Грегор Самаров - Адъютант императрицы
— Да, так должно быть, мой дорогой друг, — воскликнула Зораида, склоняясь к Николаю Сергеевичу и со слезами глядя на него. — Это неизбежно: никакая сила не удержит меня, когда меня зовет отец, да, да, никакая сила, и даже любовь. Это — рок, неумолимый рок. И мы должны со смирением покоряться ему, так как Аллах никогда не изменяет неотвратимого решения кисмета. Мои глаза будут лить слезы до тех пор, пока будут видеть, мое сердце будет тосковать, пока будет биться, но ты с миром будешь вспоминать о своей Зораиде, так как душа ее будет спокойна, исполнив свой долг; между тем как, оставшись у тебя, я оскорбила бы заветы Бога.
— А если я напишу визирю, если я попрошу там, где я имею право приказать? — сказала государыня.
— Мое честное слово не терпит никаких разнотолков, — возразил Салтыков. — Я обещал визирю тотчас же возвратить его дочь, и только тогда, когда мое слово будет исполнено, вы, ваше императорское величество, можете попытать добиться его согласия.
— Он никогда не даст его, — сказала императрица, — если дитя вернется к нему.
— Я буду просить, — воскликнула Зораида, — клянусь вам!
Она умолкла и печально поникла головой, по–видимому, она сама едва ли верила в удачу.
— Хорошо, отец, — сказал Николай Сергеевич, — но твой сын тоже не имеет права бросать слов на ветер, и честь нашего имени для меня не менее свята, чем для тебя. Я обязан исполнить слово, данное Зораиде, и, как и обещал, не разлучусь с ней. Я сам отвезу ее к отцу, рука об руку с нею пойду к нему и буду просить о счастии всей моей жизни.
— Боже мой, — воскликнул Салтыков, — ты хочешь отдаться в руки врага? Визирь — великий человек, у него благородный образ мыслей, от него тебе не грозит опасность, но она грозит от остальных, окружающих его. Тебя могут подкараулить коварные убийцы — ведь ненависть к христианам после нашей победы…
— Нет, — воскликнула Зораида, — у моего отца жизнь Николая будет в такой же безопасности, как и моя; я ручаюсь за его жизнь или умру вместе с ним. Спасибо, спасибо, Николай, — продолжала она, — твое благородное сердце отыскало единственный путь для нашего счастья… Благодарю тебя за твою любовь!
— Неужели ты могла сомневаться во мне? — сказал Николай Сергеевич.
— А если я не позволю тебе сопровождать ее? — спросила императрица. — Если я прикажу тебе остаться здесь?
— Вы не сделаете этого, ваше императорское величество, — воскликнул Николай Сергеевич, — вы, моя всемилостивейшая государыня, не разрушите созданного вами и не принудите к неблагодарности и неповиновению преданнейшей вам души.
— Нет, — сказала государыня, подавая руку Николаю Сергеевичу, — нет, я не сделаю этого, я не стану удерживать тебя, но, клянусь Богом, пусть будет известно визирю и даже самому султану, что моя власть будет охранять каждый волос на твоей голове и что все турецкие военнопленные будут порукою за твою жизнь. Вот, — задумчиво продолжала она, — ничто в нашем земном мире не чисто и не совершенно! Так, с этой чудной вестью о победе связаны огорчения и заботы бедного ребенка, так любимого мною… И я, облеченная властью императрица, не в силах осчастливить тех, кто близок моему сердцу! Но все же теперь довольно об этом!.. В человеческих силах исполнить свой долг во всяком положения. Вы все исполнили свой, и да благословит вас Господь за это! Сегодняшний день принадлежит радости победы… Ступай со своим отцом, Николай, а ты, Зораида, останешься при мне; сегодня вечером вы еще можете порадоваться вместе с другими, завтра же вступите на свой тяжкий путь, на котором вас будет охранять ваша императрица.
Она величаво откланялась и повела Зораиду в свои покои, а Салтыков с сыном отправился в огромный приемный зал, в котором уже собрались бесчисленные придворные.
Все осыпали его поздравлениями и вопросами, но Салтыков отвечал с мрачной серьезностью, кратко и холодно, и взор его печально покоился на сыне.
Пока камеристки приготовляли торжественные императорские одеяния, Екатерина поспешила через потайной ход к Потемкину; последний встретил ее, сияя от радости, так как и его уединения достигла весть о победе.
Екатерина бросилась ему на грудь и осыпала страстными поцелуями.
— Самая страшная опасность отвращена, мой друг, — воскликнула она, — как мне благодарить тебя за то, что ты удержал меня и внушил мужество довериться своей звезде и отклонить руку, требовавшую меча. Теперь я вновь императрица, в моей руке блестит победоносный меч России, и я чувствую в себе силу повергнуть в прах все, что предстоит еще преодолеть.
Государыне хотелось поделиться избытком радости, но она лишь ограничилась несколькими словами. Время торопило: она должна была занять свое место на торжественном, благодарственном молебне в Казанском соборе, где уже собралось все духовенство с митрополитом во главе.
«Она чувствует силу повергнуть все в прах перед собою, — подумал Потемкин, мрачно смотря вслед. — Она — императрица. А что такое я? Тяжела дорога к цели, но тем не менее я достигну ее, если только будет сброшен с высоты тот, кто поднял против меня свою наглую руку, кого я смертельно ненавижу и кто тем не менее имеет власть над Екатериной, так как она его боится».
Потемкин сел на диван, подпер руками голову и, глубоко задумавшись, остался неподвижно сидеть.
Между тем на улицах загрохотали пушки, зазвучали колокола, послышались ликующие клики народа, приветствовавшего императрицу, которая, с диадемою на голове, в золотой порфире с двуглавым орлом, наброшенной на плечи, окруженная всем двором, появилась в Казанском соборе, чтобы торжественно отпраздновать победу, одержанную ее великим фельдмаршалом. Гордое слово, которое она написала и которое незадолго перед этим казалось безумною дерзостью, превратилось в действительность, и опьяненный радостью народ не сомневался более, что слово императрицы имеет власть осуществлять даже невозможное.
Князь Григорий Григорьевич также присутствовал среди верховных сановников на торжественном молебне; он был в парадной форме фельдцейхмейстера; эфес его шпаги, эполеты, аграф на шляпе и орденская звезда сияли бриллиантами неоценимого достоинства; казалось, что не одним своим блестящим появлением, но и громким оживленным разговором он выказывал всем встречным свою радость по поводу одержанной фельдмаршалом Румянцевым победы и свое участие в этом счастливом для государства событии. Однако его лицо было бледно, он настороженно озирался вокруг. Он искал в свите императрицы Потемкина, и отсутствие ненавистного фаворита беспокоило его гораздо больше, чем все знаки благоволения, оказанные императрицей своему генерал–адъютанту.
Этикет запрещал обращаться к императрице в соборе, где она занимала место в раззолоченном кресле против самого алтаря; таким образом, Орлову было невозможно по какому‑либо слову или взгляду Екатерины понять суть происходящего.
Так же, в торжественном шествии, Екатерина возвратилась в Зимний дворец.
В большом тронном зале она отпустила двор и тотчас последовала в свои покои, где приняла Салтыкова, который должен был подробно рассказать ей историю выигранной битвы; он же один с нею и обедал. В то же самое время Николай Сергеевич и Зораида, бродя среди сказочных деревьев зимнего сада, в мучительном и вместе с тем нежном разговоре обменивались своими горестями и печалями и старались обоюдно утешить друг друга надеждами…
XXXVII
Наконец настал час, назначенный императрицей для торжественного приема. Еще во время обеда Екатерина Алексеевна приказала, чтобы в этот вечер Салтыков занял место ее адъютанта; она желала отличить его перед всем двором в награду за радостную весть о победе и личное мужество и собственноручно надела на него звезду и ленту ордена Святого Андрея Первозванного; и теперь он вместе с сыном в приемной царских покоев ожидал появления государыни, которая удалилась на послеобеденный отдых и чтобы заняться вечерним туалетом.
Генерал был глубоко взволнован; в разговоре с государыней ему послышались отголоски давно прошедших времен, пробудивших в душе еще живые воспоминания юности, но в то же время сознание, что настоящее, хотя полное блеска и славы, сделало его орудием несчастья собственного сына, тяготило душу.
Грустно было на душе Салтыкова, и сам он, казалось, не принимал никакого участия в той громкой, ликующей радости, с какою весь двор встретил его весть о победе и поджидал выхода государыни в блестящие парадные залы.
Николай был спокоен и весел. Принятое решение сделало его будто взрослее: детская мягкость исчезла, черты лица его обрели мужество, и ласковыми, веселыми словами он хотел ободрить отца.
Появилась императрица.
С нею рядом шла Зораида под густой вуалью. Екатерина приказала ей сопровождать себя, чтобы в блеске торжества бедное дитя забыло свое горе или, по крайней мере, не имело времени предаваться ему в уединении.
