Абиш Кекилбаев - Плеяды – созвездие надежды
Он помолчал, подумал и решил, что поступить так круто нельзя. Это было бы неосмотрительно и опасно.
— Господин Мамбет! Кто знает, что скрывается за этим письмом? — осторожно вымолвил он. — Может быть, врагам нужны наши слишком решительные действия? Как повод для какого-нибудь нового злодейства? Сдается мне, вам полезнее проявить осмотрительность и хитрость. Немного потянуть, подождать, задержать посла у себя. Самим же попытаться разгадать замысел наших врагов. Поступим мы сейчас круто с калмыцкими послами, нас осудят даже свои, те бии, что на нашей стороне. Странный они народ, всегда колеблются. Когда государыня-царица узнает обо всем, она сама найдет способ наказать злодеев! — Абулхаир выдержал паузу и тихо добавил: — Во мне не сомневайтесь. Ничто не может заставить меня изменить клятве, даже юная дочь тайши! — смягчил он с улыбкой торжественность своих слов. — Зачем мне попусту то и дело клясться вам? Наступит время, когда вы сможете спокойно вернуться в вашу страну. Я отправлю с вами сына Ерали. Как заложника.
Тевкелев положил руки на плечи Абулхаира и произнес с глубоким, неподдельным чувством:
— Спасибо. Благодарю вас, спасибо! — голос его дрогнул.
***Подоспела середина мая.
Ветки кустов, казалось, покрылись пухом, но это был не пух, а шерсть линяющего скота. Наступила пора стрижки овец. Мужчины повязывали головы платками, закатывали рукава, со скрежетом точили ножницы, отлавливали овец, связывали им ноги.
В самом ханском ауле овец не стригли, чтобы запах пота не беспокоил, не мешал хану и его байбише. Скот из аула сгоняли в безлюдное место, там и стригли. Вечерами стригали возвращались на конях в аул, а сторожить горы шерсти оставались Итжемес и русская девушка Мариям.
Они обитали в темной лачуге. «Уж дал бог, так дал, не поскупился!» — каждый раз приговаривал Итжемес, когда люди исчезали с глаз и он оставался вдвоем с Мариам. И каждый раз Мариам улыбалась ему в ответ.
Два месяца прошло, как бог послал Итжемесу счастье. В тот день, когда в ауле праздновали айт, Итжемесу сообщили:
— Тебя вызывает туленгут Байбек!
Байбек был зол:
— Эй, ты, слушай внимательно и выполняй в точности! Сейчас сам сядешь на лошадь, а на поводу поведешь черного атана. Последуешь вот за этим длинным. — Байбек небрежно кивнул в сторону слуги, который привел Итжемеса. — Будешь действовать по его команде. К человеку, который сидит на черном атане, не приближаться! Ослушаешься — твоя дурная башка будет валяться в золе! Всё — отправляйся!
Они двинулись в путь под покровом ночи: длинный слуга на коне, Итжемес на дохлой лошаденке, закутанный в черное человек на верблюде.
На рассвете они достигли темной котловины, заросшей жузгеном и саксаулом. Когда всадники продрались сквозь заросли, перед ними открылась небольшая полянка с бугорком в центре. Длинный дал знак спешиваться и начал отвязывать тюки. Они падали на землю с гулким стуком.
— Ну, чего рот разинул, помоги! — грубо прикрикнул длинный на Итжемеса, и они вдвоем отнесли мешки в землянку — бугорок тот и был землянкой.
В ней был очаг, единственное окно — из натянутого бурдюка, весь потолок в паутине.
Незнакомец в черном одеянии стоял поодаль, боясь шелохнуться. Спустя некоторое время длинный поднял с травы атана, взял в руки повод от куцехвостой лошаденки, на которой всю ночь трясся Итжемес. На прощание сказал:
— Ни на шаг не удаляйтесь от этого места! До тех пор, пока я не вернусь. Об остальном знаешь от Байбека. Ну, бывайте здоровы!
Огромный атан зашагал за конями вразвалочку. Два чужих друг другу человека остались на тихой, окруженной зарослями полянке.
Итжемес принес хворосту для очага, принялся разбирать мешки. В них оказалась, к его великому удивлению, женская одежда, чекмень из верблюжьей шерсти, штаны из шкур, поношенные сапоги. Итжемес приуныл: «Туленгут, наверное, держит нас за кротов, которые питаются шкурами!» Но тут его руки нащупали две бараньих туши и мешочки с рисом и ячменем.
Напевая себе под нос, повеселевший парень отправился за дровами. В кустах наткнулся на бадью и корыто, укрытые сушняком. А неподалеку обнаружил колодец.
Итжемес натаскал дров, поставил на огонь котел, сварил похлебку. Он и незнакомец молча поели. После еды Итжемес провел по лицу ладонями. Его спутник ладони не раскрыл.
Потом Итжемес долго вышагивал по полянке, не решаясь войти в землянку, и все спрашивал себя: почему он здесь, что его ждет, почему этого незнакомца отправили в такую глушь? «Что проку, — решил он в конце концов, — мучиться в догадках и сомнениях? Чему быть — того не миновать. Аллах небось не оставит меня, придет на по мощь, как приходил не раз».
Огонь в очаге погас, лишь вспыхивали временами ярко-красные угли. Его спутник примостился на возвышении, которое скорее всего заменяло здесь торь. Итжемес в своей жизни не проходил дальше порога, по привычке постелил себе у самой двери, хотя места в землянке было достаточно. Укрылся халатом и, прошептав: «О аллах, защити и помилуй!» — закрыл глаза.
Он проснулся на рассвете и вышел, потягиваясь, наружу. Показавшиеся ему вечером темными и страшными, кусты оказались светлыми и приветливыми. Омытые росой листья блестели. На краю котловины краснело солнце, будто кто-то бросил на ветку саксаула яркую шаль и забыл ее. Итжемес попытался определить, в какой стороне находится их аул, но не смог.
Утренняя свежесть взбодрила джигита, сон как рукой сняло. «Кто же все-таки мой спутник? Лег на торе — стало быть, посчастливее да познатнее меня. Хотя это не трудно, — горько усмехнулся Итжемес. — Ясное дело, меня послали с ним, чтобы я служил ему, готовил, убирал... А вдруг и он провинился в чем и потому его и спровадили сюда? »
— Биссмилля! — подбодрил сам себя Итжемес и шагнул в землянку.
Он покосился на торь. По подушке разметались золотистые косы! О господи! Это женщина! Женщина, о аллах! Как ошпаренный, Итжемес выскочил наружу, побежал, спотыкаясь, к колодцу. Лишь в полдень отважился он вернуться обратно. Подходя к землянке, он увидел, что из трубы вьется дымок.
Они прожили в землянке вдали от людей больше месяца. Поначалу Итжемес стеснялся, глаз не смел поднять, не заговаривал с женщиной, тем более что признал в ней русскую девушку из юрты ханши. Думал, что она не поймет его, откуда ей знать казахский язык?
Однажды ночью он никак не мог уснуть, ему все казалось, что девушка ворочается и стонет на своей постели. Сердце его заколотилось, как зайчонок: «Неужели знак мне подает? Господи, зачем ей жалкий батрак? Видать, я последнего разума лишился! Но какие у нее глаза! Как сияют! Что, если встать и подойти к ней? — мелькнула шальная мысль. — Ой, что это я? Вдруг она вынет нож; да пырнет? И права будет — не лезь всяк с ласками!»
Начались для Итжемеса бессонные ночи. Может быть, потому, что все смелее и пристальнее стал вглядываться в ее лицо. Как-то девушка стирала белье. Итжемес хотел, но не мог, не мог оторвать взгляд от ее грудей, колыхавшихся в такт движениям рук. Девушка откинула рукой прилипшие к влажному лбу волосы и спросила:
— Чего уставился?
Она говорила по-казахски, как настоящая казашка! Итжемес ничего не ответил, только рассмеялся от радости.
Ночью он не раз поднимал голову с подушки и все вглядывался в притаившийся на торе комочек. Затем отважился и потихоньку приблизился к торю, пошарил в темноте. Его рука нащупала круглое бедро. Итжемес почувствовал ожог в сердце. Девушка лежала к нему спиной и притворялась, что спит. Но он-то чувствовал, что она не спит, напряглась вся! Он лег рядом и положил руку ей на плечо, погладил, прижался, приник к ней всем телом.
— Ой, что вытворяет этот безродный? — прошептала она, высвободила плечо из-под его руки, но легла на спину...
На следующий день Итжемес проснулся в полдень. Рядом с ним было пусто. Его постель у двери выглядела сиротливо.
— О аллах, спасибо тебе за все! Спасибо за счастье, которое ты мне дал!
Так Итжемес и Мариам пришли к согласию.
Мариам не знала, откуда она родом. Ее родителей захватили в плен казахи и привезли в эти края, когда она еще не родилась. Отца потом продали в рабство, а беременную мать отвезли в подарок ханскому аулу.
Мать звали Марией, она была слаба здоровьем, все кашляла. Пока дочка была маленькой, Мария еще цеплялась за жизнь. Мечтала увидеть ее первые шаги. Ждала, когда малышка научится различать землю, небо, птиц, животных, станет хоть что-то понимать в жизни, а главное, запомнит, в какой стороне находится ее родина, чтобы потом когда-нибудь дойти до нее, передать поклон от матери. Обо всем этом Мариам узнала от добрых казахских женщин, которые жалели и уважали ее мать... Она, Мария, была гордой и свободолюбивой. Никак не могла свыкнуться с неволей. Когда мимо аула проезжали светловолосые синеглазые путники, она рвалась к ним, порывалась поговорить, повидаться с ними. Да разве в ханском ауле позволят какой-то рабыне делать то, что ей хочется! Когда приближался русский караван, ее запирали где-нибудь подальше. Бедняжка мучилась до самой смерти. Она умерла девять лет назад, едва дочке исполнилось восемь.
