Юрий Тубольцев - Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
Квинт Теренций Куллеон был тем самым человеком, которого Публий Сципион вызволил из карфагенского плена, который шел за его триумфальной колесницей в колпаке вольноотпущенника и прилюдно называл Африканского своим патроном.[4] Благодаря этому он пользовался доверием партии Сципиона. Но Теренций являлся также и тайным другом Порция. У Катона был прекрасный нюх, он мгновенно угадывал всякую червоточину и без труда различал людей с гнильцой в характере. Претерпев унижения пунийского рабства, Теренций сделался желчным и злобным, испытав немало страданий, он теперь жаждал видеть страдания других. Подобно тому, как прочими людьми двигали честолюбие, любовь, алчность, он жил страстью мести. Он желал мстить за перенесенные им лишения всему свету, но самой заметной фигурой в его жизни стал Публий Сципион Африканский, потому именно на него обрушилась месть Куллеона. Теренций вынужден был полжизни благодарить и восхвалять Сципиона за оказанные благодеяния — невыносимая мука для злого человека! При этом ему еще приходилось постоянно слышать от окружающих, что жизнью и честью он обязан Сципиону — тяжкое испытание для всякого самолюбца. Нрав Куллеона не выдержал такой нагрузки, и, отдавшись обуревавшей его злобе, он сладко возненавидел Сципиона, за что его немедленно приютил в своем лагере Порций.
Поблескивая маслеными глазками и льстиво улыбаясь представителям обеих сторон, смотрящих на него с надеждою, претор повел дело так круто, что в мгновение ока Сципионы сделались у него подсудимыми. Их обвинителями при этом стали Петилии, тем самым выказавшие сугубо конкретную направленность своего закона.
Где уж тут было вспоминать о каком-то Манлии Вольсоне, прячущемся на Марсовом поле, распластавшись на куче награбленного и наворованного серебра. Теперь даже плебсу стало ясно, что весь гвалт относительно злоупотреблений Вольсона, Ацилия Глабриона и других магистратов служил лишь эмоциональной подготовкой к суду над Сципионами, представлял собою нечто вроде обстрела из пращей и луков, тогда как только теперь в бой пошли железные легионы. Обыватели чувствовали, что это будто бы не особенно хорошо, но уж слишком заманчивым им казалось увидеть Сципионов в необычной роли, и за такое зрелище они готовы были простить режиссеру разворачивающегося действа самую неблаговидную хитрость.
5
Над Римом брезжило хмурое утро. Ночью шел дождь. Теперь он почти иссяк, но его остатки повисли в воздухе серой мглой. Стены храмов, колонны и статуи слезились влагой, словно источаемой камнями. Булыжники мостовой терялись во мраке, но от них тоже веяло сыростью. То там, то здесь слышался похожий на всхлипывания шелест ручейков, ищущих спуск с крыш или бегущих по водоотводным канавкам.
Сумрак форума шевелился и качался группами теней. То были люди, сходившиеся сюда еще с ночи. Они собирались на главную городскую площадь, словно в театр. Их ждало здесь представление, драма, трагедия. Сегодня был день суда над Публием Корнелием Сципионом Африканским!
Не замечая промозглой прохлады ранней утренней поры, зрители ругались и работали локтями, тужась протиснуться в первые ряды. Однако переговаривались и даже ссорились они почему-то шепотом, будто боялись помешать актерам готовиться к выходу на сцену или опасались спугнуть муз. Народ все прибывал, и когда небеса очнулись от ночного сна и раскрыли синие очи, им предстало море голов, колыхающихся на форуме. Правда, небесные владыки не могли уловить флюид мыслей, каковые должны были бы воскуряться над таким обилием мозгов, но зато им без солнца стало жарко на своих белесых кучерявых тронах от раскаленной желчи, плещущей из толпы.
Ажиотаж нарастал. Любопытство, истекая слюною, терзалось жестоким голодом на зрелища. Тысячи пламенных взоров буравили дом Сципиона, стены которого, казалось, вот-вот рухнут под их напором, как под ударами тяжеловесных таранов. Все ждали: сейчас медленно, неуверенно раскроется дверь, и на пороге понурым, униженным, молящим о пощаде появится тот, кого всегда видели только гордым, победоносным, щедро одаряющим милостями обездоленных, он предстанет перед бесчисленной толпою в рубище, тогда как прежде его видели только в сенаторской тоге, магистратской претексте, императорском плаще, в наряде триумфатора. Душераздирающий контраст! У какого обывателя не застонет сладко чрево при виде такого головокружительного падения титана! Все они и впрямь чувствовали себя подобно очевидцам крушения Родосского Колосса.
Многие из присутствующих, будучи растравлены катонами, искренне считали Сципионов корнем всех зол, другие ненавидели их как нобилей вообще, третьи вечно гноились завистью и источали духовный смрад в силу своей природы, для четвертых любопытство было превыше доблести и пороков, и ради острых ощущений они могли аплодировать казни праведника и триумфу подлеца, пятых томило постоянство, и эта категория плебса жаждала свержения кумиров из страсти к новизне, шестые были многим обязаны Сципионам, в потоках грязи они сумели сохранить чистыми свои чувства к ним и пришли на форум, надеясь поддержать патрона, седьмые находились здесь, так как полагали, что обязаны быть причастными к важнейшим делам государства. Но все эти разные люди, собравшись вместе, оказались спаянными единым инстинктом и объяты стадным психозом. Их соединяли самые элементарные связи, и на уровне этих простейших связей осуществлялось функционирование организма под названием толпа, тогда как глубинная человеческая основа отступила назад и укрылась в тайниках души. Тут были тысячи милых, доброжелательных людей, но составленная из них толпа являлась диким зверем, она упивалась своим могуществом и, оскалившись, подстерегала жертву у ее жилища. Она чуяла беду и приходила в неистовство, как хищник от запаха крови.
Вот сейчас на пороге покажется Сципион…
Двадцать лет эти люди трепетали и заискивали перед ним, ловили его взгляд, надувались гордостью и сияли счастьем, если удостаивались его слова или хотя бы приветливого жеста, многих из них он водил в походы, бросал на штурм городов, выстраивал на поле боя, с ним они победоносно прошли Испанию, Африку и Азию. Кто-то получил от него награды и богатство, кто-то — земельный участок, всем он вернул Родину и принес славу и при этом никому из присутствующих не нанес обиды. Но зато теперь он очутился в их власти! Его авторитет казался незыблемым, как могущество Рима, в представлении плебса этот человек не просто превосходил всех прочих людей, но был близок к самим богам. И вдруг мир перевернулся, трава поднялась выше кипариса, солнце провалилось в катакомбы, мухи заели слона, величие Сципиона Африканского обратилось во прах! И столь грандиозное превращение осуществилось силой и волей толпы. Они, ничтожные обыватели, которых считали не способными к большим делам, без труда одолели творца самых значительных предприятий своего века, они одержали победу над победителем, достигли того, чего не сумели ни бесчисленные орды иберов, ни дьявольская конница Сифакса, ни сирийская фаланга, ни Карфаген с его Ганнибалом и денежным воинством. Так как же было плебсу не возгордиться собственной мощью и не возрадоваться своей беспримерной победе! Толпою владело упоенье хищника, вонзившего зубы в горло жертвы, она жаждала крови и ни о чем не размышляла.
На дальнем плане маячил Катон. Он не смог устоять перед соблазном непосредственно вкусить вожделенное зрелище и потому затесался в ряды простонародья, чтобы увидеть униженье Сципиона как бы изнутри, из темных недр Рима.
«Вот он, мой день! — сквозь зубы, словно ругательства, цедил он. — Вот он, антитриумф Корнелия! Сегодня ты, надменный, холеный патриций пред всем миром предстанешь в лохмотьях! Уж теперь ты никак не избежишь позора! Подсудимый должен быть в рубище, подсудимый должен быть просителем, и ты, непобедимый император, будешь взывать о снисхождении вот к этому вшивому сброду, ты, гордец, будешь просить о милости меня! Но разжалобить Катона тебе не удастся, я буду неумолим и доведу дело до конца!»
Порций вновь и вновь, как заклинания, твердил эти фразы, и многие из близстоящих граждан уже знали, что он доведет дело до конца, но никто тогда не мог даже предполагать, каким именно видел свое дело Катон.
Нынешние события готовились трудами сотен людей, и ни один из них, включая ближайших сподвижников Порция, не представлял в полной мере замысла идеолога и организатора затеваемого действа. Каждый исполнитель был осведомлен о нем только в ограниченном объеме, достаточном для выполнения его конкретной задачи. Относительно планов Порция предполагали, что он сводит счеты с давним недругом и заодно травит знать в надежде, потеснив аристократов, рассадить на скамьях консуляров своих друзей. Тут почти все мнения сходились, однако трактовка его намерений была весьма разнообразной. Часть плебса надеялась, что свержение злых, корыстных Сципионов и воцарение щедрых, народолюбивых Катонов сразу сделает их счастливыми, торгово-финансовая олигархия, вскормленная спекуляциями вокруг гремящих по всему миру войн, рассчитывала в надвигающейся смуте завладеть могущественным государством, продавая доблесть которого, она смогла бы возвыситься над серебряными кучами азиатских сатрапов, а здравомыслящее большинство усматривало в происходящем лишь возможность приструнить аристократов, возвратить в общий строй граждан чрезмерно возвысившихся славой и авторитетом лидеров, и показать нобилям, кто в Риме хозяин.
