Станислав Десятсков - Персонных дел мастер
— Государь здоров и сам направляется в Яссы, чтобы встать во главе войска!— отрезал Сонцев. И добавил, глядя в выпуклые глаза сенатора:— Полковник Милорадович сообщил на днях важную весть — вся Черногория восстала против турок, а вслед за ней поднялась Герцеговина и Великая Сербия!
Любезная улыбка исчезла с лица сенатора, — столь важным было это известие. Ведь в далматинских владениях республики, протянувшихся по всему восточному побережью Адриатики, проживают сотни тысяч сербов. «И ежели они поднимутся на помощь своим соотечественникам, война республики с султаном может стать неизбежной! И потому пожелаем русским виктории, но сами до оной подождем выступать, да и границу с восставшей Сербией закроем на крепкий замок!» — заключил сенатор свои размышления. И, обернувшись к Сонцеву, снова любезно улыбнулся:
— Я жду вас, милейший князь, в своей коллегии. Полагаю, дож республики непременно даст вам аудиенцию.— И добавил с откровенным ехидством: — Но не раньше чем минует большой карнавал!
Сонцев в ответ едва не чертыхнулся: большой карнавал в Венеции начинается осенью и длится почти полгода.
На другой же день Сонцев покинул столицу Адриатики, пожелав Никите доброй науки и поручив ему принимать гонцов, которые пожалуют из Черногории, и пересылать их через контору синьора Гваскони в Москву. Сам же он поспешал на Прут, куда, по слухам, уже выступила русская армия.
ЯсырьТак вышло, что лейб-регимент Меншикова пошел на Прут без своего шефа-фельдмаршала. Царь не взял на сей раз своего Данилыча в новый поход. Много шло тогда и в Петербурге, и в армии, и в Москве разных слухов на сей счет. Одни говорили, что то первый знак готовящейся опалы некогда всесильного Голиафа, другие объясняли это известным недовольством Петра на немалые грабежи, учиненные Меншиковым в замках польской шляхты, что вызвало представление царю со стороны Речи Посполитой, третьи, и их было большинство среди офицеров лейб-регимента, утверждали, что знаменитый своими викториями фельдмаршал оставлен на севере, дабы пугать шведов самим своим присутствием и тем предупредить возможную шведскую диверсию со стороны Балтики. Одно знали твердо: лейб-регимент забран у Меншикова, как один из лучших конных полков, боле потребных в южных степях, нежели в северных лесах и болотах. Точно оценив, что шведы на сей час никакой великой угрозы ни Петербургу, ни Риге и Ревелю не представляют, Петр весной 1711 года решительно меняет лицо войны и перебрасывает главные силы армии с севера на юг, отбирая в первую очередь отборные конные полки, коих в русской армии для войны с турками, располагавшими многотысячной конницей, оказалось до обидного мало. Вот почему даже у Меншикова был забран для Прутского похода его лейб-регимент.
На Украине, куда полк вступил ранней весной, уже пылала война. Только что прокатилась по Левобережью крымская орда, ведомая самим ханом Девлет-Гиреем, и, хотя татар отбили, после набега, остались тысячи дымящихся сел и хуторов, а в Крым потянулся тысячный ясырь: захваченные в татарский полон беззащитные дети и женщины. Конвойцы нещадно подгоняли полоненных плетьми, заставляли бежать, дабы успеть увести ясырь от русской погони. Но киевскому губернатору, князю Дмитрию Михайловичу Голицыну, было не до погони. Ибо только ушла угроза с левого берега Днепра, как уже на Правобережную Украину ворвалось сорокатысячное сборное неприятельское воинство. В нем бок о бок шли и казаки-мазепинцы, и польские паны из хоругвей Иосифа Потоцкого, переметнувшегося от короля Августа на сторону шведов и турок, казаки-сечевики и буджакские татары4 .
Пушками в сем разномастном воинстве ведали шведы, деньги на поход были даны турками, план похода самолично разработан Карлом XII. Возглавить эту, идущую в Киев, сборную орду шведский король и крымский хан доверили преемнику Мазепы, бывшему генеральному писарю, а ныне самозваному гетману пану Филиппу Орлику.
Сбывалась давняя мечта предателя: шел он во главе могучего войска в Киев, дабы сесть там на державный гетманский стол. С высокого холма, куда взлетел он со своей разноязычной свитой, Орлик видел, как, мешая талый снег под ногами коней, длинной черной змеей тянется его воинство к Белой Церкви. Он хищно раздул ноздри длинного, клювом свисающего носа: черная змея вползала в самое сердце Украины, шла к Киеву. И хотя по всему ее пути стелется черный дым от пылающих сел и хуторов, стонут и рыдают чернобровые дивчины и малолетние хлопцы — крики и жалобы полонянок, угоняемых на невольничьи рынки Кафы, нимало не трогали ни Орлика, ни старшин-предателей. Все оправдывалось великой державной целью: скоро сядет пан-гетман на стол в Киеве и наступит его царство. Неважно, что под турецкой и шведской опекой, важно, что ЕГО царство! И станет Киев столицей самостийной Украины!
Правда, шедшие в воинстве Орлика польские паны из хоругвей киевского палатина Иосифа Потоцкого и не мыслили ни о какой самостийной Украине. Они-то шли в поход совсем с иной целью: поскорее вернуть Киев Речи Посполитой и посадить там хозяином пана Потоцкого.
И совсем уж не думал о какой-то там самостийной Украине буджакский салтан: он вел свою орду, чтобы хорошо пограбить, взять великий ясырь, а если удастся, то и спалить богатый Киев.
В одном было едино это разномастное воинство: шло оно за добычей, грабя и убивая, насилуя и поджигая, пока не докатилось, как грязная штормовая пена, до Белой Церкви.
И вот запылали уже предместья цветущего города. Однако, к удивлению и Орлика, и его союзников, Белая Церковь и не подумала открыть свои ворота, а казаки-белоцерковцы не только не перебили русский батальон, но, напротив, встали на валу плечом к плечу с русскими солдатами и ответствовали на все увещевания мазепинцев пулями и картечью. Путь на Киев был закрыт.
Однако у бригадира Анненкова в Белой Церкви весь-то гарнизон — пятьсот солдат да верные казаки. Разглядев, что силы осажденных столь малочисленны, взревела сорокатысячная орда: ударили турецкие пушки, направляемые шведскими бомбардирами, защелкали мушкеты панов-станиславчиков, кинулись на вал, размахивая саблями, мазепинцы. Страшной была схватка: ведь резались казак с казаком, и ни та, ни другая сторона не хотела уступать.
Меж тем генерал Шпарр распорядился своим бомбардирам подтянуть пушки к городским воротам и бить по ним калеными ядрами. Пушки генерала Шпарра выбили-таки старые крепостные ворота, и с воем и гиканьем ворвалась орда в город. Но город был пуст: все жители успели укрыться в верхнем замке.
С ненавистью взирал Орлик на стены столь хорошо знакомого ему замка. Ведь здесь держал когда-то Мазепа свою вторую столицу, здесь спрятал он и другую половину своей великой казны, и кому лучше, чем ему, бывшему генеральному писарю, было то ведомо. По знаку Орлика бросились мазепинцы, поляки и татары к стенам замка. Но навстречу ударили картечью десятки орудий. Вот этого никак не ожидал Орлик, поскольку не знал, что все пушки запорожцев, взятые в Сечи в 1709 году, были переданы Петром I гетману Скоропадскому и помещены здесь, в Белой Церкви. Теперь эти запорожские пушки и били цо мазепинцам.
Генерал Шпарр наотрез отказался выставить вперед свои орудия: на голом месте их немедля сметет жестокий огонь!
— Потребно рыть шанцы и делать апроши!5— твердил упрямый швед и, показывая на убитых под стенами замка, сердито добавил: — Иначе с нами со всеми будет так!
Спорить не приходилось, столь частый огонь вели запорожские пушки со стен замка.
Орлик пытался выманить гарнизон хитростью и предложил Анненкову с честью сдаться, отпустив русских солдат в Киев.
Но Анненков отлично помнил, как провели его Мазепа и этот его проклятущий писарь Орлик в Батурине, отправив его встречать Меншикова с кумплиментом, дабы самим спокойнее перебежать к шведам.
— Второй раз эти проклятые мазепинцы меня не проведут! Я лучше взорву пороховой погреб и сам погибну, но замок не сдам!— твердо ответил он посланцу Орлика. И снова ударили со стен замка тяжелые орудия.
Русские продолжали стрельбу даже вечером, так что темное небо то и дело пронизывали огненные шары: то летели бомбы и раскаленные ядра. И скоро, то ли от этих снарядов, то ли от начавшихся в нижнем городе грабежей, начался столь великий пожар, что ночевать в городе стало невозможно, и Орликово войско отступило в поле. В этом-то поле, где казнил когда-то Мазепа лютой казнью великих украинских страдальцев Кочубея и Искру, Орлик склонился перед неизбежным: обложить поутру замок и повести правильную осаду. Поход на Киев был задержан.
Однако сидеть в залитых мартовской водой апрошах не желали ни беспокойные польские паны, ни татарские мурзы. И начало таять войско Орлика. Ушел в Речь Пос-политую Иосиф Потоцкий и увел польскую конницу, распустил свою орду и буджакский салтан: грабить, убивать, собирать ясырь! И запылала Правобережная Украина!
