Сергей Мосияш - Александр Невский
— Но, Ананий Феофилактыч, как сие можно решать без согласия посадника? Только он может…
— Посадник согласен, — искривил рот в злой усмешке Ананий.
— И Сбыслав Якунович согласился? — спросил кормилец в отчаянье.
— При чем здесь Сбыслав? Он не посадник отныне.
— А кто же?
— Я! Я отныне посадник и требую, чтоб заутре вас не было на Городище. Слышите? Завтра же.
Ананий вышел, оставив их в изумлении. У Василия Александровича хлынули наконец слезы, он ударил кулаком о столец, крикнул жалобно:
— Все! Все отцу расскажу-у… Они еще попляшут у меня.
XXIII
ГНЕВ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ
«… Ананий, злокозненно став посадником, выгнал меня с Городища со срамом и унижением. А позвали на стол Ярослава из Пскова. А я ныне в печали и обиде обретаюсь в Торжке и жду от тебя войска, дабы отмстить за свой срам Ананию. Прошу Христом-богом, отец, пришли мне войска с добрым воеводой, пойду Новгород на щит брать…»
Прочтя последнюю строку, Александр невольно улыбнулся, хотя ему не до смеха было. Но слышать от сына мужественную фразу: «на щит брать» — ему, как отцу, приятно.
Слезница сына разгневала великого князя и, хотя в грамоте Василий жаловался только на Анания, Александр сразу понял, что все случившееся — происки Ярослава.
«Ах, лис вонючий, добился-таки своего, на мой стол забрался. Ну что ж, как говаривал отец, пришел по шерсть — воротишься стриженым».
Надо было действовать быстро, пока татары не узнали о сваре между князьями-братьями. С них станется, пошлют того же Неврюя с его туменом порядок наводить на Руси, а он так «наведет», что некому станет и землю орать и города обустраивать.
За неделю Александр собрал рать в несколько тысяч, вооружил, посадил на коней. И направился в Торжок. При встрече обнял сына, похлопал ласково по спине, жаловаться не дал:
— Я все знаю, Василий. На Новгород вместе пойдем.
Однако, залучив к себе кормильца, выговорил ему строго:
— Ты что ж это позволяешь оскорблять княжича какому-то Ананию? Молчи. Не холопа растишь, князя русского, так и учи его душу ввысь держать.
— Так он, Ананий-то, как напустился… — оправдывался Ставр. — И рта раскрыть не дал.
— Оттого и напустился, что слабину твою учуял. Надо было сразу гнать его в шею из сеней, да еще б палкой, палкой, за спесь-то.
— Но он сказал, что он посадник.
— Эва птица важная. Ныне посадник — завтра в поруб посадим. В княжьих сенях князь хозяин. И все тут.
В отличие от своих прежних ратей, когда Александр являлся к полю боя нежданно-негаданно, здесь он, напротив, едва выйдя из Торжка, послал в Новгород поспешного течца с грозным предупреждением: «… Иду сам судити и правити по правде и совести. Супротивников моих повязать и до прихода моего в порубах держать. Ярославу, брату нашему, велю встретить меня на подъезде к Новегороду».
Александр решил разобраться с братом с глазу на глаз, без свидетелей, дабы никто не смел греть руки на их ссоре. В душе он жаждал примирения с Ярославом, потому как совсем недавно схоронил безвременно умершего брата Константина, сидевшего в Угличе. Положил рядом с отцом. И теперь единокровное родство для него еще дороже стало. Тем более что и Андрей не подавал голоса, затаившись где-то у ярла.
«Пожурю и прощу, чай, не чужие. Неужто и теперь не поймет?» — думал он о Ярославе.
Грамота Александра, как и рассчитывал он, нагнала страху на всех бояр и Ярослава же. Князь, недолго думая, бежал с Городища, наказав, однако, чади говорить всем, что, мол, отправился навстречу великому князю.
Смекнув, куда действительно «отправился» Ярослав, посадник Ананий плюнул с досады: «Экая нелепица!» И, немедленно велел сзывать вече — только на него теперь была надежа.
Если вече провопит против Александра, то он, Ананий, спасен. А в том, что оно провопит против, — он был твердо уверен: слишком груба и оскорбительна грамота великого князя. Самолюбивым новгородцам сие всегда не по шерсти было.
Захватив с собой на степень Ратибора Клуксовича, Ананий сунул грамоту ему, приказал:
— Читай, да погромче. — И добавил тихо для него одного: — Да позлее. Слышь?
Сам не решился читать народу, дабы не уличили в своекорыстии по тону голоса. А уж он бы прочел… так бы прочел, словно б соли черни на раны посыпал бы.
Но Ратибор, слава богу, понял, что новому посаднику требуется, прочел грамоту с таким презрением к слушателям, что по окончании чтения вече взвыло голодной стаей зимних волков:
— У-у-у!.. О-о-о!
— Не выдадим братьев наши-их! — завопило несколько глоток.
И толпа подхватила единым дыханием: «Не-е-е… их!»
Тут на степень выскочил Миша Стояныч, что-то закричал, махая руками, дергая головой. Но толпа разъярилась того более: и не слыша, поняли, о чем вопит этот «княжий прихвостень». Несколько мужей кинулись на Мишу, стащили со степени, бить начали.
Посадник Ананий и бровью не двинул: пусть хоть убьют этого заику. Главное, что вече за него, за Анания, теперь ему не страшен никакой великий князь.
Но Мишу не убили — не потому, что зла у толпы не хватило, а лишь увечья его ради. Таковы уж русичи: здорового, крепкого во зле трижды убьют, в порошок сотрут, а на увечного рука не подымается. Грех!
И все же досталось Стоянычу крепко. Очнулся он у стены звонницы вечевой, когда никого уже на площади не было. Старик сторож, сжалясь, плескал ему в лицо воду из корца берестяного.
— Что ж ты, голубь, спроть народа, — укорял он. — Рази можно? Этак и живота могут лишить.
— Н-не с-спроть н-народа, д-дед… Спроть д-дур-раков я, — тряс Миша кудлатой головой, разбрызгивая воду и кровь.
— Народ не дурак, голубь, народ мудр…
— Дур-рак, коли под-д д-дудку дур-рака п-пляшет. В-вот п-помяни, Яр-рослав-вич д-дни чрез т-три з-здесь б-будет и т-твой муд-рый нар-род с-сапоги е-ему л-лизать с-станет.
— Ладно, ладно, помяну, — успокаивал Мишу сторож. — Токо ты, голубь, ступай домой.
Но Миша, не сумевший ничего доказать вече, решил хоть старику вдолбить свою правду и веру:
— Э-эх в-вы, м-мудрецы. Яр-рославич з-за всю Р-русь д-думает, а в-вы, аки с-свиньи, — л-лишь о кор-рыте с-своем.
Пока Ананий упивался своим успехом на вече, на Софийской стороне переполох поднялся среди людей вятших — бояр. Так уж испокон велось: смелели и объединялись мизинные, тряслись от страха вятшие, и тут же, забыв о вчерашнем, вспять поворачивали.
— Нет, тако не можно, братия, князь нужон. Князь.
— Но есть же Ярослав.
— Где он, твой Ярослав? Как грамоту прочел, так тю-тю…
— Но, сказывают, он навстречу Александру поехал. Мириться.
— Как же, развязывай калиту. Он со всем семенем своим через мост стриганул, прямо на заход. Тонок кишкой-то оказался Ярослав. Тонок. Что робить станем, братья? Мизинные, сказывают, уж за мечи хватаются.
— Не может быть!
Но прибежавший с Торговой стороны Ратибор Клуксович подтвердил: верно, мизинные оружьем бряцают.
— А что ж Ананий?
— Ананий сам брони одевает.
— Безумец? Надо владыку звать, может, он образумит.
Архиепископ Далмат, выслушав бояр, молвил твердо:
— Шлите к Александру послов ваших с покором и поклоном. Смилуется — ваше счастье, а нет — на себя пеняйте.
К великому князю «с покором и поклоном» послали Ретишку с Пересветом, но, зная крутой нрав Александра, мало надеялись на успех.
Ананий приехал на боярский совет в бронях, с мечом на боку. Узнав о посольстве, отправленном к великому князю, рассвирепел посадник.
— Кто позволил?! — орал он, пуча красные от усталости глаза. — Пошто меня не спросили?
Он понял — вятшие предали его. Никто из бояр не решался ответить Ананию, отводили очи, опускали долу. Он схватил за грудки Ратибора.
— А ты?! Не ты ль грамоту злую Александрову со степени чел? А?
— Но, Ананий Феофилактыч, а ежели мизинные через мост на нас кинутся? Нельзя ж в край-то.
— Дураки! Мизинные у меня вот где. — Ананий показал ладонь и тут же сжал ее в кулак.
Но по глазам видел — никто ему не поверил. В глубине души он и сам сомневался в мизинных людишках: чай, сам из вятших был, — но ныне, когда весь город, словно улей растревоженный, и отчасти не без его стараний, не мог Ананий повернуть вспять. Не мог.
Он выскочил из горницы, хлопнув дверью столь сильно, что та едва с петель не слетела.
— Братья, я зрю, на Анания нет надёжи, — сказал Юрий Михайлович. — Не дай бог, мизинные на нас пойдут. А кто ж наших поведет?
— Надо звать Сбыслава, — предложил Ратибор.
— Вчерась ссадили — ныне звать. Пристойно ль?
— Когда изба горит, и без порток пристойно выскакивать.
Послали за Сбыславом просить возглавить Софийскую сторону. Посыльный воротился скоро, обминая здоровенную шишку на лбу.
