Кальман Миксат - Говорящий кафтан
- Ну, что там? Чего ты дергаешь меня, сорванец?
- Простите, дядюшка, я только потому разбудил вас, что спросить хотел, не знаете ли вы, где проходит дорога на Кечкемет?
- Как не знать, - ответил скупой на слова скотогон.
- Мы, как видно, к "Чертовым озерам" забрались. Две передних телеги уже в грязи увязли. Оглядитесь, посоветуйте, как отсюда выбираться.
Старый Мартон внимательно вгляделся в небо, усеянное мириадами мигающих искрящихся звезд.
- Может быть, вы с возка сойдете, посмотрите, где мы?
- А что я там увижу? - рассердился старик. - Один конский щавель как две капли воды на другой похож. Не знахарь я, чтобы в травах разбираться.
И старик снова стал внимательно всматриваться в звезды над головой.
Вдруг он приподнялся на телеге и крикнул кучеру Криштона:
- Эй, сынок, видишь две звездочки, что внутри ковша Большой Медведицы? Одна - большая, тусклая, а другая - поменьше, но ярче. Друг против друга они.
- Вижу, дядя Мартон.
- Ну так вот, держи как раз посередке между ними. Там и будет хорошая дорога.
Сказал и снова улегся спать, твердо убежденный, что теперь все будет в порядке. Господа тоже выбрались из воды, доходившей до колена, и вскарабкались на телеги. Вернулся к своей повозке и Лештяк, но Цинны на ней уже не было. В суматохе цыганочке удалось ускользнуть незамеченной, только черная коса осталась лежать на телеге.
Михай со вздохом взял в руку пышную косу и по щепотке нринялся сбрасывать волосы в болото. Ветерок относил черные нити волос в сторону, и они сначала словно парили в воздухе, а затем плавно опускались на зеленоватую воду, которая качала их на своей поверхности, обвивая ими кувшинки, осоку и цветочки дикого горошка, напоминающие мотыльков...
Когда путники, по указанию пастуха Мартона, действительно выбрались на твердую колею, в руке у бургомистра остался один-единственный волосок - тот, которым он обвил один из своих перстней.
- Эй, люди! - громко крикнул Лештяк, - Где же моя девица? К кому на телегу она пересела?
Ответ отовсюду был один: "Здесь нет! И у нас нет!"
- Слава богу! - проговорили сенаторы облегченно. - Сбежала маленькая плутовка!
Злоключениям их пришел конец. Теперь до самого рассвета депутация ехала без всяких происшествий: от деревни к деревне, от хутора к хутору; только изредка дорога становилась малозаметной. Но теперь уж это было не страшно: стоило только разбудить старого Марци, и он всякий раз безошибочно указывал единственно правильный путь.
- Держите прямиком на маленькую звездочку, сбоку от Наседки с цыплятами10.
Среди сверкающих небесных светил пастух чувствовал себя уверенно, как дома. Земля казалась ему всюду одинаковой и потому незнакомой, а небо - будто открытое взору, вечно неизменное и потому знакомое синее поле.
На нем-то дядя Марци и проложил депутации путь от Пешта до самого славного Кечкемета. И был этот путь такой прямой и ясный, что порой старому пастуху даже казалось, будто пыль клубится на его небесной дороге.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Пинтё расставил на площади заряженные мортиры; кое-где готовили огромные транспаранты с надписями: "Добро пожаловать!" "Виват!" и т. п. Известный своим умением красиво говорить Пал Фекете как раз зубрил у себя на пчельнике речь, которая начиналась словами: "Кому не довелось слышать о славном, мудром, всеми почитаемом Сенеке?" (Разумеется, все уже слышали о нем, так как почтеннейший Пал Фекете постоянно жил за счет изречений этого почтенного и мудрого мужа -
пли за счет изречений, которые ему приписывал.) Бюрю и его музыканты уже канифолили свои смычки. Словом, шли грандиозные приготовления. Чего доброго, и в колокола ударили бы, если бы господин Поросноки еще под Цегледом не догадался посадить на лошадь проворного табунщика Пали и послать его с предупреждением в Кечкемет, чтобы там не вздумали затевать каких-нибудь торжеств, так как радоваться нечему. Гонец Поросноки поверг горожан в уныние; хмуро, с кислыми физиономиями взирали кечкеметцы под вечер из окон и из-за заборов на вступление в город своей незадачливой депутации. Не было слышно ни одного, даже самого слабого возгласа "ура", только собаки с лаем бежали вслед за подводами. Может быть, так оно и лучше: зачем дразнить, раздувать обиду, которая и без того достаточно велика!
В тот же вечер город облетело известие о том, как Надькёрёшцам удалось оставить Кечкемет с носом, а вернее, как Кечкемет сам себя наказал, получив от султана - явно в насмешку - в обмен на свои многочисленные дорогие дары и сокровища какой-то жалкий кафтанишко. (Чтоб султан подавился им!) Вот уж поистине, стыд и позор! Как только не совестно было делегации возвращаться домой с этим кафтаном?!
На другой день перед городской ратушей собрались толпы народа: наиболее уважаемые граждане города поднялись в зал, чтобы из собственных уст членов депутации услышать отчет о результатах поездки. Таков уж был старинный обычай в городе. Народ попроще толкался снаружи, женщины визжали, разбитные парни шныряли повсюду и фальшивыми голосами подбирали мелодию для стишка, который в этот момент, неизвестно кем придуманный, был на устах всей толпы:
А тут еще проезжавшие через город надькёрёшские возчики подлили масла в огонь. Подстегнув лошадей, они с издевкой бросили в толпу:
- Ну как, не жарко в кафтанишке-то? А?
Что говорить, именитым мужам города, собравшимся наверху, в ратуше, было, пожалуй, и вправду жарко!
Мрачно сидели они в своих креслах; некоторые, как, например, господин Инокаи, уже смирились со своим поражением. Но с красивого смуглого лица городского головы все еще не сходило выражение отваги и упорства.
Путевые впечатления красочно расписал в своей искусно составленной речи Поросноки. Он начал ее с упоминания о боге (который так часто навещает Кечкемет, что его вполне можно было бы считать местным жителем): "Не без божьего промысла зародился в наших головах план, который должен был навсегда избавить город от дани и поборов. Нами руководили вера и добрые намерения (господь бог и тому свидетель!), и не наша вина, что план сорвался. Оно конечно, расходы понесены огромные, но ведь мы думали - кто смел, тот и съел!"
Вначале все слушали тихо, и складная речь Поросноки, казалось, могла бы спасти магистрат, если бы во время изложения подробностей, с великим пафосом расписанных оратором ("...и вот в среду мы предстали перед его величеством турецким султаном, который восседал в своем великолепном царском облачении..."), -если бы в этот момент его не прервал Гапшар Пермете, громко воскликнув:
- А была ли у него во рту трубка?
Собравшиеся заулыбались, и грубые шутки посыпались одна за другой.
Авторитет делегации быстро таял. Ведь достаточно одной единственной искры, чтобы солома вспыхнула.
- Какую тьму добра-то ухлопали!
- Понашили красных платьев для каких-то шлюх! Чиновные сводники!
- Повезли султану кнут с рукояткой из драгоценных камней, золотую секиру! Вот на что ухнули денежки!
- Посмешище из нас сделали! Я только что с улицы, слышал, как надькёрёпщы орали на ярмарочной площади: "Ну как не жарко в кафтанишке-то?" Такой позор на наш город!
- Что вы на это ответите, господа сенаторы?!
А верзила Йожеф Беркеши вскочил с места и, выкатив глаза и угрожающе размахивая кулаками, заревел зычным голосом!
- Уходите в отставку! Прочь от зеленого стола! Подобно урагану, вырывающему с корнем деревья, под сводами зала эхом прокатилось стоустое зловещее: "Уходите в отставку" разгневанные горожане все теснее обступали зеленый стол. Михай Лештяк отшвырнул от себя стул отцепил со своего жилета печать города и вместе с цепочкой бросил ее на стол, Пролетев по столу она сорвалась и со звоном стукнулась об пол и откатилась в самый дальний угол зала.
- Вот она, пожалуйста! - И он поспешил к двери. Но Балаж Путноки преградил ему дорогу.
- Не тут-то было, молодчик! Ни с места! Перед богом и людьми я обвиняю тебя в том, что ты стакнулся с врагами города, предал в руки Чуды столпов нашей святой церкви. Ты арестован!
- По чьему приказу? - гордым и холодным тоном спросил Лештяк"
Путноки смешался и замолчал, словно ему вдруг отрезало язык, а Лештяк, хлопнув дверью, удалился из зала.
Теперь один за другим встали и остальные сенаторы и, уступая общей воле, сложили с себя полномочия.
В воцарившемся хаосе к председательскому креслу протиснулся почтеннейший Йожеф Беркеши.
- Я вношу предложение: до тех пор пока мы после зрелого размышления не выберем новый магистрат, пусть делами города займется временная комиссия из трех человек. В составе трех наших граждан: одного католика, одного кальвиниста и одного лютеранина.
- Правильно! - завопили все вокруг.
Тут же и выкликнули трех кандидатов: Шамуэль Холеци, Балаж Путноки и Йожеф Беркеши.
Не дожидаясь даже, пока толпа разойдется, триумвират удалился на совещание в соседнюю комнату и первым делом постановил арестовать Михая Лештяка.
