе, мальчишечка в норке с ружьем, а прямо на него еще ружье, у девчонки в руках. Силится девчонка курок спустить - не может. Мехмед ятаган занес над ее головкой, а девчонка глаз не зажмурила. Синие те глаза, как само небо, и никакого в них страха, только обида перехватила девчонке рот - силенок нет из ружья выпалить перед смертью.
Выхватил у девчонки ружье Мехмед свободной рукой. Кинул его через себя в ров. А девчонка стоит пряменько, как молодая пальма, глаза так и не закрыла, в степь глядит, только чего видит - слезы из глаз, как два ручейка. Опустил Мехмед ятаган и сам, не ведая почему, погладил вдруг девчонку по голове. Головка русая, с косичками, волосы мяконькие. Повернулся Мехмед спиной к городу и нарочно упал на своих, сшибая со стены, а потом выбрался изо рва и пошел в отступление. Никто его не остановил. О мертвого казака или о своих, когда со стены сползал, кровью перемазался. Да и знали Мехмеда в войсках. Знали, что это герой без страха. Коли уходит с поля битвы - значит ранен. А Мехмеда и вправду ранило. В сердце. Девчонка, защитница Азова, глазами и слезами ранила.
