Владимир Возовиков - Эхо Непрядвы
Остей и вернувшийся Морозов о чем-то негромко разговаривали, не отрывая глаз от вражеских сонмов. Войско Орды наконец сомкнулось в сплошную стену, от большой кучки мурз в нарядных одеждах и жарко блистающих бронях отделились трое и направились к воротам крепости. Скоро стала различаться длинная посольская мантия на переднем всаднике. Олекса ожидал снова увидеть ханского шурина Шихомата, но ко рву приблизился незнакомый мурза с угрюмым тяжелым лицом. Один из сопровождающих бирючей поднял широкогорлую серебряную трубу и трижды громко протрубил.
- Дозволь, княже, поговорить с послом? - попросил Морозов.
- Стой тут, Иван Семеныч! Олекса! Тебе не впервой поди спроси: чего он хочет?
Олекса сбежал по лестнице с верхнего яруса, вышел на прясло башни, приказал стрелкам убрать забороло, встал открыто между зубцами.
- Кто вы и чего вам надо? - крикнул вниз.
Толмач наклонился к мурзе, быстро заговорил. Тяжелолицый поднял глаза, произнес несколько слов.
- Перед вами посол великого хана Тохтамыша - его личный тысячник Карача! - закричал бирюч. - Именем повелителя Великой Орды он требует открыть ворота города для посольства.
- Одному вашему мурзе мы уже говорили: запоры московских ворот заржавели и не поддаются. А теперь мы заложили их камнем - дня не хватит разобрать.
- Я - личный посол великого хана, который только что сам пришел к Москве с главным войском, - повторил мурза. - Со мной грамота повелителя к вашему князю Остею и его боярам. Ваш отказ отворить ворота послу будет принят как оскорбление.
- Я же сказал вам: заложены ворота. А грамоту можем принять: сейчас принесут веревку.
Выражение злобы прошло по лицу мурзы, но, будто спохватясь, он снова принял равнодушный вид.
- Я волен передать грамоту в собственные руки князя Остея. Мой бирюч должен так же объявить слово повелителя к вашему воеводе и всем московитам. Может ли князь взойти на стену?
- Ждите! Я спрошу его.
Олекса вернулся в башню встревоженный. Что за слово к москвитянам приготовил ордынский хан?
Остей уже сошел в пушечный ярус, разговаривал с Морозовым и святыми отцами.
- Может, впустить их, государь? - спросил Симеон. - Убудет ли от нас, коли один мурза по Кремлю прогуляется?
- Чтобы наряд наш высмотрели?
- Оне ево и так знают - на своей шкуре спытали, - пробурчал Морозов. - Оскорбится ведь хан, коли не пустим.
- Какие теперь оскорбления после трех приступов? Тысячи побитых во рву лежат.
- Што хану тысячи, государь! Ему б свою честь соблюсти.
- Ступайте все за мной: большому воеводе прилична свита.
Мурза недоверчиво, долго всматривался снизу в молодого князя, не решаясь поверить, что юноша командует осажденной столицей великого Московского княжества.
- Если ты князь Остей, вели отворить ворота мне, послу великого хана.
Остей, напуская на себя суровость, ответил:
- Разве тебе мой боярин не сказал? Ворота заложены камнем, придется нам так говорить.
- Хорошо. Твои слова я передам великому хану и попробую смягчить его. Но советую вам побыстрее разобрать камень: хан Тохтамыш, наверное, сам захочет посмотреть Москву.
Стоя надо рвом, Остей в полной мере ощущал тяжелый смрад гари и мертвечины, смешанный с духом болота.
- Не мы виноваты в том, что ворота пришлось заложить.
- Да, - кивнул мурза. - Советую вам послать людей расчистить дорогу к воротам, когда вы их откроете,
- Ишь, нечестивец! - ругнулся Симеон. - Самих бы заставить убирать поганство.
- Я привез тебе грамоту великого хана, - после недолгого молчания продолжал посол. - Но прежде ты со своими боярами послушай слово повелителя, какое объявляют теперь во всем войске.
Посол дал знак бирючу, тот выдвинулся вперед, протяжно заревела труба, бирюч развернул пергамент с привешенной к нему красной печатью, стал протяжно, громко читать:
- "Волею единого всемогущего бога мы, великий хан Золотой и Синей Орды, владыка Хорезма, Кавказа и Крыма, всех царств и народов улуса Джучиева, единственный законный наследник Солнцеликого, непобедимого кагана…
Улусник мой и раб Димитрий Московский многими неправдами навлек гнев и кару небесную на голову свою и землю свою и всех подданных своих. Не слушая старых бояр, кои учили его, Димитрия, жить в правде со мной, великим ханом Тохтамышем, блюдя покорность и смирение, как подобает примерному слуге, он, улусник мой Димитрий, слушал лишь гордыню свою и людей неразумных, самовластно овладел великим княжением Владимирским, не получив от меня, великого хана, ярлыка на то княжение, неволил князей великих и удельных, понуждал их к сговору против меня, великого хана, брал выходы для своей корысти, не посылая даней законных ни мне, великому хану, ни поминок ближним моим. Послов же моих царских оскорблял неприлично и гнал, даже не пустив к столу своему, ко мне же своего боярина присылал лишь единожды с речами увертливыми…"
Долго читал глашатай с ханского пергамента провинности московского князя перед владыкой Орды, помянул двойную неявку Димитрия к ярлыку при бывших ханах, насилие над Михаилом Тверским, Олегом Рязанским и Дмитрием Суздальским в междоусобицах, разорение Свиблом буртасской земли в отместку за набег Арапши, насильственное выдворение законного митрополита Киприана из Любутска, военный поход на Казань Владимира Серпуховского и Боброка-Волынского. Всяким московским делам вели счет в Орде.
- "…Ныне же, когда справедливый бог моей рукой покарал ослушников за их неправды… - у Олексы сжалось сердце, но глашатай не заикнулся о разгроме княжеского войска, -…мы смиряем наш гнев, скорбим о запустении земель, нам подвластных, под грозой возмездия и объявляем всем нашим подданным: пусть селяне возвращаются к своим пашням, горожане - к своим трудам, их покорство и преданность мне, великому хану, послужат щитом всякому. Мы готовы жаловать московских людей наравне с другими подданными, оставляя их жить в своей вере и обычаях. Непокорных же гнев наш настигнет повсюду, не спасут их ни хитрые злокозни, ни родовитость, ни серебро. С гневом узнали мы, что иные наши мурзы и наяны самовольно приступали к Москве и многие сотни людей побиты в напрасном побоище, а городские посады сожжены и жители потерпели многие убытки. Мы повелеваем: начальников, виновных в бессмысленном пролитии крови, казнить позорной смертью, повесив их на собственных арканах перед московским детинцем. Мы сами желаем расследовать, не подал ли кто из московских бояр со своей стороны повода к бою по злобе, недомыслию, от трусости или по какой другой причине. За пролитую кровь мы наложим на московских людей особую дань, величину которой назовем завтра. Со своей стороны, московские бояре могут потребовать возмещения причиненных убытков от виновных мурз, а мы своей властью будем содействовать справедливости.
Завтра, в час полудня, мы, великий хан Тохтамыш, соизволим осмотреть Кремль, дома и храмы, а также монастыри, коим пожалуем тарханы на владения землей и всяким имуществом. Для нашей безопасности мы возьмем ближних людей и стражу числом до пятидесяти. Князю Остею повелеваем с боярами и духовенством прибыть к нам в ставку до полудня, чтобы сопровождать наше величество при осмотре Кремля. Для чести князя и его бояр нами будет выслана почетная стража к городским воротам. Волей единого справедливого бога великий хан Тохтамыш".
Глашатай умолк, мурза поднял голову, заговорил:
- Я сам тебя встречу, князь, и ты увидишь - я сделаю это лучше твоего. - Мурза усмехнулся. - А теперь спускайте вашу веревку, я должен передать тебе обе грамоты.
По останкам сгоревшего тарана и ограждений Карача добрался до ворот, постучал пальцем в глухое железо. Потом своей рукой привязал пергаменты к спущенному шнуру. Отъезжая, крикнул:
- Великий хан приглашает вас посмотреть на казнь его ослушников и ваших обидчиков. Советую тебе, князь, поступить со своими ослушниками так же!
Ордынцы быстро поскакали к своему войску. Остей сломал красную печать, быстро прочел, отдал грамоту Морозову.
- Пусть все прочтут. Через два часа у меня - дума. Я на казни смотреть не охотник, вы же - как хотите.
Олекса прочел грамоту последним. На клочке пергамента с золотой печатью в виде оскаленного тигра всего две строчки: "Приди ко мне завтра со всеми боярами - будешь жив и славен. Великий хан Тохтамыш".
Архимандриты тихо вскрикнули разом: от недвижных линий ордынского войска отделилось шесть длинных телег, запряженных верблюдами. На всех арбах среди вооруженных стражников стояли люди в длинных белых саванах, похожие на спеленатых кукол. Телеги разделились, каждая направилась к одной из метательных машин. Длинные рычаги катапульт с овальными ложками были спущены и упирались в ограничительные балки, наклонно уходя вверх, - казалось, громадные серые гадюки подняли свои плоские головы над деревянными пряслами, высматривая щели в московской стене. Ополченцы поснимали заборола и в безмолвии следили, как арбы одна за другой останавливались под этими "змеиными головами". Стало видно: люди в саванах крепко обвиты тонкой бечевкой.
