Павел Загребельный - Изгнание из рая
- Едут!
- Может, это и не они, - вяло возразил Гриша.
- Да разве я не знаю, как Самусенок ревет мотором! А вот уже и светит! На одной фаре кто у нас ездит? Только Давидка Самусь! Вот уж негодник!
Машина тем временем скатилась со Шпилей и уже освещала ослепительной фарой сначала Гришу, потом Обелиска. Скрежетнули тормоза, Давидка высунулся из кабины, закричал:
- Станция Березай, кому надо - вылезай!
В пятитонном кузове поднялось что-то темное, высокое, колючее, перемахнуло через борт, затарахтело мослами, спрыгнуло на землю. Обелиск кинулся поддержать, но не успел и был окинут презрительным взглядом то ли за опоздание, то ли за чрезмерную старательность. Темный человек сразу же увидел Гришу, стоявшего неподвижно чуточку в сторонке, двинулся на него и въедливым голосом представился:
- Пшонь.
Гриша назвал себя и спросил, как доехали.
- Как доехали? - еще въедливее промолвил Пшонь. - А это я вас, молодой руководитель, должен был бы спросить! Пораспускали свои кадры до форменного безобразия! Этот ваш шофер объездил со мною весь район! Туда везет, туда подвозит, там забирает, там подбирает, сплошные левые рейсы! Я этого так не оставлю! У меня свинья, а она деликатное животное, ей тряска в кузове противопоказана.
Тут наконец в разговор включился Обелиск, которого Пшонь упорно игнорировал.
- Так свинья, стало быть, с вами? - мягенько спросил Обелиск.
- А вы кто такой? - огрызнулся Пшонь.
Обелиск многозначительно, как и приличествовало с его многолетним стажем, назвал свою должность, а вдобавок сообщил, что он берет товарища Пшоня до окончательного его устройства в Веселоярске к себе на квартиру.
- Ага, - не сбавляя своей наступательности, уставился в него Пшонь. Меня на квартиру. А мою свинью?
- Свинью на колбасы, - разрешил себе пошутить дядька Обелиск.
- Секундочку! - протяжно промолвил Пшонь. - Сек-кундочку! Что вы сказали? Повторите!
И уже неизвестно откуда появился в его руках длиннющий блокнотище, повис чуть ли не до самой земли, как высунутый собачий язык, а над этим языком - въедливое:
- Повторите! Запишем. Для карасиков.
- Темновато же, - вздохнул Обелиск.
- Я и на ощупь! Сек-кундочку...
Собственно, на темноту при тридцати и двух электролампочках жаловаться не приходилось, и Гриша мог вдоволь налюбоваться новым веселоярским обретением, которое упало ему как снег на голову.
Как выглядел этот Пшонь? Возьмите мумию какого-нибудь египетского фараона, сдерите с нее все льняные пеленки, в которые она укутана, вместо этого наденьте тренировочный хлопчатобумажный костюм, приклейте под носом ондатровые усы, можно было бы сказать: усы - как у Бисмарка. Но кто сегодня знает, что такое Бисмарк? А ондатровую шапку знают все. Так вот: ондатровые усы, натрите вместо бальзама скипидаром (можно красным стручковым перцем) там, где и сами знаете, - и отскакивайте как можно дальше, потому что мумия не только оживет, но еще и запишет вас в свой блокнотище.
Спросите: откуда у фараонов льняные пеленки? Очень просто. Лен разводили наши предки скифы и экспортировали в страну Озириса. Один мой знакомый археолог христом-богом клянется, что в тех южных курганах-могилах, где нашли уже целые тонны золота, похоронены не скифы, а какие-то неграмотные (ведь нигде ни единой надписи!) грабители, овчары и козопасы, грабившие своих северных соседей, когда те после удачной торговли с греками и египтянами возвращались в свои края. Эти ограбленные именно и были скифы, жившие чуточку севернее Киева на линии Чернигов - Житомир, выращивали лен, продавали его всему античному миру, и потому их могилы следует искать именно там, а не в Причерноморье. Да могилы никуда не денутся. Подойдет очередь, введем в планы, найдем, раскопаем, убедимся, может, добудем там и какого-нибудь золота. А где взять мумию фараона? Пока не закрывали одесскую толкучку, мумию можно было купить там - от фараонят до старых мосластых фараонов, - и производи себе пшоней и пшонят хоть сотнями. Теперь уже ничего пирамидного в Одессе не купишь, а в одесских катакомбах, известно ведь, никаких мумий фараоновских никогда не водилось. Будем считать, что Веселоярску повезло. Человек с пирамидной внешностью и, может, с сознанием тоже пирамидным? А бывает ли такое сознание? И бывает ли, скажем, сознание катакомбное?
Обо всем этом Грише Левенцу еще только надлежало узнать.
- Вы, значит, из райцентра? - осторожно поинтересовался Гриша.
Пшонь даже затрясся от такого унижения.
- Из рай...? - крикнул он. - Из районного центра? Я, Пшонь? Кто это сказал? Я из областного! Я исполнял обязанности заведующего физкультурной кафедрой в сельхозинституте!
Гриша попятился от Пшоня. Он еще только мечтал о заочном сельхозинституте, а тут - завкафедрой! Может, и профессор?
- Так как же? - не мог взять в толк Гриша. - Я имею в виду, как же это вы к нам?
- Зов сердца! - фыркнул Пшонь.
- А свинья? - вмешался в разговор Обелиск.
- Свинья - премия.
- Не понял.
- За большие заслуги. Премиального фонда у ректора не было, а без премии кто бы меня отпустил! Вот я и подсказал. Институт имеет свое опытное хозяйство. Свиноферма там тоже есть. А эта свинья такая породистая, что перекусала всю свиноферму. Я и говорю: была не была, заберу эту агрессорку! Так и поладили. Могу показать справку.
- Да не нужно! - вяло махнул рукой Гриша.
- Нет, нужно! Вы представитель власти и должны знать, что у меня все по закону. Для меня закон - святыня!.. У вас тут в селе свиноферма есть?
- Небольшая в колхозе.
- А мне большая не нужна. Моя свинья коллектива не переносит. Для нее нужно там выделить бокс метров двенадцать, это ведь такая порода! Свинья уникальная. Ученые в институте так и не сумели выяснить - какова она: черная с белыми латками или белая с черными латками? А какое у нее рыло! Как сковорода для яичницы!
Вот напасть, подумал Гриша. К уникальным козам да еще и уникальная свинья! Но Пшонь не дал ему долго кручиниться.
- Это еще не все, - заявил он. - Через три месяца ей нужно к хряку, а хряк такой породы есть только в соседней области. Так что попрошу продумать этот вопрос, чтоб он не захватил вас врасплох.
- А может, она до утра побудет в кузове? - несмело предложил Гриша.
- Что? В кузове? Сек-кундочку! Повторите, что вы сказали? Запишем. Для карасиков.
На Пшоневых карасиков Гриша как-то не обратил внимания: мало ли какое там слово зацепляется за язык у человека. А надо было бы обратить, ой надо!
ЛЕТЕЛ ВОРОБЕЙ...
- Поздравляю! - сказала Дашунька.
- С чем? - спросил Гриша.
- С тем. Я пропадаю до ночи на ферме, ты вечно пропадал возле своего комбайна, теперь перевели на более легкую работу - и снова до полночи там сидишь!
- На более легкую работу? Кто это тебе такое сказал?
- Сама вижу. Что твой Вновьизбрать делал? Принимал в сельсовете посетителей? Вот твоя теперь вся работа!
- Да ты! - Гриша просто-таки задохнулся от такой несправедливости. И хотя бы кто-нибудь чужой, а то собственная жена, специалист, передовая сила в колхозе! - Да ты представляешь, что такое говоришь?
- И представлять нечего. Вновьизбрать плясал под дудку Зиньки Федоровны. Теперь твоя очередь? После этого ты мне и не муж, так и знай!
Вот такой ультиматум! Ангелом Гриша Дашуньку не мог назвать и до женитьбы. А уж после так спаси и помилуй - дало себя знать всеобщее мужское поклонение и пресмыкательство перед нею. Но чтобы вот так в первый день работы на новой должности?
Гриша попытался задобрить жену, прижимаясь к ней плечом, но Дашунька не поддалась и на сближение не пошла. Капризная, как иностранное государство с передовой технологией.
- Ты хоть представляешь, что должен делать? - насмешливо посмотрела на Гришу Дашунька.
- Ну, есть план работы. Сессии, депутатские комиссии, все там...
- План, план! А про престиж ты хоть подумал?
- Про престиж? Чей?
- Чей, чей! Представителя высокой власти - вот чей.
Гриша не знал, что и говорить. Не мог же он вот так сразу думать о таком великом. Ни времени для этого не имел, ни опыта, ни... А Дашуньке подавай все сразу! Женская нетерпеливость или просто капризы?
Он снова попытался пойти на сближение, но жена проявила твердость и неуступчивость, даже постелила Грише отдельно, чтобы уберечь его от легкомысленных действий и создать условия для государственного мышления.
Будем откровенны: Гриша не хотел сушить голову проблемами, вместо этого куда охотнее отдавался зову живой жизни. И потому упрямо пытался одолеть рубеж, воздвигавшийся между ним и Дашунькой, и в течение того остатка ночи, который еще туманился над ними, несмело приближался к жене, надеясь на то и на се, но каждый раз вынужден был отступать перед ее категорическими:
- Отстань!
- Отвяжись!
- Уйди!
