Иван Фирсов - Адмирал Сенявин
После Пасхи случилась беда. В казармах готовились ко сну, как вдруг во дворе тревожно затрезвонил колокол. Дверь в комнату распахнулась, вбежал дежурный унтер-офицер и крикнул:
— Подымайсь! «Всеволод» горит! Живо всем на корабли!
Спустя полчаса экипажи были у кораблей. Из носового форд-люка «Всеволода» валил густой дым и вылетали искры. Вокруг него на льду толпилась команда. На верхней палубе показались командир «Всеволода» капитан второго ранга Берх с двумя офицерами. Весь в копоти, сбежав по трапу, он подскочил к контр-адмиралу Хметевскому, окруженному офицерами:
— Ваше превосходительство! Пламень внутри бушует вовсю! Корабль не спасти!
Хметевский подошел к борту, вокруг корпуса темнела каемка воды. Прикинул расстояние до берега, скомандовал:
— Матросов с пешнями, топорами на лед! Рубить полынью по корме! — И пояснил офицерам: — Надобно «Всеволода» оттащить к берегу, прочие корабли уберечь от огня.
Спустя полчаса по корме горевшего корабля зачернела полынья. На кормовых кнехтах «Всеволода» закрепили тем временем канаты. По дюжине матросов схватили каждый из них и по команде боцманов медленно потянули к берегу. Саженей через пятьдесят корма заскрипела, уткнувшись пером руля в отмель. За это время огонь разбушевался: пожар полыхал по всей верхней палубе. Языки пламени вырывались из портов нижней батарейной палубы, горящие головешки с треском вылетали из огненного чрева, шипели, падая на лед. Лица стоявших поодаль моряков обдавало жаром.
Лишь теперь Дмитрий понял, что промедли Хметевский еще немного — и пожар перекинулся бы на другие корабли эскадры. Словно угадывая его мысли, стоявший рядом однокашник, тезка и закадычный дружок Дмитрий Лызлов, произнес, прикрывая глаза ладонью:
— Промешкай адмирал еще малость — и вся эскадра сгорела бы дотла.
Огонь бушевал, пока не рассвело. Сгорел весь корпус, и, только добравшись до уреза воды, огонь утихомирился. Выгоревший остов сиротливо чернел посреди льда.
На другой день стало известно, что дело о пожаре на «Всеволоде» будет расследовано, а командиру «Всеволода» грозит суд. Следствие, однако, закончилось скоро, и выяснилось, что вины Берха нет. Тут же пришло уведомление из Петербурга о том, что взамен сгоревшего корабля прибудет другой, под названием «Дерись», из Кронштадтской эскадры, а Берх назначен командиром «Преславы» вместо Ивана Федоровича, переведенного по службе в Кронштадт.
В конце апреля и Ревельская бухта, и весь Финский залив окончательно очистились от льда. Эскадра вытянулась на внешний рейд и, дождавшись корабля из Кронштадта, направилась в дальний вояж.
По пути корабли зашли в Копенгаген. Якоря отдали на рейде в полночь. Утром, едва взошло солнце, Дмитрий вместе со своим другом-однокашником Матвеем Мухановым вышел на верхнюю палубу. Впервые открывался перед ними иноземный город за пределами России. В чем-то походил он на Ревель — островерхими шпилями, яркими черепичными крышами аккуратных домиков, утопавших в зеленых кущах садов, над которыми временами мелодично перезванивались куранты ратуши и колокола кирх.
Дмитрий и Матвей, воспользовавшись увольнением на берег, пошли побродить по городу. Вежливые и опрятные горожане напоминали ревельских жителей. На улицах царила такая же чистота, вдоль домов тянулись ухоженные палисадники и цветники, приглашали приветливо распахнутые двери таверн, лились звуки скрипок. Отдохнув в городском саду, гардемарины вернулись на корабль.
На другой день, с утра, задул остовый ветер, и Хметевский поспешил воспользоваться им, чтобы быстрее пройти проливы.
Когда «Преслава» вошла в узкий Зунд, командир вызвал на мостик гардемарин.
— Надобно остерегаться при плавании и Зунда, и следующих за ним Каттегата и Скагерака, — поучал он, — издавна моряки стараются как можно быстрее миновать эти проливы между скалистыми южными берегами Норвегии и окруженным предательскими отмелями побережьем Ютландии. Весьма часты здесь и бурные непогоды, и непредсказуемые течения…
Множество рыбачьих лодок нагло шныряли перед самым носом, выскакивали неожиданно то справа, то слева от «Преславы». Берх распорядился выставить дополнительную вахту из гардемарин на баке и по бортам, чтобы успеть вовремя подать нужную команду. Сам он круглые сутки не сходил с мостика, пока не вышли в Немецкое море и взяли курс на север.
Чем ближе к Нордкапу, тем ярче озарялся ночью и без того светлый небосвод. Однажды в полночь, к изумлению высыпавших на бак матросов, красный диск солнца покатился по горизонту, едва касаясь его, к востоку, а затем поднялся, отсчитывая новые сутки.
У Нордкапа Хметевский разделил эскадру и назначил каждому кораблю свою акваторию для охраны. «Преславе» выпало крейсировать к западу на меридиане Нордкапа.
Плавание в студеном море для всех почти было в новинку. Яркое незаходящее солнце слепило, но не грело. Освещенные его лучами громады отвесных скал побережья оживали зеленеющими пятнами скудных перелесков и белесыми макушками сопок, на вершинах которых снег не таял круглый год. На запад, север и восток простирались безбрежные, иссиня-свинцовые просторы океана. Однако спокойным он виделся редко. Частые туманы неделями скрывали светило. Шквалистые дожди, а иногда и снежные заряды то и дело рябили вспененное волнами море. В те минуты, когда проглядывало солнце, гардемарины мгновенно брали высоты светила и уточняли место корабля.
Шли недели, изредка у горизонта вдали белели паруса. «Преслава» устремлялась к ним, но это оказывались обычные «купцы», направлявшиеся в Архангельск. Берх решил подняться к северу, и за неделю с небольшим «Преслава» ушла на триста миль от Нордкапа. Зачастили снежные заряды, переходящие в снегопад. Утром в Петров день[15] на верхнюю палубу насыпало сугробы в пол-аршина. Ванты и паруса обледенели, и «Преслава» повернула обратно. За все время крейсирования американские каперы так и не встретились. Видимо, они прознали о русской эскадре.
В начале сентября корабли собрались на назначенном Хметевским рандеву[16] у Нордкапа. К ним присоединился отряд кораблей из Архангельска, и вся эскадра направилась в Кронштадт. Погода с каждым днем ухудшалась. Море штормило, все время налетали шквалы. Матросам прибавилось работы, то и дело приходилось менять паруса, а главное — успевать брать рифы, уменьшая парусность. Однажды ночью крепкий норд-вест развел крупную волну, корабли валяло с борта на борт. На рассвете едва матросы «Преславы» успели взять марса-рифы, как налетел сильный шквал. Следом раздался встревоженный возглас вахтенного офицера:
— На «Храбром» грот-мачту снесло!
Прямо по корме, сильно накренившись на левый борт, зарывался носом в волны фрегат «Храбрый». Рухнувшая грот-мачта волочилась и била по борту, грозя проломить его. Было видно, как лихорадочно рубили ванты матросы, среди волн появлялись и исчезали упавшие за борт. Не успел «Храбрый» освободиться от сломанной мачты, как рухнула бизань-мачта, а следом оторвало и швырнуло в бушующие волны марса-рею вместе с матросами, так и не успевшими взять рифы…
Подоспевшие корабли вылавливали из воды матросов, но спасти удалось немногих. В волнах погибло сорок три человека. Хметевский приказал одному из кораблей взять «Храбрый» на буксир и отвести его на ремонт в ближайший норвежский порт, эскадра направилась на Балтику.
Во время обеда в гардемаринской каюте Дмитрий вдруг озорно выпалил:
— В охотку бы мне побывать на «Храбром» в тот миг, когда там мачты рушились!
Гардемарины вначале опешили, а потом наперебой начали ругать Сенявина за неуместную шутку. Один лишь Василий Кутузов вступился за товарища: не все носы вешать. Надобно и в беде смешинку найти. Спор разгорелся, и на шум в каюту заглянул Берх. Узнав, в чем дело, он насупился:
— Негоже, когда товарищи в несчастии гибнут, потеху устраивать. А дабы тебе, Сенявин, в науку сие пошло, отправляйся-ка на фор-салинг вахту нести. Авось тебя там бурный ветер развеселит!
Напыжившись, Дмитрий вытянулся перед Верхом. И без того румяные щеки стали пунцовыми. Не впервой влетало ему за вольности. Досадуя на капитана и товарищей, взбирался он спустя полчаса на фор-салинг. «Делов-то, — думал он, — ну, брякнул сгоряча. Ведь без злого умысла. И в самом деле любопытно, как беда сказывается на людях. Я бы и сам, наверное, со страху окочурился».
Сказал то, что пришло на ум, лукавить было не в его натуре. К досаде примешалась горечь обиды — как-никак сегодня он именинник.
Однако все эти мысли исчезли, едва ступил он на фор-салинговую площадку. Вместе с мачтой ее мотало на добрый десяток саженей из стороны в сторону, когда корабль взносило с гребня одной волны на другой. Так продолжалось до самой полуночи, пока ветер не начал стихать и море несколько утихомирилось, небо постепенно прояснилось. Раскиданные стихией корабли соединились, пришли в порядок, и эскадра направилась на Балтику.
