Ричард Вудмен - Око флота
— И че мы будем с ним делать, мистер Моррис? — спросил Хамфрис многозначительно.
Моррис нахмурившись глядел на Дринкуотера. Картинно облизнул губы. Но то ли он прочитал что-то на лице Дринкуотера, то ли его желания временно ослабли, то ли испугался быть обнаруженным, но Моррис принял, наконец, решение и склонился над Натаниэлем.
— Если, — Моррис словно выдавливал слова, — проболтаешься кому-нибудь, тебе не жить. Это будет просто — несчастный случай, и все. Ты понял? Или ты предпочитаешь, чтобы наш приятель Треддл… — тут моряк выступил вперед, держа руку на ремне, — дал тебе понять, что значит, когда тебя имеют?
Во рту у Дринкуотера пересохло. Он с трудом сглотнул и пробормотал:
— Я… Я понял.
— Тогда иди куда шел, сосунок.
Дринкуотер побежал. Увиденная сцена потрясла его. Когда он поднялся на шкафут, к нему подошел Тригембо. Моряк как-то странно посмотрел на него, но мичман был настолько испуган, что не обратил внимания.
— Мистер Блэкмор хочет вас видеть, сэр, — сообщил матрос пробегающему мимо Натаниэлю.
Дринкуотер пошел на корму. Его сердце отчаянно билось; он старался, чтобы штурман не заметил, как он весь дрожит.
Спустя неделю испанцы вновь плотно обложили Гибралтар. Родни отослал транспорты на Минорку, а подразделения флота Канала отправил обратно в Англию под командованием контр-адмирала Дигби. Пустые транспорты ушли вместе с ним. Выполнив здесь свою задачу, адмирал отплыл в Вест-Индию с подкреплениями для расквартированных там сил.
От Гибралтара до Порт-Маона пятьсот миль. Краткому затишью в погоде пришел конец. Свирепый «левантинец» оскалил зубы, и «Циклопу» вместе со своим консортом «Метеором» приходилось немало потрудиться, чтобы удержать порядок среди вверенных им транспортов. Конвой пробивался на ветер, постоянно меняя галсы. Поначалу они уклонились далеко на юг, избегая неблагоприятного течения, идущего вдоль испанского берега и крошечного островка Альборан, но из-за сильного сноса на восток взяли курс на север, пока в виду не показались украшенные снеговыми шапками пики Сьерра-Невады, и обогнули мыс Капе-де-Гата. Получив больше пространства для маневра, конвой рассредоточился, еще более усложнив кораблям эскорта их роль пастухов при стаде.
Погода все портилась. «Циклоп» представлял собой унылую картину. Влага проникала во все закоулки корабля. В сырых местах появилась плесень. Все люки были задраены, но сквозь закрытые крышки орудийных портов вода просачивалась в таких количествах, что ее приходилось постоянно откачивать. Отсутствие вентиляции между палубами привело к такой спертости воздуха и скоплению испарений, что у человека, спустившегося сверху, перехватывало дыхание.
Вахта сменяет вахту. Четыре часа сна, четыре часа бодрствования. Огни на камбузе погашены, и только ежедневная порция грога заставляет людей работать. Она и линьки. Но даже сейчас происходят срывы: случаются драки и имена виновных заносятся в журнал наказаний.
Облегчения не наступило и когда «Метеор» просигналил, что он один сопроводит конвой в гавань Порт-Маона, а «Циклопу» предстоит нести крейсерство у берега, ожидая, пока транспорты разгрузятся. Капитан «Метеора», хоть и был вдвое моложе Хоупа, являлся старшим по выслуге. О нем шла слава как о любителе хорошего вина, смуглых красоток и изысканных блюд. Поэтому «Метеору» предстоит мирно покачиваться у причала в Ласаретто, а «Циклопу» болтаться на волнах у побережья с зарифленными парусами и впередсмотрящими, затершими до дыр глаза в поисках испанских рейдеров.
На четвертый день после входа конвоя в гавань Маона Хамфрис упал за борт. Никто не видел, как это произошло, его просто не оказалось на перекличке, а поиски на корабле не дали результата. При этой вести Дринкуотер внезапно ощутил страх. Моррис бросал на него угрожающие взгляды.
На седьмой день шторм начал слабеть, но с присущим ему коварством, море приготовило им напоследок еще один сюрприз. К вечеру ветер стих совершенно, оставив «Циклоп» беспомощно раскачиваться на огромных волнах, накатывающих с юго-востока. Так что ад продолжался, истязая фрегат и переполняя чашу страданий мичмана Дринкуотера. Ему казалось, что того счастья, которое он пережил в Гибралтаре, не было никогда, что это чувство являлось иллюзией, не имеющей ничего общего с реальностью. Он понимал, что стал жертвой собственной наивности. Впечатление было такое, что грязные флюиды Морриса и его дружков-извращенцев с нижней палубы просачиваются через весь корабль как влага и трюмная вонь. То событие настолько стало ассоциироваться в его сознании с запахом немытых тел, собранных в непроветриваемом помещении, что стоило этому аромату коснуться его ноздрей, как в воображении тут же всплывал образ Морриса. Надо называть вещи своими именами: Моррис гордится собой. При одном воспоминании Дринкуотера прошиб пот. Ему начинало казаться, что все вокруг замешаны, хотя по правде лишь около дюжины из экипажа в двести шестьдесят человек были гомосексуалистами. Но Дринкуотер, еще совсем юноша, отовсюду ощущал угрозу, олицетворявшуюся для него в непрестанной тирании Морриса, подкрепляемой силой мордоворота Треддла и его дружков. Натаниэль замкнулся в кокон страха. Его терзало знание, которым он не смел поделиться ни с кем.
С окончанием шторма «Циклоп» провел следующую неделю крейсерствования при благоприятных условиях. Вместе с теплыми ветрами апрель шел на смену марту. Атмосфера между палуб фрегата стала более приятной по мере того, как свежий воздух заполнял жилые помещения. Уксусного раствора не жалели, и под надзором Дево матросы драили и красили так, что ватервейсы приняли ярко-бардовый цвет, панели на квартердеке отливали золотом, а вся медь горела огнем на весеннем солнце.
В последнее воскресенье марта капитан Хоуп, вместо обычной англиканской службы, зачитывал Свод законов военного времени. Дринкуотер стоял рядом с другими мичманами, внимая голосу Хоупа, оглашавшему суровый катехизис Адмиралтейства. Когда Хоуп добрался до статьи 29, мичман почувствовал, что краснеет: «Если кто-либо на флоте окажется причастен к неестественному и позорному преступлению мужеложства и содомии, будь то с человеком или скотом — повинен смерти…». Натаниэль прикусил губу и усилием воли подавил овладевший им животный страх, но по-прежнему избегал встречаться глазами с теми, кто, как он знал, пристально на него смотрит.
После этого впечатляющего напоминания о капитанской власти, матросы остались смотреть наказание. За время прошедшего шторма два человека оказались повинны в постоянных проступках. Хоуп не относился к жестоким командирам, а Дево, в силу свойственного аристократам убеждения в силе своего авторитета, никогда не стремился утверждать его строгостью. По его мнению, помощники боцмана вполне могли справиться с задачей удержания экипажа «Циклопа» в рамках дисциплины. Но между теми двумя разгорелась вендетта, и ни капитану, ни первому лейтенанту не оставалось иного выбора.
Раздалась барабанная дробь, морские пехотинцы строились, пока решетки от люков привязывали к снастям грот-мачты. Вызвали наказуемого. Прежде чем огласить приговор, Хоуп попытался выяснить у него причину ссоры, но не получил ответа. У нижней палубы свои законы, и ее секреты охраняются очень тщательно. Человек подошел к помощникам боцмана, которые схватили его и привязали за руки к решетке. Через рот пропустили кожаный ремешок, не дающий жертве прикусить язык. Человеком был Тригембо.
Снова загремел барабан, еще один помощник боцмана взялся за плетку-девятихвостку и отмерил первую дюжину ударов. На вторую дюжину он был сменен, третью снова отвесил сам. После того, как на исполосованную спину вылили бочонок воды, ремни отвязали.
Пошатываясь, Тригембо занял свое место в строю среди притихших собратьев. Вывели второго. Могучая спина Треддла пестрела знаками предыдущих порок, но свои три дюжины он вынес так же стойко, как Тригембо. Когда его отвязали, он поднялся без помощи других. Глаза матроса блестели от слез и ярости. Он смотрел прямо на Дринкуотера.
Мичман привык к жесткости таких публичных наказаний: странно сказать, но это зрелище произвело на него намного меньшее впечатление, чем высокопарный стиль статьи 29 Свода законов военного времени. Как и большинство офицеров и матросов, он старался занять мысли чем-нибудь другим, и сконцентрировал внимание на ряде пожарных ведер — с тщательно вырисованном на каждом королевским вензелем, — раскачивающихся в такт движениям корабля. Способ казался ему эффективным, помогая отвлечься от беспокойства, вызванного безжалостной фразой. Он так погрузился в себя, что оказался совершенно не готов, встретив взгляд Треддла.
Злой импульс этого взгляда был настолько силен, что Дринкуотер вздрогнул, как от удара. Мичман вдруг ощутил, что он каким-то образом причастен к вражде, возникшей между двумя матросами и проявляющейся в их бесконечных схватках. Натаниэлю едва не стало дурно. А вот одному из моряков стало. Им оказался тот молоденький марсовый, которого совратил Моррис.
