Колин Маккалоу - По воле судьбы
— Она уже сделала это много лет назад.
Брут налил себе вина, поискал глазами воду, потом пожал плечами и приложился к напитку. Лицо его исказилось гримасой.
— Ты мог бы потратиться на что-нибудь получше.
— Я пью вино не для того, чтобы его смаковать. Я пью, чтобы надраться.
— Оно очень кислое. И твой желудок, наверное, в дырках, как сыр.
— Мой желудок крепче твоего, дорогой. У меня не было прыщей в тридцать три. И в восемнадцать, кстати.
— Неудивительно, что ты проиграл на консульских выборах, — морщась, парировал Брут.
— Людям не нравится голая правда.
— Я понимаю.
— Кстати, что привело тебя сюда?
— Сегодняшний скандал на Марсовом поле.
Катон фыркнул.
— Ха! Курион проиграет!
— Не думаю.
— Почему?
— Потому что он обосновал свое вето.
— Тут одно обоснование: Куриона купили.
«О, — подумал Брут, — я понимаю, почему без Бибула нам не везет. Я пытаюсь действовать, как Бибул, и терплю неудачу. Как и в большинстве случаев, кроме делания денег, но откуда у меня этот талант, я не понимаю».
Он повторил попытку.
— Дядя, объяснять все тем, что Куриона купили, неумно и к делу совсем не относится. Важна причина, по которой наложено вето. Великолепная комбинация! Цезарь просил нас отнестись к нему так же, как к Помпею. Мы отказали и тем самым вооружили Куриона.
— Как мы могли согласиться на просьбу Цезаря? Я презираю Помпея, но Цезарь гораздо мельче его. Помпей был силой во времена Суллы, он снискал много почестей, ведя очень выгодные для Рима войны. Он удвоил наши доходы.
— Это было давно. Десять лет назад. А с тех пор Цезарь затмил его в глазах плебса и прочих римлян. Сенат может заигрывать с иностранцами, раздавать посты, но все это чушь. Слово народа — вот что имеет значение. А народ любит Цезаря, нет, практически обожает.
— Тупость и глупость! — огрызнулся Катон.
— Я с этим согласен. Но факт есть факт. Предложив Сенату отнестись к Помпею, как к Цезарю, Курион победил. Мы, противники Цезаря, оказались не правы. Он упрекнул нас в мелочности, в сведении счетов. Он сделал так, что наши мотивы стали казаться простой ревностью.
— Это не так, Брут.
— Тогда что заставляет boni так поступать?
— Я уже четырнадцать лет в сенаторах, Брут. Я видел Цезаря в неприкрашенном виде, — спокойно ответил Катон. — Он — Сулла! Он хочет стать царем Рима. А я поклялся отдать все свои силы, чтобы помешать этому. Оставить при Цезаре армию равносильно самоубийству. Мы подарили ему три легиона с подачи Ватиния. И что сделал Цезарь? Он набрал еще несколько легионов. И содержал их, пока не сдался Сенат.
— Я слышал, — сказал Брут, — что он, будучи консулом, получил огромную взятку от Птолемея Авлета и провел декрет, подтверждающий право Авлета на египетский трон.
— Это так, — с горечью сказал Катон. — Я говорил с Птолемеем Авлетом, когда он посетил Родос после того, как александрийцы скинули его с престола. Ты, кстати, тогда прохлаждался в Памфилии. Поправлял здоровье, вместо того чтобы приносить мне пользу.
— Нет, дядя, в то время я был на Кипре, — возразил Брут. — Составлял черновую опись сокровищ Птолемея Кипрского. Ты же сам не дал мне долечиться, ты помнишь?
— Ну, как бы там ни было, — сказал Катон, игнорируя справедливое замечание, — Птолемей Авлет примчался ко мне в Линд. Я посоветовал ему вернуться с миром в Александрию, предупредил его, что в Риме он разорится на взятки. Но конечно, он не послушался. И поехал в Рим, где растратил все свои деньги. Заплатил Цезарю шесть тысяч талантов за два декрета. Цезарь взял себе четыре тысячи, а по тысяче получили Марк Красс и Помпей. Много золота ушло к Бальбу, на остальное Цезарь вооружил незаконно набранные легионы.
— Куда ты гнешь? — грустно вопросил Брут.
— Просто объясняю тебе, что к чему. Я поклялся тогда не допустить, чтобы Цезарь командовал мало-мальски значительным войском. Но с четырьмя тысячами талантов он проигнорировал депеши Сената. И в результате имеет одиннадцать легионов, контролируя все наши сухопутные рубежи: Иллирию, Италийскую Галлию, Провинцию и Длинноволосую Галлию. Он подомнет под себя Республику, если не остановить его, Брут!
— Очень хочется согласиться, но я так не думаю. Стоит Цезарю кашлянуть — и вы уже бьете тревогу. Кроме того, Курион нашел превосходный рычаг. Он отзовет вето на условиях, которые для всех римлян и даже для половины Сената звучат очень разумно: лишить Помпея всего вместе с Цезарем.
— Но мы не можем этого сделать! — взревел Катон. — Помпей — пиценский мужлан. Он хочет все подмять под себя, с чем я, конечно, не могу смириться, но его низкое происхождение никогда не позволит ему сделаться единоличным властителем Рима. И потому его легионы — наша единственная защита против армии, преданной Цезарю. Мы не можем согласиться с условиями Куриона и не можем позволить Сенату согласиться с ними.
— Это понятно. Однако в наших действиях все усмотрят мелочное упрямство и низость.
Лицо Катона исказилось в ухмылке.
— Но мы победим!
— А что, если Цезарь во всеуслышание подтвердит, что готов отказаться от полномочий, если на это же пойдет и Помпей?
— Думаю, именно так он и поступит. Но это ничего не значит. Потому что Помпей никогда не сдаст своих позиций.
Катон снова наполнил свою чашу и залпом ее осушил. Брут сидел хмурый, не прикасаясь к вину.
— Только посмей сказать, что я много пью! — рявкнул Катон.
— Я и не думаю, — возразил с достоинством Брут.
— Тогда почему ты так косо смотришь?
— Я… — Брут помолчал, потом решился сказать: — Гортензий очень болен.
Катон весь напрягся.
— А какое отношение это имеет ко мне?
— Он просит тебя прийти.
— Ну и пусть себе просит.
— Дядя, я думаю, ты должен увидеться с ним.
— Он не мой родич.
— Но четыре года назад ты сделал ему огромное одолжение.
— Отдав ему Марцию? Это не одолжение.
— Но он так считает. Я только что от него.
Катон поднялся.
— Ну хорошо, схожу. Ты со мной?
— Да, — устало выдохнул Брут. — Хотя мне надо бы двигаться к дому. Мать хочет знать, чем кончилось заседание.
Красные глаза под распухшими веками заблестели.
— Не говори ей ничего лишнего, она все равно поймет все не так. И поделится своим мнением с Цезарем. Он ведь ее любовник.
Брут издал странный звук.
— Цезарь в отсутствии уже много лет.
Катон обернулся.
— Значит ли это то, что я думаю, Брут?
— Да. Она сошлась с Луцием Понтием Аквилой.
— С кем?!
— Ты меня слышал.
— Но он же годится ей в сыновья!
— Определенно, — сухо подтвердил Брут. — Он на три года моложе меня. Но это их не остановило. Дело скандальное. Или станет скандальным, если о том проведает город.
— Будем надеяться, не проведает, — сказал Катон, открывая входную дверь. — Удалось же ей в течение многих лет держать в секрете связь с Цезарем.
Дом Квинта Гортензия Гортала был одним из самых больших и самых красивых на Палатине. Он стоял на немодной когда-то стороне с видом на долину Мурции и Большой цирк и дальше на Авентинский холм. Кроме большого сада перистиля на землях вокруг дома были роскошные мраморные пруды, в которых резвились дорогие сердцу хозяина рыбки.
После свадьбы Гортензия с Марцией Катон ни разу сюда не заглядывал. Постоянные приглашения отобедать и выпить вина отклонялись. Он не хотел видеть Марцию.
А теперь, вероятно, увидит. Гортензию, должно быть, уже за семьдесят. Многолетняя война между Суллой и Карбоном и последующее диктаторство первого помешали его карьере. Он очень поздно выбился в консулы, а до того вел разгульную жизнь, и теперь это привело к деградации его некогда мощного интеллекта.
Катон и Брут вошли в просторный атрий. Кроме слуг, там никого не было. Не было и признаков присутствия Марции, когда их проводили в комнату отдыха — так Гортензий называл помещение, более походившее на будуар, чем на кабинет или спальню. Удивительные фрески неэротического характера украшали ее стены, которые без этого выглядели бы аскетическими. Гортензий решил воспроизвести настенную роспись разрушенного дворца критского царя Миноса. Чернокудрые стройные мужчины и женщины в юбках заскакивали на тучных буйволов, висели, как акробаты, на их крученых рогах. Ни зеленых, ни красных красок, только синие, желтые и коричневые тона. Вкус Гортензия был безупречен во всем. Как же он, наверное, наслаждается Марцией!
В комнате стоял стойкий запах старости, экскрементов и еще чего-то неуловимого, предвещавшего приближение смерти. На большой кровати, покрытой синим и желтым лаком в египетском стиле, лежал Квинт Гортензий Гортал, когда-то отменный юрист.
Он усох так, что напоминал мумию, безволосую, иссохшую. Но ревматические глаза сразу узнали Катона. Тонкая, в темных пятнах рука с удивительной силой стиснула руку гостя.
