Полубородый - Левински Шарль

Утонули все.

Убитых лошадей не так-то просто было убрать с дороги, их приходилось сперва разрубать на части. Это была единственная работа, в которой участвовал и Алисий; было заметно, что ему доставляет удовольствие снова и снова вонзать свою полубарду в тело. После этого он был в крови с головы до ног. Может, это служило ему возмещением того, что он на секунду запоздал с приказом об убийстве.

Потом пошёл снег, и хотя уже стоял ноябрь, но было ещё не холодно, и снег быстро превратился в дождь. Мне показалось, что и дождь тоже входил в планы Алисия, чтобы отмыть дорогу. Кто по ней пойдёт, не заметит ничего особенного, разве что подивится брёвнам и камням на обочине.

Вечером, и это был последний приказ, отданный Алисием, должно было состояться большое празднество в доме Айхенбергера, ведь такую победу следовало отметить. Он действительно назвал это «победой», хотя на самом деле это было нечто совсем другое. Мы с Гени, разумеется, тоже должны были участвовать, он это передал нам через Поли, но потребовать этого от нас он не мог. После всего, что мы пережили, он действительно не мог от нас этого потребовать.

Последняя глава, в которой Себи рассказывает ещё одну историю

Но нам всё-таки пришлось пойти. Алисий послал за нами четверых из своей банды, и они заставили нас явиться, причём Аннели тоже должна была хромать с нами туда. Гени они сказали: «Если не хочешь идти, мы можем тебя и отнести», это была угроза, не требующая объяснений, и он тоже проделал с нами этот путь вниз, в деревню при свете их факелов. Кажется, теперь так и будет: если Алисий что-то приказывает, это должно быть исполнено.

Празднование устроили во дворе, даже в большом доме Айхенбергера не хватило бы места для всех. У колодца развели большой костёр; хотя ночь была холодной, никто не мёрз. Все пили сколько хотели, даже мальчишки. Должно быть, они рано начали; к нашему приходу многие уже блевали. Вино выставил Криенбюль, считалось, что от восхищения великой победой. Но я не верю. Судя по выражению его лица, эта добровольность была принудительной.

Для Алисия подельники соорудили из соломенных тюфяков трон, покрытый красно-жёлтой попоной, которую я видел под седлом одного из богатых всадников. Турнирный шлем герцога дядя водрузил себе на голову, но это выглядело не аристократично, а смешно, потому что перья на шлеме сломались и поникли, а львиная голова отвалилась; кроме того, шлем был ему велик, и приходилось его то и дело поправлять. Когда мы пришли, Алисий вытянул руку таким величественным жестом, как будто он был князь-аббат, и мы должны были поцеловать его кольцо. Он был ещё не настолько пьян, чтобы не понимать, что делает, но это полупьяное состояние у него было ещё опаснее; я знал это со времён долгих ночей с его камрадами. В таком состоянии он не терпит ни малейших возражений и сразу впадает в ярость, а она может иметь тяжёлые последствия. Нас с Гени он усадил поблизости от себя; людей, что уже устроились было на этих местах, Алисий просто согнал. Мне он поручил всё запоминать, такой пир непременно должен найти отражение в моём будущем сказании, люди должны знать, что настоящие швицеры понимают толк не только в битвах, но и в пирах. А Гени он заявил:

– Сам видишь, народ на моей стороне, а не на твоей.

Но я не думаю, что он прав; человека легко привести в ликование, когда есть бесплатная еда и выпивка.

Алисий настоял, чтобы Гени выпил залпом целый кубок вина, мол, такой у солдат обычай после победы. Мне грозило то же самое, поэтому я быстро достал из мешка флейту и начал играть. Я отговорился, что это и есть мой вклад в украшение празднества, и Алисий сразу поверил. Люди, которые сами никогда не говорят правду, легко попадаются на чужую ложь. Я к этому времени знал уже много песен, но он хотел слушать одну и ту же: дескать, она очень хорошо к нему подходит. «Если б я был царь-король», вот что я должен был для него играть. Мою музыку мало кто слушал; люди становились всё шумнее, ведь все они, все победили в войне, даже те, кто в ней не участвовал. Поскольку никто на меня не обращал внимания, я мог играть всё более печальные мелодии, которые совсем не годились для празднества. Печальные я посвящал всем убитым, прежде всего Полубородому.

Я уже надеялся, что музицирование защищает меня от участия во всём остальном, но тут Алисий захлопал в ладоши и выкрикнул «Silentio!». Потребовалось время, пока установилась тишина, но потом стал слышен даже треск веток в костре.

– Для тех, кому не посчастливилось сегодня участвовать в деле, – возвестил Алисий, – мой племянник Евсебий сейчас доложит об этих событиях. Он не только наш официальный летописец, но и ученик Чёртовой Аннели и основательно изучает искусство рассказа. Приступай, Евсебий!

«Но я же не дрессированная собака Криенбюля, – подумал я, – чтобы становиться на задние лапки по щелчку его пальцев». Но у собаки, может быть, тоже нет охоты показывать фокусы, однако она делает это, потому что у Криенбюля есть плётка. Просто так отказаться я не мог, это бы мне дорого обошлось, но и водружать корону на помятый шлем Алисия и петь ему хвалу я тоже нисколько не хотел. И я решил преувеличить историю настолько, чтобы все поняли: такого не бывает, и такого не было.

– Герцог Леопольд, – начал я, – жестокий человек, который не терпел, чтобы его подданные настаивали на своих правах и не исполняли того, что взбредёт ему в голову.

– Вот это правда! – воскликнул Алисий и даже не заметил, что я описываю, собственно, его самого.

– Но поскольку жители Швица настаивали на том, что написано в декларации о свободе, герцог решил пойти на них войной, могущественный Габсбург против небольшой долины.

Гени смотрел на меня с удивлением, но я сделал вид, что не замечаю этого, и продолжал вещать дальше.

– Он собрал большое войско, сотни рыцарей…

– Даже гораздо больше! – крикнул Алисий, – и я тут же уточнил:

– Тысячи рыцарей, а помимо конных ещё и пехоту, столько, что и сосчитать нельзя. Этот мелкий народишко в своей горной долине, не было никаких сомнений, скоро будет подавлен, и когда швицеры потом склонят перед ним головы и станут молить о пощаде, герцог намеревался обложить их многими новыми податями и налогами, так что им придётся батрачить на него всю жизнь, как волам под игом.

Вокруг послышался возмущённый ропот, как на пасхальных представлениях, когда Иуда предаёт Спасителя за тридцать сребреников.

– Герцог разослал посланников ко всем подвластным ему аристократам и приказал не только им самим принять участие в военном походе, но и привести с собой конницу и пехоту, графы побольше, а простые рыцари поменьше. Так собралось огромное войско, численностью не меньше десяти тысяч.

– Больше! – снова крикнул дядя Алисий.

– Герцог Леопольд наполовину чёрт, – сказал я, – такой он коварный и хитрый. Он так построил свои войска, чтобы швицеры подумали, что он хочет напасть на них близ Арта, там, где дорогу перегораживает оборонительная крепость Летци, а на самом деле у него был совсем другой план. Но этот обман ему не удался – и почему же?

– Потому что мы оказались хитрее! – крикнул кто-то, и все засмеялись.

– Потому что старые солдаты держались вместе, – сказал я. – Потому что они помогали друг другу, без оглядки на то, кому они в это время служили за деньги.

– Очень верно! – Дядя Алисий поднял кубок и провозгласил тост за своих боевых камрадов из Италии.

– Один из них, которого звали… – Мне не сразу пришло в голову имя, но потом я вспомнил одно, которое где-то однажды слышал. – Это был рыцарь Хюненберг, который в походе на Рим отличился почти так же, как наш колонелло.

Алисию польстило, что я теперь тоже назвал его так, и с этой секунды он бы мне уже не противоречил, даже если бы я утверждал, что копьё для великой битвы ему дал сам святой Георгий.

– Этот Хюненберг, – сказал я, – принадлежал к войску герцога и как хороший солдат рад был бы выиграть войну, в которой обязался участвовать. Но он хотел сделать это по-рыцарски, в поединке, а не путём хитрого обмана. Он знал планы герцога и решил, что швицеры тоже должны их узнать, и он написал сообщение на куске пергамента, прикрепил его к стреле и пустил стрелу через стену крепости Летци в лагерь нашего воинства. И что же гласило его сообщение? – Я сделал паузу, как меня учила Аннели, что в самых напряжённых местах всегда надо смолкать, и только когда почувствовал, как слушатели перестали дышать, продолжил рассказ: – Сообщение гласило: «Берегитесь у Моргартена в канун святого Отмара».