Курт Давид - Черный Волк. Тенгери, сын Черного Волка
И она приветливо улыбнулась им обоим. В ее глазах зажглись огоньки памяти о давным-давно прошедшем.
— Значит, вы еще больше обрадуетесь, когда узнаете, зачем я посылала Ошаба за тобой, Тенгери.
— Они приехали и забрали все твои фигуры! — с гордостью проговорил Ошаб.
— Люди хана?
— Да, их было двое.
— Вот как!
— Смотри, он не радуется, — удивилась Герел. — Нет, ты погляди, он и правда ни чуточки не обрадовался! Тебе, наверное, было бы по душе, если бы они вернули ту, что им отдали мы, и сказали, что лучше бы тебе продолжать пасти табуны, а об остальном забыть.
— Не скажу, что я рад. Но и что я не рад, тоже не скажу.
Тенгери бросил вопросительный взгляд на Саран.
— У него сейчас другое на уме! Вот в чем дело, жена, — подытожил Ошаб, мотнув головой в ту сторону, где рядом со своим коньком стояла Саран.
— И что же они сказали о моих игрушках и фигурах?
— О-о, они были очень добры, это было сразу видно по выражению их лиц, — поспешила ответить Герел. — При дворе твои фигуры понравились. Сегодня после обеда ты должен явиться к одному очень важному господину, который живет по правую руку от главных ворот в большой юрте. Он сообщит тебе решение властителя. А зовут его Чим.
— Чим! — буркнул Тенгери.
— Тебя назначат резчиком по дереву при дворе Чингисхана! — радостно воскликнул Ошаб.
— И когда ты им станешь, ты забудешь о нас, — вздохнула Герел.
— Как это забуду, Герел? — искренне возмутился Тенгери.
Подняв брови, Ошаб рассудительно заметил, что все, кого призывают ко двору хана, начинают расхаживать с видом высокомерных журавлей.
— Самый обыкновенный слуга, вся служба которого хану только в том и состоит, что он сторожит юрту, где сложены седла придворных, раздувается от важности, как индюк, а на нас смотрит как на ничтожнейших воробьев, чье высшее счастье — купаться в пыли.
— Я вас никогда не забуду, — сказал Тенгери. — Да и вообще я не уверен, что меня возьмут.
— Как это не уверен? — улыбнулась Герел.
— Это так же точно, как то, что посреди реки лежит большой плоский камень, а на берегу, совсем неподалеку, возвышается скала! — Ошаб посмотрел туда, где росли две молоденькие березки.
Саран улыбнулась, а Тенгери подумал: «Нет-нет, отсюда ему не разглядеть того, что я начал…»
Они с Саран уехали, а к полудню уже поставили свою юрту неподалеку от реки, на округлом холме, поросшем цветущими кустами, рядом с тремя другими юртами. Выход из юрты был на юг. Полог они отбросили, так что лучи солнца позолотили ее стены. Поперечную балку и решетку потолка они покрыли краской, а ложе Саран и Тенгери отливало блестящим синим шелком, таким же синим, как и монгольское небо. Траву внутри юрты они покрыли волчьими и лисьими шкурами.
Лошадей у них пока не было, да и до восьми овец дело еще не дошло.
— А теперь тебе пора идти к Чиму, — сказала Саран.
— На что он мне сдался, этот Чим! Мы с тобой пойдем к скале, чтобы…
— Тебе обязательно нужно побывать у Чима, — упрямо стояла на своем Саран.
— Вообще-то да.
— Вот видишь.
Тенгери и Саран сидели прямо под поперечной балкой. Солнце пригревало вовсю.
— Я думаю, — начала девушка, — для нас все равно, возьмут тебя ко двору хана или нет, Черный. Для нас от этого ничего не изменится. Наших пяти лошадей, восьми овец и юрты у нас не отнимут. Мы всегда будем вместе, и если тебе придется идти на войну, я пойду за тобой, Черный, как многие жены идут за своими мужьями.
Ни словом на это не ответив, он лег на спину и, глядя в потолок, думал: «Я должен сказать ей сейчас, как я счастлив. Я счастлив, как никогда в жизни!» И еще он подумал: «От счастья становишься сильным! Я никому не поддамся, и никому не взять надо мной верх!»
Она тоже ничего не сказала и легла с ним рядом, положив руки под голову. Может быть, подумала: «Вообще-то надо бы сказать ему, как я счастлива. Я счастлива, как никогда в жизни». И еще она, наверное, подумала: «От счастья становишься сильнее. Кому под силу разлучить нас?»
А солнце все поднималось и уходило вправо. Саран вдруг воскликнула:
— Смотри, Черный, я лежу уже наполовину в тени! Тебе пора к этому Чиму!
Тенгери быстро собрался, и вскоре они уже скакали по главной дороге к лагерю.
— А ты-то куда торопишься? — спросил Тенгери Саран.
— Сказать матери, что мы с сегодняшнего дня муж и жена и живем в одной юрте!
— Правильно, Газель! — Он все не сворачивал налево, а ехал за ней следом. — Хочу сначала поблагодарить за все Герел с Ошабом, ведь сколько они для меня сделали! Сегодня утром я был несправедлив к ним.
Саран кивнула. Но вот Тенгери придержал своего гнедого, а она на своем коньке исчезла между юртами.
— Это опять он! — обрадовалась Герел. — Видишь, Ошаб, он одумался!
— Мы даже не подозревали, что ты можешь быть таким… — Ошаб даже рукой махнул с досады.
— Простите меня за то, что утром…
— Эй, Тенгери! Брось ты это! — сразу сменил гнев на милость Ошаб.
Герел встала со своего места и, согнувшись в пояснице, приблизилась к нему.
— Все эти годы мы были добры к тебе, Тенгери. Наши сыновья ушли далеко-далеко, вот мы и подумали…
— Замолчи, женщина! — рассердился Ошаб.
— Не забывай нас, Тенгери, когда будешь при дворе, — сказала она. — А теперь поезжай к этому Чиму!
Они немного проводили его. Тенгери поскакал галопом, а потом оглянулся и помахал им на прощанье.
— Ты видишь, он совсем не изменился, — прошептал Ошаб.
— Я подумала, что эта девушка…
— Помаши ему! Он опять оглянулся!
Они долго еще махали ему вслед, а потом женщина, состарившаяся до времени и зачастую подавленная и невеселая, широко улыбнулась:
— Видишь, он благодарит нас! Наверное, Ошаб, лучше этого мы с тобой ничего в жизни не сделали: мы заботились о нем как о сыне, мы постарались, чтобы о нем узнали при дворе, раз уж он так замечательно режет по дереву — не хуже любых китайцев, уйгуров, персов или как они все там называются!
— Ты права, Герел!
Они вернулись к своей юрте, радуясь, что все случилось так, как случилось. А потом сказали друг другу, что с сегодняшнего дня в их жизни многое переменится. Начал Ошаб:
— Ты сегодня сама не своя, Герел!
— И ты тоже, Ошаб!
Он пробормотал что-то неразборчивое, усмехнулся, но промолчал.
— Может быть, все это из-за того, что мы сегодня радуемся, как уже давно не радовались?
— Похоже на то, — ответил он и рассмеялся.
Тенгери же тем временем достиг главных ворот, по правую руку от которых стояла юрта человека по имени Чим. Перед ней — два стражника с мечами, луками и копьями, а справа от нее — коновязь, вся трава перед которой была вытоптана. Здесь Тенгери и привязал своего гнедого.
— Мне к Чиму, — объяснил он стражникам. — Он ждет меня!
Стоявший справа от входа нырнул в юрту, очень скоро вернулся и кивком головы указал Тенгери: входи, мол.
Чим сидел, скрестив ноги, посреди юрты на высоких черных подушках. Халат на нем был желтый, а бархатная шапочка — синего цвета. На острие ее все время подрагивало павлинье перо, хотя Чим сидел как изваяние и только улыбался.
«Зубы у него все равно что у хряка, — подумалось Тенгери. — Глаза как у суслика, а уши как у паршивого лиса. Клянусь всеми богами небесными, не таким я себе представлял Чима, совсем не таким!»
— Подойди на три шага поближе, — велел ему Чим.
«Что за голос! Как у степного волка, охрипшего от воя!» Только сейчас Тенгери заметил, что в затененной части просторной юрты стоят слуги и стражники.
— Это тебя, значит, зовут Тенгери?
— Да.
«Теперь он, конечно, спросит, как звали моих родителей!»
— И ты режешь по дереву?
— Да.
«Значит, он спросит об этом чуть позже. Сказать мне: Кара-Чоно, или нет?»
— Ты любишь это ремесло, правда?
— Очень люблю!
«Обязательно скажу: «Кара-Чоно!» Я должен бросить ему вызов, просто обязан!»
— По твоим вещам видно, что ты действительно его очень любишь!
«Ты смотри, ему нравятся мои вещи! Может, он все-таки не так уж плох, как кажется с первого взгляда? И об отце с матерью ничего не спрашивает!»
— Недавно я начал высекать в скале человеческое изображение.
— Вот как!
После этого «вот как!» Тенгери сразу пожалел, что похвастался.
— Кто же научил тебя этому замечательному ремеслу?
Тенгери рассказал все как было. Когда он посетовал, что еще не вполне овладел мастерством художника и резчика, Чим ему решительно возразил. Польщенный Тенгери подумал: «Он нисколько не виноват в том, что у него такие уши и зубы. Чим человек справедливый и честный».
А Чим продолжал участливо выспрашивать:
— По чьему приказу ты начал вырезать игрушки и фигуры, Тенгери? — У Тенгери от страха перехватило дыхание. — Пойми смысл моего вопроса: каждый из монголов занимает то место, которое ему указано одним из приближенных властителя. Да или нет?
