Молчание Шахерезады - Суман Дефне

Ах, какой чудесной Эдит была в детстве…

– И печку затопи. С вами тут и заболеть недолго, – бросила она Зои, все еще возившейся с постелью. – Вы обкурились, что ли? Ходите обе как одурманенные.

Зная хозяйку, служанки молча продолжали заниматься своими делами.

– Ирини, дай-ка мне вон тот корсет. Ну же, не отвлекайся. Обед скоро, а я еще не одета. А то бежевое платье ты принесла? Нет, не это. Боже милостивый, Ирини! Дорогая моя, я что, по-твоему, в гольф играть собираюсь? Пусть будет клетчатое, с синим поясом которое. Пока его надену. А к чаепитию приготовь сине-зеленое шелковое. Честное слово, вы меня уже утомили. Давай, григора, эла! [20]

А внизу, в библиотеке месье Ламарка, которая все еще пахла его табаком, Димитриос Митакакис, протянув пухлые руки, покрытые рыжими волосками, к камину, смотрел, как желтые с голубой каемкой языки пламени поедают поленья. Легкое потрескивание заставляло забыть о ветре, бьющем в окна, а тепло позволяло расслабиться. На резном рабочем столе из орехового дерева позади Митакакиса лежали бумаги, чернильница была полной, и казалось, что хозяин вышел ненадолго. За стеклом книжного шкафа, полностью занимающего одну из стен, стройными рядами стояли французские и английские книги в переплетах разных цветов: красных, бордовых, черных. Золотистые надписи на корешках кое-где уже стерлись, но в основном легко читались даже издалека.

Эдит дернула за кисточку колокольчика, подавая сигнал на кухню, и, даже не подождав, пока гость сядет, устроилась в обитом коричневой кожей кресле. От волнения она кусала нижнюю губу. Из открытого портфеля, лежащего на столике, виднелась папка, на которой что-то было написано на греческом. Эдит пыталась понять, какое же такое серьезное дело пожелал обсудить с ней адвокат. Ей снова захотелось закурить. Но второй сигареты, которую ей свернула Сыдыка, в кармане не оказалось.

Появилась служанка с серебряным подносом. Подав кофе, она вышла из комнаты, и только тогда Димитриос Митакакис, сидевший в огромном кресле по другую сторону столика, повернулся с неожиданным для такого полного мужчины изяществом к Эдит и заговорил:

– Мадемуазель Ламарк, я буду короток и ясен. Полагаю, то, что вам предстоит услышать, может вас несколько изумить.

Он положил на колени портфель и какое-то время копался в нем, выискивая среди зеленых картонных папок нужные документы. Эдит, слегка склонив голову, спокойно, но заинтересованно ждала продолжения. С лица ее сошли все краски, а глаза стали еще темнее.

Это бледное дитя совсем не похоже на избалованную, самолюбивую богачку, которую он представлял во время путешествия из Афин в Смирну, думал Митакакис. Кто знает, может, все получится много легче… И хорошо, что они разговаривают наедине, без ее матери. В молчании девушки, хоть она и сидела хмурая, было что-то успокаивающее. Она не болтала попусту, лишь бы заполнить тишину.

Отхлебнув кофе, Эдит закашлялась.

– Я приехал, чтобы сообщить вам о наследстве.

– О наследстве? – черные брови сошлись еще больше.

– Если вы примете наследство, завещанное вам моим ныне почившим доверителем, то станете обладательницей солидного состояния, а также дома номер семь на улице Васили.

Адвокат замолк, ожидая, что его слова произведут должный эффект, но складка между бровями девушки не исчезла. Не дождавшись ответа, он посчитал нужным добавить:

– Конечно, вы вправе и отказаться от наследства…

Эдит поставила чашку на столик и наклонилась к нему.

– Где находится эта улица Васили? – спросила она уже не по-французски, а по-гречески, что сразу придало гостю уверенности.

– В Смирне, – ответил он шепотом, как будто раскрывал какую-то тайну. – Совсем рядом с вокзалом Пунта, конечной станцией железнодорожной ветки до Айдына. В народе это место называют кварталом английских домов. Полагаю, вы знаете бульвар Алиотти? Да, вевеа [21], а это как раз одна из улиц, что его пересекают. Там живут семьи англичан, французов, итальянцев и зажиточных греков.

Накануне, едва приехав в Смирну, он первым делом отправился осмотреть дом и округу. Железная дорога пролегала очень уж близко, а жили там в основном не семьи, а холостые англичане. Дом, долгие годы стоявший под замком, и прилегающий к нему сад пришли в запустение, но сейчас не стоит об этом говорить.

– Ничего не понимаю. После смерти отца все имущество было разделено. Никто ни слова не сказал мне об этом доме. Наверное, произошла ошибка? У меня есть старшая сестра, Анна Маргарет. У ее мужа немало собственности в Смирне, Бурнабате и Будже. Его зовут Филипп Кентербери, быть может, вы его ищете?

Димитриос Митакакис вынул из кармана жилета серебряный портсигар. Доверитель, сгорая от воспаления легких, пытался подготовить его к этой встрече, но он всякий раз тут же закрывал тему: не хотел утомлять и без того измученного болезнью мужчину. А кроме того, ему хотелось доказать свое профессиональное мастерство. Однако сейчас, сидя в пропахшей табаком библиотеке Ламарков с угрюмой Эдит, он мучился, не зная, как сказать правду.

– Можно, пожалуйста, мне тоже сигарету?

– Ах да, конечно. Прошу прощения, я должен был сразу предложить. Как-то не подумал. Прошу. Вы так молодо выглядите…

Так значит, женщины в Смирне не стесняются курить при незнакомых мужчинах.

Эдит махнула рукой, принимая извинения, вынула из кармана мундштук из слоновой кости, вставила сигарету и, не дожидаясь помощи адвоката, зажгла ее отцовской зажигалкой. С нетерпением затянувшись, она прикрыла глаза.

– Мадемуазель Ламарк, дело тут непростое. Я предпочел бы, чтобы вы узнали об этом от кого-то другого, например от матери.

Складка между ее бровей стала еще глубже.

– Так давайте позовем ее?

– Нет-нет, в этом нет никакой необходимости.

Адвокат протянул Эдит папку из зеленого картона, которую все это время держал в руках, а сам встал и, прихрамывая, подошел к окну. Положив одну руку в карман, он смотрел на турка-управляющего, который разговаривал с садовником возле беседки.

– Эти бумаги?..

Он обернулся. Бросив окурок в камин, подошел и, сцепив руки, остановился перед Эдит.

– Дело в том, мадемуазель Ламарк, что мой ныне покойный доверитель Николас Димос, то есть человек, завещавший вам этот дом… Он… Как бы вам сказать? Он полагает… точнее, полагал – месье Димос не так давно покинул нас, пусть земля ему будет пухом. Хм-хм, по правде говоря, слово «полагал» в данном случае не очень подходит – вернее будет сказать, что он в этом совершенно не сомневался. И я сейчас собственнолично убедился, что доверитель мой все-таки прав.

Девушка смотрела на него широко распахнутыми глазами, а пальцы с обгрызенными ногтями глубже впивались в обивку кресла. Вздохнув, адвокат поднял голову:

– Мадемуазель Ламарк, я прибыл сюда, чтобы сообщить вам, что вашим настоящим отцом является мой доверитель Николас Димос.

Первые годы в Смирне

Еще только занималась заря, когда Авинаш проснулся. В мечети Мумйакмаз, находившейся по соседству с постоялым двором, где он жил, муэдзин читал азан, призывая к молитве. Всю ночь хором выли собаки, но это не помешало Авинашу хорошенько выспаться. Раскинувшись на тонком соломенном матрасе, он слушал с закрытыми глазами, как в утреннем воздухе раздается приятный, выразительный голос.

С муэдзином, звали которого Нури, он познакомился как-то по пути на рынок. Это был молодой мужчина со светлой кожей и тонкими чертами лица, отличавшийся добрым нравом. В ходе бесед Авинаш выяснил, что тот регулярно ходит в обитель дервишей Мевлеви, и даже однажды по его приглашению сам попал туда на музыкальную церемонию. В тот вечер он узнал, что молодой муэдзин еще и мастерски играет на нэе. В звуке дыхания, выходившего из его тростниковой флейты, слышались тайны Вселенной. На глаза Авинаша набежали слезы, и он вспомнил слова своего деда: «Самую непосредственную связь между Творцом и его рабами созидает музыка». Помимо музыки в тот вечер еще одним развлечением был ракы, анисовая водка. Именно этому больше всего удивился Максимилиан Ллойд, его начальник в консульстве, который назвал большим успехом, что Авинашу удалось проникнуть в этот орден. Авинаш же вспоминал тот вечер не как профессиональный успех, а как духовный опыт, преисполнивший его любви к музыке и Творцу.