Илья Сельвинский - О, юность моя!
Леська вспомнил театр «Гротеск», китайского медведя, цыганку Настю, сестру милосердия Наташу... Но пестун вдруг вскочил на своем камне, поднял уши, насторожился и, ловко свалившись на землю, постыдно
' .
Лшь удрал, плотно поджав свой куцый хвостик: показался боец с судками.
— Почему медвежонок вас испугался?
— Потому, что уважает начальство: чин чина почитай.
— Нет, серьезно?
— А серьезно. От меня пахнет железом.
— Как ваша фамилия?
— Я Нечипоренко.
— А я Бредихин.
— Знаю.
— Откуда же?
— Разведчик все знает.
— Вы разведчик?
— И даже ваш начальник: ночью пойдете в разведку под моим командованием.
— Отлично.
— За обед, конечно, извиняюсь: суп из гречки, а на второе вареная картошка в мундирах. Зато завтра шашлык будет.
— Ну, до завтра надо еще дожить.
— Доживем! — весело сказал Нечипоренко.
Леське понравился Нечипоренко. Это был настоящий солдат, из тех, кто шилом бреется, дымом греется. С таким ничего не страшно.
Воронов в этот день больше не появлялся. К вечеру снова пришел Нечипоренко и повел Елисея вниз по очень путаным тропинкам. Елисей увидел колонну бойцов. Нечипоренко пристал к первому взводу, вторым подошел татарин Смаил, третьим был Леська. На коне жаркой масти вперед поскакал командир. Колонна двинулась.
— Мы впереди всех? — спросил Леська.
— Нет. Совсем впереди сторожевое охранение.
Было уже темно, когда колонна остановилась.
— Ну, теперь наш выход, — сказал Нечипоренко. — Пошли. И чтобы тишина.
Разведчики свернули куда-то в сторону. Вел их Смаил. Леська увидел в темно-фиолетовом небе среди звезд очертания копров. Показались вагонетки с курным углем. Тут же огромный, перетянутый тросом барабан.
— До барабана дойти можно, — зашептал Нечипоренко. — Ступай, Смаил, обратно, доложи.
Смаил исчез. Но часовой оказался чутким.
— Кто идет?
Молчание.
— Кто идет? — окликнул часовой громче и, взведя курок винтовки, пошел наугад прямо на разведку. Леську потряс этот каркающий звук ружья. Нечипоренко приложился и выстрелил. Часовой упал. В ту же минуту по двору забегали, стреляя, белые силуэты.
— В бельишке выбежали, — сказал Нечипоренко.
Но вот привидения нырнули в окоп. Оттуда ударили пулеметы.
— Не отвечай, — шепнул Нечипоренко. — Они не знают, где мы.
Действительно, пули дзенькали в стороне.
Разведка лежала, прижав к земле головы. Но вскоре в ответ на огонь окопа посыпались маленькие вспышки: партизаны забрасывали белых гранатами.
И вдруг — взрыв! В ночь поднялся как бы пламенно-золотой собор в облаке воскурений.
— Так. Наша работа вся! — отчеканил Нечипоренко, точно рапортуя. — Айда домой.
Он пополз назад, встал на ноги и бодро зашагал к шоссе. Леська за ним.
— Я не выпустил ни одной пули, — разочарованно сказал Леська.
— А я на целую пулю больше тебя, — засмеялся Нечипоренко.
Пришли под утро. Воронов не спал. Нечипоренко доложил ему о действии разведки.
— Значит, с боевым крещением? — поздравил Воронов Леську.
— Это не считается.
— Почему же? Задание выполнено. Чего еще надо?
— Я могу быть вольным? — спросил Нечипоренко.
— Да, да. Ступай. А мы с тобой, студент, на боковую.
— Приходите вниз обедать! — пригласил их Нечипоренко. — Завтра шашлык, а его надо кушать с огня...
Они проснулись около трех часов пополудни и тут же, умывшись, отправились на званый обед.
— Глаза не надо завязывать? — спросил Леська.
Воронов засмеялся.
— За что ты мне нравишься, студент? Добродушный ты парень! И еще за другое: не показываешь своей образованности. А я, знаешь, терпеть этого не могу. Вообще ненавижу интеллигенцию, она всегда чего-нибудь выкамаривает из головы. Вот, например, я. Учился, учился. Понял, наконец, что земля не блин, а шар. Ну и отлично. И хватит. Так нет же! Прочитал недавно в одном журнале: оказывается, земля не шар, а... эллипсоид вращения. Так-таки и сказано: эллипсоид, да еще вращения. Мало ему, что эллипсоид. А если эллипсоид, зачем же мне забивать голову шарами? Скажи сразу: так, мол, и так, — и все! И чтобы на всю жизнь. По-моему, это не наука, а баловство. Шар, эллипсоид, — что это дает человеку?
«Вот она, полуинтеллигентщина, — подумал Елисей. — Немало еще придется с ней повозиться. Наделает она делов».
* * *Вскоре донесся крепкий запах чада и жженой крови. Открылись два костра у печки, сложенной из ракушечного камня и обмазанной кизяком.
Над костром возился Смаил, наблюдая за шашлыком, нанизанным на сабли. Помогала ему женщина в красном платке: она подбрасывала в огонь сушняка... Оба были так увлечены своим делом, что не обратили никакого внимания на пришельцев. За кустами возник большой сарай, срубленный из неошкуренных бревен. На гвозде у двери висел оранжевый мех крымского оленя. Леська вздрогнул: может быть, это Стасик или Славик?
В сарае играли на гармони. Воронов остановился и с наслаждением слушал музыку.
— Вальс, — сказал он, подняв палец. — Люблю я вальс «Оборватые струны», — и тут же поправился: — «Оборванные».
Потом вошли. Леська увидел два ряда нар, были они осыпаны свежей хвоей, на которой, как на постелях, полеживали партизаны. Сквозь махорочный дымок прорывался крепкий сосновый дух.
— Вот вам новый товарищ! — провозгласил Воронов. — Допустим его до шашлыка?
— Коли достоин, допустим.
— Да как сказать... Пока добыл он для нас пятьдесят голов овец.
— Подходяще.
— А почему не сто?
— Сто мы не съедим, — сказал Елисей. — Завоняются. Пускай пасутся у хозяина, все равно наши будут.
— И то правда.
Вошел Смаил, неся вместо подноса огромную фанеру, на которой поблескивали сабли с шашлыком. Он опустил фанеру на пол и соскоблил шашлыки плоским немецким штыком, напоминавшим косу. Партизаны, спрыгнув со своих нар, уселись вокруг оленины в кружок и принялись ложками черпать куски горячего мяса.
За Смаилом вошла женщина, внесшая такую же дымящуюся фанеру для второго кружка.
— О! И Елисей к нам препожаловал, — сказала она певуче.
— Софья? Какими судьбами?
— А чем я тебя плоше?
— Вот уж, ей-богу, не ожидал... Кого, кого, а уж тебя...
— Нече баить. Садися, а не то... Я твоего шашлыка беречи не стану, а тут — вишь как: все съедят.
— Ну, ступай, Сошка, ступай, — проворчал Воронов. — Чего на студента уставилась?
— Да ить шабренок вроде.
Елисей с наслаждением слушал ее ярославский, не испорченный Крымом говорок. Она начинала фразу скороговоркой, а кончала затяжно и чуть-чуть вопросительно. Уходить Софья не хотела: крестом сложив руки, она глядела на Елисея синим своим сиянием.
— Ну, пошла, пошла! — мягко прикрикнул на нее Воронов, как на кошку.
Софью бросило в жар, и, укоризненно взглянув на Воронова, женщина вышла из сарая.
Воронов присел ко второй фанере и позвал Елисея.
— Ложка есть?
— Всегда со мной.
Партизаны рассмеялись.
— Неужели всегда?
— Даже во сне, — сказал Леська. — А вдруг каша приснится!
— Так чего ж ты не ешь?
— Не могу. Бродят по здешним местам два ручных оленя — личные мои знакомые, Стасик и Славик. Боюсь, что это один из них.
— А ты не бойся, — сказал парень в тельняшке, уписывая за обе щеки. — Бояться партизану не положено.
— Сошка! — позвал Воронов.
— Ну, я, — отозвалось из-за двери.
— Неси студенту чего-нибудь другого. Он у нас вроде Лев Толстой: мяса не ест.
— Друзей не ем, — поправил Елисей.
Софья прислала с татарином кусок слоистого сыра «качковал» и гроздь розоватого винограда.
Когда обе фанеры опустели, партизаны взялись за курево. Леська отвалился к паре и запел:
Ой, мороз, мороз.
Не морозь меня,
Не морозь меня,
Моего коня.
Гармонист Нечипоренко схватил баян и тут же включился в песню, хотя никогда ее не слышал:
Не морозь коня,
Белогривого...
И вдруг за дверью зазвучал сильный женский голос:
У меня жена,
Эх, ревнивая...
Дверь распахнулась, и в проеме показалась Софья. Платка на ней уже не было, а были две косы, уложенные венком.
У меня жена —
Раскрасавица, —
пел Елисей.
Ждет меня домой,
Разгорается, —
пела Софья.
Песня увлекла партизан. Они восхищенно глядели на эту пару.
— Браво!
— Бис!
— Повторить!
Нечипоренко тронул лады, и Елисей снова запел:
Ой, мороз, мороз...
Но теперь уже подхватили все. Все, кроме Воронова. Он мучительно слушал песню и тут же вышел из сарая, как только она отзвенела. Леська пошел за ним.
