Олег Михайлов - Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов)
Первой в списке стояла фамилия Ермолова.
3
14 декабря 1825 года навсегда осталось в памяти очевидцев.
Еще Сенатская площадь была обагрена кровью, еще солдаты скоблили красный снег, присыпали свежим и свозили тела к Неве, опуская их в проруби, а уже первых арестованных доставляли во дворец. Николай I лично распоряжался, как и куда заключать каждого. Первым после допроса был отослан Кондратий Рылеев—в тот самый Алексеевский равелин Петропавловской крепости, где некогда томился Ермолов.
Число арестованных росло, а с ними и поиски новых очагов мятежа. 6 января 1826 года следственный комитет начал специальное расследование «о существовании тайного общества в Отдельном Кавказском корпусе».
В этот же день был вызван Якубович, которому задавались следующие вопросы: «Комитет имеет прямое показание… о существовании в корпусе генерала Ермолова тайного общества, к числу членов коего принадлежите и вы… С какого времени существовало сие общество? Кем основано? В чем именно состоит цель оного? Когда и какими средствами положено было намерение начать открытые действия? Кто составлял думу и кто члены? Через кого и какие сношения были сего общества с другими таковыми же и известно ли об этом генералу Ермолову?»
Якубович отвечал, что о существовании тайного общества на Кавказе ему ничего не известно; то же самое повторили допрошенные вслед за ним Рылеев, Пущин, Оболенский и Н.Н.Муравьев. Зато возникло подозрение о планах Ермолова отделить Кавказ от России, в связи с чем был включен новый вопрос для допрашиваемых: «Комитет имеет прямое показание… о намерении общества отделить от России край, вверенный генералу Ермолову, и сим последним начать новую династию…» И хотя после допроса Муравьева 9 января 1826 года «Дело о существовании тайного общества в Отдельном Кавказском корпусе» было закрыто, недоверие к наместнику со стороны нового императора не только не уменьшилось, но еще более укрепилось.
Да и как могло быть иначе!
С юных лет Николай Павлович относился к Ермолову с возрастающим подозрением, считал его способным на самые крайние поступки. Недаром накануне своего воцарения, 12 декабря, в письме Дибичу он вспоминает именно о Ермолове с жутким чувством: «Послезавтра поутру я или – государь, или – без дыхания… Я Вам послезавтра, если жив буду, пришлю сам еще не знаю кого с уведомлением, как все сошло; Вы также не оставьте меня уведомлять обо всем, что у Вас или вокруг Вас происходить будет, особливо у Ермолова… Я, виноват, ему менее всех верю…»
Ермолов, располагавший преданнейшей ему кавказской армией, Ермолов, которого декабристы прочили в члены проектируемого Временного правительства, Ермолов, полтора десятка близких которому лиц оказались замешанными в подготовке переворота, сильно беспокоил царя. По Петербургу и по Москве ползли, обрастая пугающими подробностями, слухи, будто наместник уже перешел со своим корпусом Кавказ и идет на присоединение к «бунтовщикам».
Ермолов несколько дней медлил, выжидал, и когда наконец совершил присягу, то императрица, по словам Д.Давыдова, даже «перекрестилась от удовольствия». Весь Петербург любопытствовал о подробностях, так что выведенный из терпения частыми вопросами фельдъегерь имел неосторожность сказать:
– Алексей Петрович так боготворим в Грузии, что если бы он велел присягнуть персидскому шаху, все тотчас бы это сделали…
«В награду за это изречение, – вспоминает Давыдов, – он совершил путешествие в Якутск».
Однако даже после того, как Отдельный Кавказский корпус принес присягу новому императору, Николай I не ослабил надзора за опасным генералом. В январе 1826 года он направил к персидскому двору с чрезвычайной миссией А.С.Меншикова – официально для переговоров о русско-персидских границах, а неофициально с тайной ревизией всей деятельности Ермолова на Востоке. В феврале того же года в Мингрелию и Имеретию отправился полковник Ф.Ф.Бартоломей с секретной инструкцией – выяснить, существуют ли на Кавказе тайные организации, и «наблюдать о духе войск и их начальников».
Между тем среди декабристов мы встречаем и такие свидетельства, где звучат упреки в адрес Ермолова, который не помог восставшим. Наиболее интересна записка Н.Р.Цебрикова.
«Ермолов, – пишет он, – мог предупредить арестование стольких лиц и потом смерть пяти мучеников, мог бы дать России конституцию, взяв с Кавказа дивизию пехоты, две батареи артиллерии и две тысячи казаков, пойдя прямо на Петербург. Тотчас же бы он с Дону имел прекрасный корпус легкой кавалерии донцов с их артиллериею, столько, сколько бы он захотел… Они до одного все восстали бы; а об второй армии и чугуевских казаках и говорить нечего. Они все были готовы! Девизом восстания была свобода России, освобождение крестьян от рабства дворян, десятилетняя служба и, главное, чтоб казна шла на нужды народа, а не на пустую политику самодержца-деспота!
Помещики-дворяне не смели бы пикнуть и сами все до одного присоединились бы к грозной армии, веденной таким искусным и любимым полководцем. Это было бы торжественное шествие здравого ума, истинного добра и будущего благополучия России! При русском сметливом уме солдаты и крестьяне тотчас бы сметили, что это война чисто была за них; а равенство перед законом и сильного и слабого, начальника и подчиненного, чиновника и крестьянина тотчас связало бы дело, за татарско-немецким деспотизмом оставленное неподнятым…
Ермолов ничем не может оправдаться: ни готовностью Персии ворваться в наши пределы, потому что он хорошо знал эту Персию, в которой был полномочным посланником и в веденном своем журнале так верно ее описавши. Ничто, ничто его не может оправдать…»
Свидетельство декабриста Цебрикова крайне любопытно потому, что перед нами даже не упрек, не недоумение, но прямое обвинение – в отступничестве, ренегатстве. Словно бы Цебриков знает о Ермолове то, чего мы не знаем. И очевидно, никогда не узнаем, как считает академик М.В.Нечкина, которая одновременно утверждается в мысли, что Ермолова можно считать своеобразно причастным к «движению декабристов».
Велик соблазн для беллетриста «додумать» причины, в силу которых Ермолов несколько дней медлил с присягой Николаю I; соблазнительно домыслить и то, почему наместник на Кавказе не двинул Отдельный корпус на Петербург и мог ли бы он вообще решиться на такой шаг. Однако, зная характер Ермолова и развитое в нем государственное начало, все же логично предположить, что должно было удержать его от намерения развязать в России гражданскую войну.
В его памяти слишком живы были слова великого Суворова, сказанные в ответ на предложение Каховского вооруженной рукой выступить против императора Павла:
– Не могу!.. Кровь сограждан!..
4
19 июля 1826 года, нарушив Пакистанский мирный договор, огромная персидская армия внезапно вторглась с двух сторон в пределы Закавказья. В то время как тридцатитысячное войско, возглавляемое наследником престола Аббас-Мирзой, вступило в Карабах, конница Гассан-хана Эриванского предавала огню и мечу грузинские селения.
Ермолов давно предвидел неизбежность войны с Персией и обращал внимание Александра I на приготовления Аббас-Мирзы, на подстрекательское поведение английских резидентов на Среднем Востоке и роль британского золота, на недостаточность русских сил на Кавказе. Но, упоенный мировой славой, император в последние годы своей жизни был решительным противником всякого военного противоборства, и вместе с отказом в подкреплениях Ермолов получал предписание от министра иностранных дел Нессельроде сохранять мир с Персией, хотя бы и ценой некоторых уступок.
Смерть русского царя произвела в Персии огромное впечатление и брожение: исходя из собственного исторического опыта, в Тегеране и Тебризе полагали, что для России наступили дни смуты, междоусобной борьбы за власть. Однако хотя Ермолов и ожидал военных действий, они застигли его врасплох. Точнее сказать, все происшедшее – кончина Александра I, события 14 декабря 1825 года, аресты и дознания, воцарение Николая I и собственное пошатнувшееся положение – глубоко удручило его. На светлую голову Ермолова в решительный момент его жизни нашел туман.
Этому способствовало и то, что на первых порах вторжение приняло стремительный и угрожающий характер.
Ермолов отдал приказание войскам отступать и сосредоточиваться в Тифлисе. Однако и этот приказ не поспел вовремя: стоявший в Карабахе 42-й Егерский полк был отрезан и заперт в Шуше; один батальон его, захваченный в Герусах, был почти истреблен.
Персияне обложили Шушу, заняли Елизаветполь, их конные отряды проникли в Иверию и предавались грабежам в семидесяти верстах от Тифлиса. В Тифлисе началась паника.
Между тем Николай I требовал решительных наступательных действий, недоумевал, сердился и находил все новые поводы для неудовольствия, которое усиленно раздувалось многочисленными врагами Ермолова в Петербурге.
