Валентин Пикуль - Слово и дело. Книга 1. Царица престрашного зраку
– Мне будет нелегко уговорить ее на это, – побледнел Хойм. – Вы же знаете, как сильно она меня любит.
– Ты постарайся, – попросил король. – Твой рассказ о прелестях жены не был лишен для меня интереса…
Хойм воскликнул:
– Черт побери! Чего не сделаешь ради любимого короля!
И тень короля опять шагнула в нишу, растворяясь в полутьме. Тени окружали Августа… тени воинов и развалин… тени пышных фавориток… тени узников, прикованных цепями к стенам подземелий… тени уходящей в небытие жизни!
* * *А сын короля (тоже Август) очень красиво вырезал из бумаги все, что взбредет в голову. И тучами расстреливал собак.
– Тебе, мой сын, – сказал король, входя к нему, – надо быть бы закройщиком или живодером на бойне. Ты разоришь Саксонию на бумаге и на собаках… Скажи: неужели даже развратницы тебя не прельщают?
Сын короля ловко вырезал из бумаги фигуру женщины.
– Вот она! – показал отцу. – Самая сладкая распутница!
– Боже, – схватился король за голову. – И этому остолопу должны достаться две короны сразу… Пойми, ничтожество: Россия, Австрия и Пруссия уже составили «Союз черных орлов». Я спешу в Варшаву, чтобы спасти для тебя хотя бы кусок от Польши…
Открыв в Дрездене карнавал, 6 января 1733 года Август II отъехал на открытие сейма. Больная нога короля покоилась на бисерной подушке. Прекрасная и глупая баронесса Хойм сопровождала его.
– Как я завидую герцогу Орлеанскому, – сказал король. – Ведь ему удалось умереть в постели с мадам де Валори… Осчастливьте же меня, баронесса: позвольте умереть в объятиях ваших!
– Ваше величество, все будет так, как вы пожелаете…
По дороге на Варшаву – возле Кросно – король встретил старого приятеля и собутыльника пана Грумковского. Встреча друзей была исключительно нежной. Лошадей распрягли, и два друга, обнявшись, засели в корчме – под бочками с белым и красным.
– Ну, круль, – сказал Грумковский, жупан скидывая. – Теперь мы не разъедемся так просто… Эй, хозяин! Бочку на стол!
Король с другом выпили на этот раз всего две бочки. Август Сильный остался ночевать на почтовом дворе, в очень жарко протопленной комнате. Утром его стала мучить одышка. Дорога была дурной, вся в ухабах, и он часто спрашивал – скоро ли Варшава?
Граф Брюль, молодой придворный, вытирал обильный пот со лба короля… Вот и Варшава! Когда гайдуки кинулись открывать двери кареты, Август запутался в плаще. И ногою (больною) ударился об косяк. Сразу хлынула кровь. Вскрикнув, король потерял сознание…
Это случилось 16 января. Очнулся он уже в постели.
– Как не везет, – сказал король Брюлю. – Только бы не вздумали саксонцы хоронить меня в фарфоровом гробу. Вот будет потеха в Европе, если ящик расколется и я вывалюсь на мостовую, как это случилось с графиней Денгоф… Брюль, исполни мою последнюю волю. Вот корона Ягеллонов, мои главные сокровища, ордена и ценные бумаги. Скачи во весь опор в Дрезден: передай их сыну…
В ночь на 1 февраля Август был причащен, а к пяти часам утра он скончался… Врачи вырезали его сердце, срочно отправили его в Дрезден.
Никогда еще не плясали так весело Саксония и Польша:
– Нет больше проклятого распутника! Эй, выпьем за дохлятину!
Освободился престол Речи Посполитой, но власть короля в Польше была избирательной, а это значило – любой пан мог претендовать на место покойного Августа.
– Изберем достойного из Пястов! Долой всех немцев! Крулевята, сейм продолжается… Мы решим судьбу ясновельможной Польши, как нам захочется.
Глава вторая
Начиналось действо великое – действо российское, ко славе в трудах поспешающее… Первые обозы Великой Северной экспедиции уже подтягивались к Москве, а хвост еще собирался возле застав петербургских. Обоз был грандиозен, словно армия на походе.
Динь-динь-динь – звенели колокольчики, туп-туп-туп – колотили в наст лошадиные копыта. Фрррр… – взлетали куропатки из-под снега. Пять тысяч лошадей разом брали с места в карьер.
Вот оно – флота офицерство: крепкие шеи, бритые затылки. Мундиры сняли, парики скинули, рукава засучили, разлили по чашкам пенное хмельное вино:
– Прощай, море Балтийское – море придворное.
– Свидимся ли когда? – загрустил Сенька Челюскин.
Лейтенант Прончищев кружку поднял, висла с краев ее лохматая пена, обнял красавицу, что была с ним рядом.
– Марьюшка, – сказал, – в чине высоком, в чине супруги моей любимой, являю тебя пред товарищами моими, яко соучастницу в бедах, трудах и в радостях… Я без тебя – никуда!
– Виват господа корабли стопушечные!
– Виват господа галеры стовесельные!
– Виват Россия, виват госпожа отечество!
И, колотя кружки, до дна пили… День был морозный – тронулись. От хмельного расставания многим кисло было. Ученого астронома Делиля де ла Кройера свалили мешком в санки: он лишку принял. Ехали – не тужили. А особо был рад Митенька Овцын, даже назад обернулся и кулаком Петербургу погрозил.
– Да пропади вы пропадом, – сказал. – Лучше на краю света с волками жить, нежели с палачами да катами… Эй, гони, ямщик!
И – гнали. Северная экспедиция начинала свой тяжкий путь, закончить который предстоит еще не скоро. Упав в розвальни, хохотала краснощекая Марьюшка Прончищева, радуясь, что без мужа не останется. Возглавляя громадные обозы, неторопливо катил в санях капитан-командор Витус Беринг и на постоялых дворах шуршал по ночам картами.
Одна из них была картой Делилевой – там земля да Гама показана, которую будто кто-то когда-то видел. Но большие города мира незнаемого были окутаны туманом. Мрак океанов нависал над картами, и каждая стрела курса вела к гибели. Под тяжелым шагом командора скрипели половицы мужицких избенок.
Однажды тихо отворилась дверь, и вошел в избу граф Франциск Локателли. Мизинцем, перчатку сняв, он сделал тайный знак «вольного каменщика». Витус Беринг знак понял, но не принял его.
– Молоток ложи масонской, – сказал Витус Беринг, часто помаргивая, – давно отстучал в сердце моем. И света истинного не вижу я ни в чем… Боюсь одного: верны ли карты мои? Куда следовать от Камчатки и далее? Нет ли промысла тайного в путях, мне неведомых? Жить ли мне? Скорблю…
Командор принял незнакомца за масона из ложи Кронштадтской, которая недавно была шотландцем Хакобом Кейтом основана.
Франциск Локателли медленно натянул перчатку:
– Промыслы тайные ведомы братьям вольным, шаги судеб людских известны мне… А также, – признался вдруг, – знаю эликсир жизни, мне в Египте от мудрецов древних переданный…
Беринг поднял свечу повыше, вглядываясь в потемки деревенской избы. Стоял перед ним человек – немолод, ростом невелик, носат, не сух, не толст, смуглый ликом, глаза черные – с ярким блеском.
– Дьявол ты! – закричал командор, бросаясь в него шандалом.
Задымив, погасла на полу свеча. Локателли уже не было. Кто он? Откуда взялся здесь, в обозе экспедиции?.. Запахнув плащ, Беринг зашагал в соседнюю избу, разбудил своего помощника Чирикова:
– Иваныч, Иваныч, не спи… Нешто на самой грани жизни и смерти ты спать можешь спокойно?
Алексей Чириков высек огня, распалил лучинку.
– Командор, – сказал, зевая, – о какой смерти ты мне столь часто толкуешь? Разве я, супруг добрый, повез бы на смерть… Ты сюда гляди! На жизнь новую везу чада свои…
А под одеялами – в ряд – лежали на подушках русые головы его детишек. От света лучины сонная жена закрывала глаза ладошкой, и светилась ладонь молодой женщины теплой розовой кровью. Ехали семейно многие, севера не страшась, надолго. Немало останется их навсегда в краю, где только песцы лают да ревут метельные вихри…
Только старые карты сохранят имена павших.
Фрррр! – взлетали куропатки из-под лошадиных копыт.
Годы уйдут, чтобы пробежать Россию… до Америки!
* * *Дошла и до Нерчинска весть о смерти саксонского электора.
– Вот и живи, – сказал Тимофей Бурцев. – Што королевус, што собака тебе – един хрен: алчна смерть всех пожирает. О господи! На што живем? На што мучаемся? На што страдаем?..
А тут масленая как ударит: зазвенела цепями каторга, повытрясла вшей из бород лохматых, загугукала, сиводер хмельной корочкой занюхала… Гуляй, душа, в цепях! Егорка Столетов кафтан с плеча Жолобова давно пропил, одна шапка осталась. Пустил и шапку на круг бедовый, а сам бегал, уши от мороза зажимая.
– Здрасьте, мои чарочки-сударушки. Каково поживали? Меня ли часто вспоминали? – И запил…
А с ним народец – дошлый, ссыльный. Всякие там крючкодеи да лихие подьячие. За воровство и взятки битые, теперь они поют и пляшут. А лики-то каковы! Клейма на лбах, уши да носы отрезаны, дышат убийцы со свистом ноздрями рваными… Гуляй, душа, в славном граде Нерчинске! Страна Даурия – страна гиблая: горы да рудни, остроги да плети, течет из печей серебро горючее. Из того серебра денег много начеканят. Да нам с тобой – шиш достанется!
