Михаил Голденков - Схватка
Во время вяселля Михал улучил момент, чтобы по душам поговорить со своим счастливым другом. Он в кратце рассказал ему об их с Богуславом плане сделать его, Яна, королем Польши и Великим князем Литвы.
— Не знал, братко, что ты будешь так обо мне заботиться, — растрогался до слез Собесский. Михал покраснел. «Эх, если бы я все мог рассказать тебе!» Смущение и стыд перед Собесским Михала были настолько сильными, что он решил хотя бы чуть-чуть раскрыться своему другу:
— Тут доброе дело для всех нас. И для Литвы в большей степени. Ты ведь человек русский, тебе русские земли не чужие, в отличие от Яна Казимира и его Марии. Твоя кандидатура всех устроит. Нас с Богуславом особенно. И Русь, и Польшу, и Литву тоже устроит.
— Поляки не захотят, — замахал своими медового цвета волосами. Собесский, — они ревнуют нас.
— Ну, почему же? Ягайло ведь короновали!
— Это было давно. Сейчас все по-другому.
— И вот, чтобы поляки не артачились, Богуслав решил надавить на них через Ежи Любомирского.
— Этого скандалиста?
— Так, но этот скандалист, согласись, имеет большое влияние и связи у польской шляхты, а также заграницей. Он на короткой ноге с Австрией и Брандербургией.
— Это верно, — кивнул Собесский, — но…
— И вот тут-то, — перебил Михал друга, — нам нужно заплатить Ежи, чтобы он начал работу по продвижению твоей кандидатуры у ляхов. Ты ведь для поляков почти свой! И для русских — тоже.
— Да, но… разве ты не слышал? В Варшаве собираются подавать в суд на Любомирского.
Михал удивленно поднял брови. О том он ничего не слышал.
— Значит, король наносит ответный предупреждающий удар? — разволновался он, думая, что не зря предупреждал Богуслава не связываться с Любомирским. Но отступать было уже поздно.
— Ну, что ж, тогда нам надо действовать быстрее! — не то спросил, не то утвердительно сказал Михал.
— Сколько захочет Любомирский? — задумчиво поглаживал висячие усы Ян Собесский.
— Много. Богуслав предлагает сумму разделить. Половину мы, а половину — ты.
— Эх, любый мой братко, у меня сейчас и боратинки[2] за душой нет! — сокрушенно развел руками Галицкий князь.
— Я могу тебе занять.
— И сколько будем платить?
— Богуслав хочет десять тысяч злотых. Это с обоих сторон. Ты — десять, и мы — десять, — заговорчески понизив голос и воровато оглядываясь, говорил Михал.
— Ого! — выпучил глаза Собесский. — Так много?
— Богуслав считает, что это даже мало. Он предлагает еще по два раза столько же заплатить Любомирскому, когда он все проделает, и тебя изберут на трон.
— Ну, тогда можно будет, — согласился Собесский, задумчиво поглаживая усы, — но… а почему я? Почему не сам Богуслав или ты?
— Ну, любый мой Янка, сам пойми, — усмехнулся Михал, — кто в Польше проголосует за Богуслава?
— Это верно, никто, — кивнул Ян, — ну, а ты сам? Тебя же все знают и любят побольше моего, это уж точно!
— Я… я не готов к трону. Тем более, что Радзивиллы, как правильно сказал Богуслав, должны не сидеть на троне, а стоять рядом с ним.
— Верно, — Собесский озарился улыбкой, — я тебя сделаю тогда своей правою рукой! Будем вместе кировать!..
Услышав краем уха разговор о проблемах в Литве, к Яну Собесскому и Михалу Радзивиллу приблизился шотландский инженер Майкл де Толли, нанявшийся на литвинскую службу еще при Януше Радзивилле.
— Я услышал, вы рассуждаете о короле? — улыбался высокий худой шотландец.
— Нет, просто болтаем, — пытался отговориться от него Собесский, но де Толли лишь хитро прищурился:
— Я знаю, вы литвины все недовольны Яном Казимиром и поляками. Еще Януш Радзивилл хотел отделиться от Польши, и все правильно делал, между прочим.
— Я лично от Польши отделяться не собираюсь, — надул губы Собесский, — но вот больше повернуть Польшу лицом к проблемам русин и литвин хотел бы.
— А это одно и тоже! — продолжал сиять улыбкой де Толли. — Вы с таким же успехом можете поворачивать лицом к своим проблемам шведов, датчан или англичан. Хотя английский сценарий Кромвеля вам бы очень подошел.
Михал хорошо знал об узурпации власти в Великобритании Оливером Кромвелем, но Собесский, похоже, в этом разбирался хуже.
— И что за сценарий? — заинтересовался Галицкий князь.
— 20 апреля 1653 года, — словно читая газету, начал рассказывать инженер, — англичанин Оливер Кромвель ворвавшись в парламент, силой распустил его, узурпировав власть, став генералиссимусом Англии, Шотландии и Ирландии, чьи войска незадолго до этого разбил. Именно он, отважный и дерзский Кромвель, был примером вашему Янушу для подражания. Вот так и надо было действовать — быстро, решительно и скоро! Только если Кромвелю нужно было подминать под себя шотландцев и ирландцев, то здесь, в Литве, все надо было делать с точностью наоборот: аналогичный силовой сценарий разрыва отношений с Польшей самый высокопоставленный Радзивилл видел и для Литвы. Но… не то излишняя мягкость, не то осторожность по отношению к полякам связала ему руки, и гетман упустил время, о чем и сожалел позже. Да, его идея объединения с русинами и отрыва от Польши была гениальной, но она требовала быстроты решения и действий. Как у Кромвеля.
— Спадар де Толли, вы ошибаетесь, — улыбнулся Собесский, беря под локоть шотландца, — литвинов и поляков сложно сравнить с англичанами, ирладцами и шотландцами. Если англичане против своих соседей всегда воевали, то литвины и поляки, напротив, всегда были сообща против своих грозных соседей. А вот в отношении Руси и Польши, в самом деле, есть схожие моменты…
Ян о чем-то принялся дискутировать с шотландцем, но Михал уже не слушал. Его отозвали для разговора Ян Казимир и Мария Гонзаго, являя собой саму любезность.
— Михась, коханку, — улыбался король, — я ведь тебе лист с приглашением ко двору собирался слать. А тут такая возможность просто поговорить, как двум добрым, хорошим родственникам!
Михал нашел, что его крестный отец за последние годы несколько сдал: похудевшее и слегка одрябшее лицо словно пряталось в бурых кустах пышного парика, а под глазами короля появились мешки… Заметно изменилась и королева, явно пополнев, и ее второй подбородок, пожалуй, выдавал ее настоящий возраст — за пятьдесят.
— Боже! Ты стал таким мужественным! Кажется, даже вытянулся! — восхищенно гладила королева руку Михала. Несвижский князь смущенно улыбался, кланялся, целовал королеве ее холодную кисть. К своим двадцати семи годам Михал, и вправду, уже не смотрелся тем розовощеким романтичным юношей, каковым выглядел даже в свои двадцать пять. Теперь его манеры чем-то напоминали Богуслава, с которым Михал часто общался в последнее время. Голос и взгляд стали более уверенными и не такими пылкими, как в юные годы. Розовые мальчишеские щеки приобрели более резкие черты, посинев от постоянной легкой небритости — так советовала Михалу жена Катажина, мол, тебе это придает больше мужества. Гладкие почти девичьи кисти рук ныне стали жилистыми и крепкими. Каштановые, слегка выгоревшие на солнце и пожелтевшие на концах волосы длинной копной ниспадали на грудь. Но зеленые глаза под черными выразительными бровями были все такими же, как и в былые годы — большими, живыми, чуть кроткими.
Тем не менее, Михал, которого король изначально сам предлагал на роль гетмана, все же казался королевской волевой жене несколько мягковатым и больше гражданским человеком, не достаточно жестким. Мария Гонзаго скорее всего была права, когда сказала мужу, что пост польного гетмана либо испортит, либо погубит «милого хлопчика», как она часто называла Михала. Впрочем, сам Михал так не считал. «Я давно вырос, уже сам отец, а ко мне, похоже, до сих пор король и королева относятся как к милому ребенку», — так думал он. И был тоже, отчасти, прав. Сейчас Мария Гонзаго и в самом деле осознавала, что «милый хлопак» уже давно преобразился в молодого красавца-мужчину.
— Как там ваше многолюбное семейство? — продолжала интересоваться королева. — Как растет твой Богусь?
— Дзякуй, Ваше величество. Божьей милостью и молитвами! — кисло улыбнулся Михал.
Богуслав Криштоп родился слабым и болезненным мальчиком, врачи постоянно наблюдали за ним, но в последнее время стало очевидно, что ребенок явно отстает в развитие от своих сверстников. Правда, об этом Михал и Катажина предпочитали не распространяться, но, увы, об этом все равно многие либо знали, либо догадывались. Знали и то, что сразу за Богуславом Криштопом у Михала родилась дочка, которую назвали в честь матери Михала Феклой. Но девочка тут же умерла. Это шокировало и Катажину, и Михала.
— Это уже не простое совпадение, — серьезно говорил Михал врачам, — почему у Катажины стали рождаться такие слабые дети?
— Она часто рожала раньше. Видимо ее организм ослаб и требует лечения и восстановления, — пожимали врачи плечами, — ей бы воздержаться от зачатия, все-таки шесть родов…
