Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра
Октавий приказал принести ее во дворец и пригрозил, что на ее глазах убьет детей — может быть, это заставит ее проглотить нужные лекарства и принять пищу.
Октавий хитрил: у него в руках была только маленькая Клеопатра Селена. Цезарион в это время, вероятно, был на обратном пути в Египет. Его заманили обещаниями, что он сможет занять трон своей матери. Александр Гелиос, брат Селены, находился в безопасности где-то в Мидии, а шестилетнего Птолемея Филадельфа спрятала где-то в Александрии его нянька.
Во всяком случае, царице не удалось достичь никакого политического соглашения с Октавием. Теперь она точно знала, что потеряла трон и все, для чего ее предназначают, — украсить триумфальную процессию Гая Октавия, который теперь называл себя: Император Цезарь, сын Божественного.
По прошествии времени может показаться, что Октавий поначалу сам не знал, как ему поступить с Клеопатрой. Если бы он приказал ее убить, то возбудил бы недовольство в Александрии, да и во всем Египте, потому что в народе еще сильна была вера в то, что повелитель страны священен и является как бы посредником между богами и людьми. Он помнил о том, как быстро удалось освободиться от владычества персов, потому что великий Александр объявил себя сыном Амона-Ра и стал почитать египетских богов. Если бы он взял Клеопатру в Рим и заставил пройти в триумфальной процессии, как было задумано, то тем самым оскорбил бы память Цезаря, который в свое время приказал воздвигнуть в ее честь золотую статую в храме Венеры.
Существовала и третья возможность: просто отправить Клеопатру куда-нибудь в ссылку, например, поместить под стражей на каком-нибудь отдаленном греческом острове. Но разве мог он быть уверен, что она, урожденная царица, не будет предпринимать новых попыток, чтобы свергнуть его и вернуть себе трон?
И тогда он, вероятно, решил предоставить ей некоторую свободу действий, чтобы разведать ее намерения.
Мы сразу почувствовали некоторое послабление. Эпафродит исчез, и за нами по пятам больше не ходили вооруженные до зубов стражники.
— Что вы об этом думаете? — спросила Нас царица. — Это добрый или дурной знак?
Мардион, безусловно самый умный человек, который когда-либо был при египетском дворе, недоверчиво покачал своей круглой лысой головой.
— Октавий ничего не делает просто так. Он дает тебе и себе короткую передышку, а тем временем, вероятно, попытается завоевать любовь жителей Александрии.
Он оказался прав. Октавий сделал все, чтобы народ примирился с новым правителем.
В гимнасии, где совсем недавно Антоний производил раздел половины мира между собой и Птолемеями, теперь появился победитель Октавий и произнес хорошо продуманную и запоминающуюся речь. У него и в мыслях не было разорять и уж тем более разрушать прекрасный город, основанный великим Александром. Он почитает также египетских богов, и на капитолийском холме в Риме издавна существует храм Исиды и Сераписа.
Александрийцы слушали его с удовольствием, хотя время от времени и раздавались вопросы о судьбе царицы. О том, что в Риме богине Исиде был посвящен вовсе не храм, а только маленький алтарь, конечно, никто не знал. Потом Октавий упомянул также своего уважаемого учителя Арея Дидима, который был родом из Александрии и которому он очень многим обязан: именно он познакомил его с культурой и историей Египта.
Все это было воспринято очень приветливо и с благодарностью. Каждый здесь знал ужасные истории о нашествии персов, когда варвары убили и поджарили священного быка Аписа[80], оскорбляли священников и оскверняли храмы. Вздох облегчения пронесся по городу. Этот Октавий пришел вовсе не как завоеватель, а как друг, и, конечно, он найдет какой-нибудь выход, чтобы Египет не остался без правителя. Разве не ходят слухи о том, что Цезарион находится на пути в Александрию и займет трон своей матери?
Теперь, когда столица находилась у него в руках и можно было не опасаться беспорядков, Октавий сделал следующий ход. Он освободил царицу из-под стражи и почтительно осведомился о том, что она желает.
Ее первым и самым настоятельным желанием было устроить погребение своего супруга, и в этом Октавий предоставил ей полную свободу.
Впервые римский полководец был забальзамирован как египетский царь и положен в пышный саркофаг. Снаружи на нем можно было видеть его изображения, раскрашенные и позолоченные: дряблое, опухшее лицо пьяницы и кутилы превратилось в исполненную достоинства, бесконечно прекрасную маску возвысившегося до Осириса.
В этом пышном обряде погребения не принимали участие ни Октавий, ни кто-либо из римских офицеров — только бывшие друзья императора, которые также уважали и ценили Клеопатру.
Вскоре после этого мне удалось поговорить с Ирас наедине.
— Для нас все выглядит не так уж плохо! Если Цезарион вернется, Клеопатра могла бы как мать царя…
Ирас взглянула на меня строго и отрицательно покачала головой:
— Нет! Царица никогда не согласится жить, как лишенная власти принцесса. И кроме того, мы не доверяем этому Октавию. Цезарион еще не вернулся, и этот победитель, кажется, только и думает о том, как царица украсит его триумфальную процессию — ведь у римлян в обычае так поступать с побежденными.
Я успокаивающе коснулся ее руки и нежно сказал:
— Ирас, но для нас все же еще возможно какое-то будущее…
— Нет, Гиппо, нет! Все, что у нас было, — прекрасно, и я не хотела бы отказываться от этого. Половина моего сердца всегда принадлежала тебе, однако теперь я забираю ее обратно и расстаюсь с тобой, потому что судьба царицы также и моя судьба. Она велела передать тебе, чтобы ты приготовил змею, потому что вскоре она понадобится.
— Но как же я смогу ее?..
— Придумай что-нибудь!
— А что будет с вами — с тобой и Шармион?
— Мы уже все достали…
Она язвительно усмехнулась.
— Ведь это только запятнало бы твою совесть, а после смерти жены Селевка мы уже знаем дорогу.
— Но, Ирас, во имя богов! Не станете же вы мышьяк…
В этот момент Ирас позвали, и она исчезла, недоговорив.
Я остался, испуганный и растерянный, однако я все еще не хотел расставаться с надеждой — до тех пор, пока не появился Публий Корнелий Долабелла.
Этот молодой еще человек происходил из знатного римского рода; с самого начала он был на стороне Октавия, но при этом не скрывал своей симпатии к Клеопатре. Его отец сначала был сторонником Юлия Цезаря, затем неоднократно менял партии и лет десять назад покончил с собой, когда сенат объявил его врагом отечества.
Клеопатра была знакома с молодым Долабеллой еще раньше, когда он по поручению Октавия вел переговоры с Антонием и с ней обращался при этом безо всякой неприязни и с большим уважением.
Долабелла появился спустя два дня после того, как состоялось погребение Антония. Он с большим уважением и пониманием сказал несколько слов об умершем, а когда мы собрались оставить его наедине с царицей, попросил нас не уходить, потому что то, что он должен сказать, касается нас всех. Молодой человек смущенно опустил глаза.
— Относительно вашего будущего теперь есть конкретные планы, и мне поручили сообщить их тебе, царица, и твоим друзьям. В ближайшие дни Цезарь возвращается в Рим через Сирию, и тебе также надлежит отправиться туда через три дня. В Риме в середине сентября будет устроено триумфальное шествие, однако ты и твои дети пройдете только на последнем участке — от Via Sacra до Капитолия, а затем вам публично объявят о помиловании. Цезарь пожалует тебе имение между Римом и Неаполем, где ты со своими друзьями сможешь жить совершенно свободно — в определенных рамках, конечно.
Он взглянул на. Мардиона.
— Тебя будет сопровождать твой личный врач, Мардион может занять должность твоего atriensisa…
— Что значит atriensis? — перебила его Клеопатра.
— Здесь его назвали бы tamias, управляющий…
Она серьезно посмотрела на Мардиона.
— Тебе придется вновь сменить должность, дорогой друг, — впрочем, увидим. Скажи своему господину, Долабелла, что нам надо подготовиться. И еще последняя просьба: я хотела бы принести жертву у гробницы Антония, прежде чем навсегда уеду отсюда.
Разрешение было получено, и когда мы направлялись к гробнице, Клеопатра шепнула мне:
— Завтра около девяти я устраиваю прощальный обед в память императора. Твоего подопечного я также приглашаю.
Я сразу понял, что она имеет в виду. Когда обряд жертвоприношения был завершен, я отправился домой, чтобы — как сообщил я сопровождавшим меня стражникам — взять все, что может понадобиться в предстоящем путешествии.
Оба моих слуги по-прежнему были в доме, поддерживали порядок и растаскивали мои припасы.
— Мне жаль нарушать вашу идиллию, но вынужден сделать это. Теперь как раз поспели фиги, и царица хотела бы подать их во время прощального обеда. Ступайте в сад и наберите там большую корзину.
