Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)
Василий Михайлович Долгоруков в списке шел под нумером вторым. Однако И его, и остальных военных предводителей императрица поощрила скромнее, чтобы не равнять с Румянцевым.
Бывший командующий Второй армией получил Похвальную грамоту «за завоевание Крыма от Перекопа до Кафы и от Козлова до Арабата в двухнедельный срок», шпагу с алмазами, крест и звезду ордена Святого Андрея Первозванного и 60 тысяч рублей.
Поначалу Екатерина хотела — по примеру Румянцева — прозвать его «Крымским», но затем раздумала, вспомнив непростительные действия по преждевременному опорожнению полуострова от российских войск и неразумное Поведение за обеденным столом, когда она собиралось пожаловать его чином фельдмаршала.
Третий по списку генерал-аншеф граф Алексей Григорьевич Орлов, командовавший во время войны российским флотом, был награжден Похвальной грамотой «с прописанием четырехгодичного владычествования флота в Архипелаге и Средиземном море», шпагой с алмазами, столовым сервизом и 60-ю тысячами рублей. Как герою Чесменского сражения ему дозволялось прибавить к своей фамилии прозвание «Чесменского».
Четвертым в списке был начертан бездарный и нерешительный генерал-фельдмаршал князь Александр Михайлович Голицын, возглавлявший Первую армию в начале войны. Он получил только шпагу с алмазами и сервиз, что на фоне других награжденных выглядело весьма убого.
Наконец генерал-аншеф граф Петр Иванович Панин, отличившийся отторжением ногайцев, взятием Бендер и разгромом Пугачева, был пожалован совершенно одинаково с Долгоруковым.
После награждения полководцев подошла очередь других военных и гражданских чинов, имевших и даже не имевших какое-либо отношение к минувшей войне. Генерал-прокурор князь Александр Алексеевич Вяземский получил 2 тысячи крепостных, граф Григорий Александрович Потемкин — шпагу и портрет императрицы, усыпанные бриллиантами; были пожалованы генералы Александр Суворов и Евдоким Щербинин, нынешний и бывший вице-канцлеры — граф Иван Андреевич Остерман и князь Александр Михайлович Голицын, находившийся в далеком Константинополе полковник Петерсон, переводчики Коллегии иностранных дел Курбатов и Никитин…
Список был длинный.
Лишь для двух имен в нем не нашлось места — «первоприсутствующего» Коллегии иностранных дел действительного тайного советника графа Никиты Ивановича Панина и бывшего российского резидента в Константинополе тайного советника Алексея Михайловича Обрескова. Заслуги этих двух видных политиков перед Россией в деле отторжения Крыма от Турции и заключения выгодного мира были очевидны и неоспоримы, однако дворцовые интриги оказались выше справедливости и чести.
По окончании растянувшейся на несколько часов церемонии Екатерина в парадной карете переехала в свой Пречистенский дворец, где ее ждал роскошный обеденный стол.
Стремясь поразить государыню и ее гостей разнообразием и изысканностью яств, повара с кулинарами не покладая рук трудились всю ночь. И, увы, перестарались. Некоторые из блюд, приготовленные еще прошлым вечером, не были сохранены надлежащим образом от палящего июльского зноя и потеряли свежесть. Однако за частыми тостами и здравицами, за шумными разговорами уставшая императрица этого не заметила.
В свои покои она вернулась поздно — в первом часу ночи — и долго не могла уснуть. Все было сегодня как-то не так: белый с кружевами чепец неприятно сдавливал голову, тонкая голландского полотна ночная рубашка, плотно охватившая начинающее рыхлеть стареющее тело, казалась тесной, а мягкая пуховая перина, на которой Екатерина, устраиваясь поудобнее, долго ворочалась с боку на бок, дышала нестерпимым жаром.
«Господи, душно-то как, — с отчаянием подумала она. — К дождю что ли?..»
Часы мелодично пробили три раза.
Шумно вздохнув, Екатерина повернула голову к окну.
Тяжелые атласные портьеры были сдвинуты неплотно. Между ними длинной узкой полосой проглядывало матовое июльское небо, освещая спальню каким-то особым таинственно-сумеречным светом.
Екатерина распахнула одеяло, повернулась на бок, села на край кровати. Некоторое время она была неподвижна, затем встала, неслышно ступая босыми ногами по мягкому ковру, подошла к окну; на секунду замерла, потом медленно раздвинула портьеры и прижалась пылающей щекой к стеклу, приятно охладившему нежную кожу.
Постояв недолго у окна, она повернулась, шагнула к кровати, чтобы снова лечь, но внезапная режущая боль в животе согнула пополам тело…
Остаток ночи прошел в муках: императрицу тошнило, трясло в ознобе, несколько раз пронесло. Прибежавшие в спальню доктора» поднятые перепуганной прислугой, сделали ей обильное кровопускание, заставили выпить несколько графинов воды, дали проглотить горькие капли.
Лишь под утро совершенно измотанная, едва живая Екатерина забылась в тяжелом сне.
Дальнейшие торжества с ее участием пришлось отложить до выздоровления, которое, впрочем, надолго не затянулось.
Уже через неделю поправившаяся, хотя все еще бледная императрица появилась на Ходынском поле, где в присутствии десятков тысяч москвичей и гостей состоялся долгожданный праздник.
«Все эти увеселения, — написала потом она, — удались превосходно. Для устройства народного праздника была избрана обширная равнина, которую наименовали Черным морем. К нему вели две дороги, названные: одна — Доном, а другая — Днепром. По бокам этих дорог были расставлены виды усадьб, ветряных мельниц, деревень, харчевен и проч. Море было усеяно кораблями; на холмах, окамляющих поле, воздвигли строения, которые получили названия Керчи и Еникале. Это были танцевальные залы. Азов был столовой, а Кинбурн — обширным театром. Быки, бьющие вином фонтаны, канатные плясуны, качели и другие увеселения для народа помещались по ту сторону моря. В Таганроге сделали ярмарку, фейерверк устроили за Дунаем. Остальное пространство было украшено иллюминацией».
Обрадованная выздоровлением государыни, Ходынка встретила ее появление долгими восторженными криками. Гулко ударили холостыми зарядами пушки, подняв в небо стаи испуганных птиц. Рослые усатые гвардейцы; тесня со свирепыми лицами толпы зевак, позволили императрице осмотреть расписанные красками павильоны, затем в «Керчи» она дала торжественный обед на двести персон.
Ближе к вечеру, отдыхая, Екатерина немного поиграла в карты, а когда медное закатное солнце нырнуло за горизонт, вышла вместе со свитой, в числе которой был и Долгоруков, из павильона, чтобы полюбоваться начинавшимся фейерверком.
Он продолжался два часа, вызывая одобрительный гул собравшихся людей, и закончился мощным залпом — семьсот искрящихся ракет одновременно рванулись вверх, озарив небо радужным разноцветьем сверкающих огней.
— Туркам посмотреть бы это, — улыбнулась Екатерина, повернув голову к Потемкину.
— Да уж, порадовались бы, — ухмыльнулся тот.
Все присутствовавшие с нескрываемым восторгом наблюдали за вспыхивавшими высоко над головами огнями фейерверка, и только Долгоруков стоял с лицом безрадостным, даже унылым.
Его подавленность не ускользнула от внимательного взгляда Потемкина. Он подошел к князю, спросил как бы между прочим:
— Вас не радует победа?
Василий Михайлович заметил в его глазах легкую иронию и ответил с хладнокровной многозначительностью:
— Победы всегда приятны… Особливо, когда вознаграждаются по заслугам.
Потемкин понял, о чем кручинился покоритель Крыма. Но жалеть его не стал — сказал сухо и выразительно:
— Вы правы, князь… Многие заслуги подвластны случаю, а вот его-то упускать никак нельзя…
У любвеобильной Екатерины фавориты были всегда. Но никто из них не мог похвастать таким быстрым и впечатляющим взлетом, как Потемкин. Еще два года назад он был одним из многих генерал-майоров в Первой армии, но, став волей счастливого случая любовником Екатерины, в считанные месяцы превратился в самого влиятельного человека в империи.
Люди, которые тринадцать лет назад усадили жену императора Петра Федоровича на престол убиенного ими супруга и были главными, советчиками в больших и малых делах, стали отходить на второй план, уступая места и должности более молодым и энергичным соперникам. На этой волне вошел в число избранных и Потемкин.
Екатерина назначила его вице-президентом Военной коллегии, дала титул графа и чин полного генерала, ордена Александра Невского, Андрея Первозванного и Святого Георгия II класса, а в день торжественного празднования мира — шпагу с алмазами и портрет императрицы, украшенный бриллиантами, для ношения на груди.
Секрет такого стремительного взлета Потемкина был простой: стареющая Екатерина, а ей шел уже сорок пятый год, со страстью юной девы влюбилась в тридцатипятилетнего Григория. Он же, не держа зла на ее утехи с прежними фаворитами, не думая ни о чинах, ни о наградах, которые были впереди, ответил ей не менее пылким и глубоким чувством.
