Валентин Рыбин - Огненная арена
Тамара, войдя в комнату, удивленно всплеснула руками:
— Ксана, ты дома! Вот фокус. А почему тебя не было за столом?
— Болею, Томочка. Знобит что-то…
— Ну, вот, тоже мне. Ты болеешь, тебя знобит, а я с твоим Людвигом по городу на фаэтоне разъезжаю!
— Ты — молодчина, Тома, никогда не унываешь, — похвалила гостью Ксения Петровна. — Пойдем сюда, за занавеску.
— Что с тобой, Ксана? — спросила Тамара, усаживаясь на табуретку. — На тебе и в самом деле лица нет,
— Не знаю, не знаю, Тома… Наверное от тоски… Может, от страха и беспрерывных волнений. Ты не представляешь, как я переживаю за него. Мы ходим в цирк, удивляемся факирам, но настоящий факир — Людвиг. Он ходит по острому лезвию ножа босыми ногами… Он совершенно не защищен. Вот и сегодня: кого толь» ко нет у Арама! Даже его миленькая сестричка. А если она проболтается? Ведь она такая говорливая!
— Ты не волнуйся, Ксана, — успокоила Тамара. — Надо верить и доверять людям, иначе нельзя.
Обе замолчали и некоторое время наблюдали, как Людвиг открыл тяжелую крышку погреба, спустился вниз по лестнице и осветил подземелье зажженной свечой. Затем к нему спустился Аршак. Слышно было, как они занялись установкой гектографа и зашелестели бумагой.
— Как я боюсь за него, Томочка, — вернулась к прерванному разговору Ксения Петровна. — Все его считают бесстрашным, а, по-моему, он просто неосторожный.
— Ну что ты, Ксана! — возразила Тамара. — Он настоящий человек, Я так завидую тебе.
— Тебе он нравится? — спросила Ксения Петровна.
— Еще как! Смотри, если будешь плохо беречь, я отобью его у тебя.
— Ох, Томочка, милая! — засмеялась Ксения Петровна. — Да он же больной… Зачем он тебе такой?
— Ксана, я попросил бы не перемывать мои косточки! _ откликнулся Людвиг из погреба. А Аршак жалобно проговорил:
— Дорогая Тамара, ты полюби меня. Я одинокий, несчастный армянин!
Женщины весело рассмеялись и тоже спустились в погреб, погасив в комнате лампу.
* * *Вечером Красовская, направляясь в цирк, специально пошла по Козелковской, чтобы взглянуть все ли благополучно на явочной квартире. Проходя мимо дома Хачиянца, она не заметила ничего особенного, на что мог бы обратить внимание прохожий или любопытный. И уже поравнявшись с цирковым двором, увидела фаэтон, а в нем Стабровского и Асриянца. Видимо, Людвига беспокоил ход операции и он не утерпел — проехал мимо явочной квартиры.
Возле цирка Тамара неожиданно встретила Андргошу Батракова. «Почему он здесь? Опять, что ли, со мной?»
— Здравствуй, Андрей. Но ты же — с Иваном Николаевичем! — не удержалась девушка.
— С ним. Он там, в цирке, у Романчи.
— Понятно. А Ратх здесь?
— Здесь, наверно. Карета на месте. Вон стоит.
— Андрюшенька, позови Ратха. Ты же видишь, я с портфелем.
В портфеле вместе с учебниками лежала пачка Программы РСДРП. О том, что портфель Тамары начинен прокламациями, Андрей сразу догадался.
— Ладно, подожди, я сейчас.
Андрей свернул на Ставропольскую и вошел в цирковой двор в боковые ворота, В наступающей темноте посреди двора горел на столбе фонарь, тускло освещая конюшню и огромные медвежьи клетки возле нее. Шталмейстер, выведя лошадей во двор, готовил их к выезду на арену. Здесь же стояли униформисты, и среди них — Ратх. Андрей окликнул его.
— Опять, небось, за контрамаркой, — проворчал шталмейстер. — Ну и народ нынче пошел!
— Здорово, Ратх, — приветствовал джигита Андрей, — Там ждет тебя эта… Ну, твоя знакомая.
— Тамара?
Ратх радостно улыбнулся и быстро вышел в ворота. Подойдя к девушке, он артистически, как это делал на арене, поднял руку и крикнул:
— Тамара, алле!
— Здравствуй, Ратх! Как я тебя давно не видела. Ты вспоминал обо мне?
— Еще спрашиваешь.
— Я тоже все время думала о тебе. Но дел у меня, прямо непочатый край. Уроков много и потом эти репетиции…
— Какие репетиции?
— Как какие! Разве ты не знаешь, что мы готовимся к выпускному балу? Я ведь последний год учусь. Завтра репетиция, а я староста кружка, понимаешь? Ратх, милый, давай после твоего представления покатаемся по городу. Заедем к нескольким моим подругам. Я только предупрежу, чтобы завтра пришли в гимназию… Поедем…
— Давай, — охотно согласился джигит. — Слава аллаху, в нашем доме каретой теперь никто не пользуется. Отец дни и ночи у ишана гостит, о чем-то договариваются, а Черкез с женой в пух и прах разругались. Ты знаешь что, Тамара, — предложил он, — ты садись в ландо и жди меня, если не хочешь смотреть представление. Пусть мой кучер, Язлы, пойдет посмотрит. А когда я откатаюсь, то выйду к тебе и поедем.
— Хорошо, Ратх… Ты умница!
Тамара взобралась в ландо, откинулась на спинку я облегченно вздохнула. Здесь было тепло и уютно. Через закрытую дверцу едва-едва проникал людской говор, а потом и он затих. Зрители все вошли в цирк. Вот в представление началось; словно из-под земли донеслись звуки выходного марша. Тамару сразу потянуло 1 сон.
Вчера она вовсе не выспалась. Ночью, после возвращения от Стабровских, почти до трех сидела над учебниками. Днем в гимназии, что называется, «клевала носом», и теперь, кажется, сон вовсе решил взять ее в свои объятия. «И живут же люди, — думала она с тоской. — В шелках и мехах ходят, в мягких каретах ездят. Ничего, голубчики, не долго вам осталось шиковать. Все сожжем в огромном пламени революции! Не будет ни вас, богачей, ни ваших карет!» Тамара представила Асхабад без карет, без нарядных людей и запротестовала: «Нет уж, — подумала она, — все бедняки после революции будут одеваться в шелка и каждый будет иметь свою карету. Но поместятся ли на улицах кареты, если они будут у всех? Ничего, как-нибудь поместятся! И хлеба, конечно, будет вдоволь. На каждом углу будут булочные с бесплатными калачами. Конфеты, шоколад тоже — подходи и бери. А что будем делать с паюсной икрой? Ее же мало! Всем не хватит! Одному дашь — другой обидится!». Подумав немного, Тамара решила, что паюсную икру лучше всего отдавать детишкам. Если каждому по ложке в день, то, пожалуй, всем хватит. Перед глазами проплывали картины одна другой краше. И незаметно Тамара уснула. Но как только Ратх отворил дверцу, она открыла глаза и сразу спросила:
— Уже откатался?
— Что, быстро? Сейчас — антракт. Скоро второе отделение. Говори, куда ехать.
— Сначала к Текинскому базару…
Ратх бросил кучеру: «К текинке», захлопнул дверцу и сел рядом с Тамарой. Крайне стесненно обнял ее за плечи и чмокнул в щеку.
— Только без рук, господин Каюмов, — отстранила она его.
— Я по-дружески, Тома…
— Я тоже… Давай-ка сюда твои руки.
Тамара взяла Ратха за руки и сунула их в карманы его сюртука. Затем между собой и им поставила туго набитый портфель.
— Сиди и не рыпайся, паюсоед! — засмеялась озорно.
— Паюсоед? — засмеялся он тоже. — Кто такой паюсоед?
— Не притворяйся. Можно подумать, что ты паюсную икру не ешь. У вас в доме, наверное, она не переводится.
— Ты что? — оскорбился он. — О какой икре говоришь? У нас не бывает такой. Клянусь, не ел ни разу. Шурпу, плов ем…
— Ладно, ладно, я пошутила, — строже заговорила Тамара. — Ты, конечно, человек честный. Не объедаешь ни детей, ни бедняков. Придет время, и ландо свое отдашь пролетариям. Будем детей в нем катать.
— Шутишь? — насторожился он.
— Нет, не шучу.
— Значит, наш Черкез не зря говорит, что, если будет революция, — все туркмены погибнут. А когда их не станет, тогда русские босяки возьмут все у них: ковры, кошмы, овец, верблюдов. Конечно, и ландо наше им достанется.
— Дурачок ты, Ратх, — усмехнулась Тамара и взъерошила его чуб. — Наоборот, после революции туркмены только и начнут жить по-настоящему. Все бедняки, независимо от их национальности, будут пользоваться одними правами.
— Если не обманываешь, конечно, хорошо. Но я не бедняк. У меня отец — аксакал, аульный арчин.
— Дети за отцов не отвечают, Ратх. У меня отец тоже военный фельдшер — офицер царской армии, но мне ближе бедный, обездоленный народ.
Ратх задумался. Молча подъехали к мусульманским караван-сараям. Тамара вынула из портфеля прокламации, легко вылезла из ландо и скрылась в темноте. Она вернулась минут через десять. Но довольная и в то же время испуганная.
— Теперь к школе садоводства и огородничества, — попросила она, отдышавшись.
— Неужели твоя подруга ходит в гимназию из школы садоводства? — усомнился Ратх.
— А почему бы и нет? Ее привозят на фаэтоне.
— Тамара, прошу тебя, не считай меня дураком. Я все давно понимаю. У тебя в сумке листовки и ты разбрасываешь их. И тебе нужно мое ландо…
— Не надо, Ратх, — зажала ему рот ладошкой Тамара. — Не надо… Я знаю, что ты давно догадываешься. Но ты же друг, Ратх?
