Луиза Мишель - Нищета. Часть вторая
— Какова притворщица! Но ведь она вернется, да?
— Без сомнения, через несколько месяцев.
— Тогда останьтесь немного с нами, милый Бродар. Мы покажем вам город, побываем вместе в театре, на бульваре, съездим в окрестности, прокатимся по пальмовой аллее. Посмотрим грот Сент-Андре, это очень интересное место. Там узкие мостки, и если страдаешь головокружением, можно разбиться насмерть.
— И что же, такие происшествия уже случались? — осведомился Лезорн.
— Право, не знаю. Там есть еще расселина, которая ведет в темное ущелье; очень красиво, но и там можно свалиться с высоких скал.
— Неужели?
— А поблизости от грота Сент-Андре есть озеро; на берегу, в хижине, живет лодочник.
— Вот как, лодочник?
— Да, и это очень кстати, так как местность пустынная. Мы осмотрим виллу Штирбей; вместе с парком она стоила, говорят, больше двух миллионов. Подумать только: если б не эта каналья де Мериа, я тоже могла бы позволить себе такую роскошь!
Задумавшись на минуту, Олимпия продолжала:
— Мы отправимся к старому замку; дорога проходит прямо по отвесным скалам и называется тропой Поншет.
— Ах, — подхватила Амели, — пойдем этой тропой! Там ветер дует с такой силой, что срывает с путников шляпы. Этот мыс называют на местном диалекте «Рэуба-Капеу» — что значит — «стащил шляпу».
— Мне нравится этот диалект, — заметила Олимпия. — Он напоминает (она чуть не сказала: «воровской жаргон», но вовремя спохватилась)… напоминает мне дни молодости.
— А ветер не уносит иногда, кроме шляпы, и ее владельца? — спросил Лезорн, смеясь.
— Как этот Бродар забавен! Думает только о несчастных случаях! Когда поедете с нами на прогулку, оденьтесь получше. Вы будете нашим кузеном, который нас навестил.
Не хватало только, чтобы они делали с ними визиты! Все это, впрочем, было на руку бандиту. Сытно поужинав, он занял отведенную ему комнату.
На другой день Лезорн велел принести счета всех поставщиков. Распространился слух, будто приехал богач, родственник или близкий друг этих дам; он оплатит их долги и выполнит все прихоти. Торговцы опять стали низко кланяться им.
Чтобы появляться с Олимпией и Амели в обществе, Лезорн купил себе дорогой, но простой костюм. Они побывали вместе в театре и произвели на всех сильное впечатление.
— Какой надутый вид у этого богача! — говорили молодые бездельники. — Видно, считает себя важной птицей! Вот так физиономия! Экий Тартюф! Как он рисуется, выставляя напоказ свою меланхолию. Ему ли сыграть такую роль?
Нарядные дамы, приехавшие в Ниццу поправить свои делишки, тоже обменивались замечаниями, посматривая на Лезорна:
— Он влюблен, дорогая!
— Тем лучше! У него такое мрачное лицо!
— Похож на утопленника…
На другой день все трое пошли к нотариусу, и Лезорн, назвавшись сэром Мортоном, велел изготовить доверенность с неограниченными полномочиями на имя некоего Бродара, управляющего имениями его родственниц. Он сам, в качестве свидетеля, подписался на этой доверенности: «Сэр Мортон, негоциант из Филадельфии». Удостоверения личности у него, разумеется, не потребовали.
Бандит провел в Ницце три дня, обзавелся всеми нужными документами и подумывал уже о возвращении в Париж. Но осталось выполнить наиболее трудную часть плана. Как отделаться разом и от Олимпии и от Амели? Вот задача, настоятельно требовавшая решения, и как можно скорее; Лезорн не мог оставаться здесь долго. Он уже давно обрек их обеих на смерть, ибо рано или поздно обе подруги вернулись бы на улицу Дез-Орм, а это привело бы к его гибели. К тому же Олимпию могли известить о продаже ее имений и дома; узнав об этом она, конечно, поторопится с отъездом. Малейшее колебание с его стороны, малейшее проявление страха — и он выдан с головой. Чтобы обеспечить себе безопасность, необходимо было во что бы то ни стало уничтожить обеих женщин.
Когда они втроем осматривали окрестности Ниццы, Лезорн убедился, что лишь одно место подходило для «несчастного случая» — тропа Поншет, вившаяся вдоль побережья и взбегавшая на тот самый мыс Рауба-Капеу, о котором рассказывала Амели. Бандит несколько раз побывал там один и внимательно измерил взглядом высокие скалы, нависшие над морем. Кое-где росли корявые деревья; сучья их трещали под напором ветра. «Только здесь дело может выгореть!» — решил он. На самом конце мыса, не переставая, дул яростный ветер. Скалы были такой высоты, что всякий, кто сорвался бы на прибрежные камни, торчавшие словно зубья пилы, непременно разбился бы насмерть.
Оставалось лишь выбрать такое время, когда тропа бывала совершенно безлюдной. Лезорн постарался, чтобы подруги за ужином побольше выпили, и около полуночи, когда они стали жаловаться на головную боль, предложил прогуляться.
— Вам надо подышать свежим воздухом, — сказал он. — Кстати посмотрим на совиные гнезда при лунном свете.
— До чего вы сентиментальны, старина! — воскликнула Олимпия. — Не то, что этот изверг де Мериа!
Накинув плащи, чтобы не простудиться, они отыскали в темноте тропинку, которая вела к замку. Проходя через старинную часть города, где рядом с убогими хижинами возвышались дома богачей, они услышали рыдания: в одной бедной лачуге ребенок жалобно просил хлеба. Подруги поспешно вошли. При свете коптящей лампы молодая женщина шила; девочка лет двенадцати пыталась успокоить малыша, плакавшего от голоса.
— Вот вам на хлеб, вот и на пирожные!
И бывшие проститутки, порывшись в карманах, выложили на стол все, что у них было: золото, серебро, медь. Ребенок протянул ручки за монетами, а женщина и девочка в испуге встали. Жизнь их не баловала, и они привыкли всегда ждать беды…
Олимпия и Амели выбежали так же поспешно, как вошли. Лезорн, державшийся в тени, последовал за ними. Вскоре они достигли тропы Поншет, где в этот поздний час никого не было. Ветер шумел в ветвях и гулко завывал в расщелинах скал.
— Я хочу вернуться, — сказала Амели.
— И я, — заявила Олимпия. — Холодно!
— Может быть, вы боитесь? — спросил Лезорн.
— Вовсе нет! Чего нам бояться?
— Ведь уже поздно, и мы здесь, к сожалению, совсем одни. Но мне бы хотелось дойти до конца мыса; тут все напоминает пустынный каледонский пейзаж.
— Ну что ж, пойдем!
Они отправились дальше. Ветер бесновался; подруги взялись за руки и шли молча. Погода была словно на заказ для Лезорна. На оконечности мыса ветер дул со скоростью урагана и мог не только сорвать шляпу, но и унести человека. Слышно было, как внизу ревело море. Женщины испуганно попятились.
— Посмотрите-ка, что это такое? — спросил бандит. — Видите, вон там?
Когда его спутницы подошли к обрыву, Лезорн прыгнул и что было силы толкнул их сзади. Амели сразу упала в пропасть; Олимпия же уцепилась за выступ скалы и повисла над бездной. Схватив большой камень, бандит начал бить ее по рукам; пальцы несчастной разжались, и она, испустив пронзительный вопль, полетела вслед за подругой.
Сохраняя спокойствие, Лезорн спустился вниз по тропке, огибавшей скалы. Он хотел убедиться в том, что его жертвы погибли. Но вода преградила ему путь: он не рассчитал, что наступил час прилива. Олимпия и Амели, очевидно, не разбились о скалы, а упали в море. Это встревожило бандита. Он безуспешно попытался измерить глубину у подножия утесов. Волны поднимались очень высоко и, с шумом разбиваясь о скалы, уходили сквозь трещины.
Мысль, что обе женщины могли остаться в живых, мучила Лезорна даже после того, как он вернулся в Париж. Но местные газеты молчали, и он успокоился. Плавать ни Олимпия, ни Амели не умели, и если даже они не разбились, то неминуемо должны были утонуть. Море, без сомнения, далеко отнесло их трупы.
В конце концов он перестал думать об этом: у него было много хлопот с имуществом Олимпии, которое надо было превратить в деньги. Хотя она истратила огромные суммы на «истинно христианские» школы, на газету «Хлеб», на приют, на графа де Мериа и так далее, для Лезорна все еще оставался немалый куш.
Ему и в голову не приходило, что Олимпия и Амели были спасены рыбаком, чья лодка, быстрая и легкая, как тень, покачивалась на волнах неподалеку от места происшествия. Заметив, что женщины, которых он вытащил из воды, еще живы, рыбак и его жена оказали им необходимую помощь, и вскоре подруги пришли в себя. По непостижимому стечению обстоятельств они очутились в той самой лачуге, где за несколько часов до этого великодушно опустошили свои карманы…
LXVII. Попытка аббата Филиппи
Трудно сказать, отчего, но ни художники, ни Керван, ни дядюшка Гийом, ни Малыш, ни его старый прадед (тоже своего рода ребенок) — никто не мог свыкнуться с Филиппи. Эти честные люди инстинктивно чуяли в аббате преступника и никогда не говорили при нем ничего лишнего. Оба старика уже раскаивались, что поторопились дать мнимому учителю приют, — настолько он был им чужд, хотя Филиппи из кожи вон лез, стараясь внушить доверие.
