Александр Старшинов - Завещание императора
— Что? — Кориолла привстала. Голос ее зазвенел. — Мало того что ты сам едешь неведомо куда, так и меня отправляешь в ссылку? Уехать на год из Рима?! Бросить наш дом!
Фламма невольно втянул голову в плечи, а Кука не очень уверенно хмыкнул.
Приск понял, что этот бой ему придется вести в одиночку.
— Кориолла, воробышек, как ты можешь говорить такое? Я предлагаю тебе пожить с детьми на берегу красивейшего озера в окружении людей наидостойнейших. Я буду писать. Плиний станет слать письма. Вон Фламма, он каждый месяц будет отправлять тебе по письму… — Фламма охотно закивал. — Наш Гай еще мал, чтобы думать о его образовании, а малышка Флорис вполне может посещать местную школу.
— Вообще-то я собиралась отправить детей в Комо к Кальпурнии, а сама поехать с тобой в Антиохию, — заявила Кориолла.
— Сильно… — шепнул Фламма.
— Куда уж сильнее… — не удержался от комментария Кука.
— Антиохия — не место для порядочной матроны, — сказал Приск, как ему показалось, очень решительно.
Но, похоже, так показалось только ему.
— А сам ты чем собираешься заниматься в Антиохии, дорогой супруг? — гневно изломила бровь Кориолла.
— Я буду готовить легионы к сражениям и воевать!
— В Антиохии? — прищурилась Кориолла.
— В Парфии.
Разумеется, он мог бы взять с собой Кориоллу. Но не дальше Антиохии. Но ведь он сам не будет сидеть в столице Сирии всю кампанию. Дальше его поведет дорога войны. Кориолла останется одна. Антиохия же — не то место, где можно оставить в одиночестве молодую женщину. Если, конечно, не хочешь потом решать дилемму — поднимать с земли или не поднимать крошечный сверток, который положила у твоих ног повивальная бабка. И при этом спешно прикидывать в уме: а сколько времени ты не ложился в постель со своей супругой — девять месяцев? Или все-таки десять?
— Милая Кориолла… — откашлялся Кука и заговорил сладостно и льстиво: — Война с Парфией — это такая морока… Там можно застрять и на два года, и на три. А то и больше. Сама подумай, как ты можешь расстаться с детьми на три долгих года? Через три года нашей красавице Флорис пора будет подыскивать жениха [28] — кто этим займется, если ты уедешь вместе с Гаем?
Он очень расчетливо ударил по самому больному месту.
Кориолла залилась румянцем, глаза ее заблестели от слез. Она хотела ответить, но не смогла.
— Я должен знать, что ты и дети наши в безопасности, — спешно добавил Приск. — Возьмешь с собою Прима и Галку. Нет, Галку оставишь здесь за привратника вместе с Борисфеном — все равно, что от одного, что от второго в дороге толку нету. Артемону у меня давно выпрашивал сосед, вот и позволим ей идти в услужение и копить деньги на выкуп. А я сейчас же напишу в Комо…
Кориолла надула губы, но спорить далее сочла бесполезным — Приск прав, ей в самом деле лучше покинуть Рим.
Итак, решено было срочно готовиться к отъезду, а Куке поручили заглянуть в библиотеку и разузнать, что же на самом деле там случилось. Сам же Приск решил повидаться с Декстром — бывший центурион фрументариев, готовый вот-вот вернуться на службу, наверняка был в курсе если не всех, то многих интриг. Не говоря о том, что Декстр слыл в Риме человеком влиятельным и очень богатым.
Что касается свитка с завещанием, то друзья договорились спать по очереди и караулить дом, при этом кто-то должен был находиться в библиотеке подле запертого сундука.
После того как Прим впустил в дом подгулявшую прислугу, хозяин обошел все помещения, лично проверяя, заперты ли двери и ставни. Рабам, как всегда в летнее время, разрешили улечься в колоннадах перистиля — не жарко, и от внезапного дождя есть защита. Но если кто пожалует незваный, то непременно наткнется на спящего, если попытается добраться до библиотеки и сундука.
Однако ночь прошла спокойно. Скорее всего, таинственный противник еще не ведал, кто завладел свитком с завещанием. И потому бездействовал.
Глава III
ИНТРИГА ЗАВЯЗЫВАЕТСЯ
Лето 866 года от основания Рима
Рим
Несмотря на принятые меры, в эту ночь Приск почти не сомкнул глаз. Первую ночную стражу он уступил Куке и улегся на складной кровати в библиотеке, но никак не мог попасть в объятия Морфея и все ворочался с боку на бок. Неотвязные мысли вертелись в голове, не давали заснуть. Он злился то на Судьбу, что так внезапно впутала его в это отчаянное дело, то на Фламму, который выступил слепым, но очень опасным оружием Фортуны. Злость эта кипела, не находя выхода, винить Судьбу, Фламму, Адриана бесполезно — отступиться уже не было никакой возможности. Оставалось только одно — двигаться вперед. А куда приведет эта кривая и опасная тропка, неведомо даже богам.
С другой стороны, Приск был уверен, что Адриан без боя ни за что не отдаст империю в чужие руки — не для этого он плел интриги и вел в бой Первый легион Минервы, не ради сомнительного избранника рисковал жизнью и проливал кровь — свою и чужую. Траян был его боевым разящим клинком; а дакийская добыча и дакийские копи — деталями сложного плана, фундаментом грядущего золотого века. С помощью найденных в горах сокровищ Адриан собирался обеспечить безбедное существование Рима на многие годы вперед. Но раз фундамент заложен, пора возводить стены, а не рыскать в горячих степях в поисках новых врагов. Но как ни старался проявлять чудеса отваги легат Первого легиона Минервы, император продолжал питать к своему племяннику скрытую антипатию. Вслед за краткими периодами благосклонности непременно наступала полоса отчуждения. И вот найденный Фламмой пергамент свидетельствовал — все труды Адриана, его друзей и клиентов пошли прахом.
Возможно, Адриан с его недюжинным умом мог бы придумать какой-то неожиданный выход. Но он еще прошлой осенью выехал из Рима, чтобы зимой принять в Афинах титул архонта и сделать указания о ремонте Эгнациевой дороги, а затем переправиться в Сирию — где ему, новому наместнику провинции, предстояло обеспечить базу для предстоящей Парфянской кампании. Фураж, зерно, оружие, дороги — все должно быть готово к тому моменту, когда Траян отправится на Восток, чтобы окончательно сокрушить последнего и самого опасного врага Рима.
Перед отъездом нового наместника из столицы Приск виделся с Адрианом. Новый наместник Сирии был мрачен, раздражен и зол. Он пил неразбавленное вино (хотя обычно надирался лишь в обществе Траяна — по необходимости), ругался сквозь зубы и даже не скрывал, что ненавидит новое назначение. Нет, он не печалился, что уезжает из Рима: Адриан любил путешествия, коллекционировал новые впечатления, как другие собирают греческие скульптуры и вазы. Афины же, как и все греческое, он обожал до сладостной немоты, до восторженной дрожи — недаром его кликали гречонком. Да и против поездки в Антиохию новый наместник ничего не имел — непоседа, бродяга в душе, он мечтал объехать все владения Рима от края до края. Другое тревожило: грядущая война казалась Адриану ненужной. Никто не спорит, Парфия слаба и раздроблена. В Риме даже не ведают, кто именно в этот год сидит на золотом троне в Ктесифоне [29] — Пакор, Хосров или Вологез. Узнавали только по чеканке монет, кто же сейчас владеет монетным двором в парфянской столице. Но Адриан полагал: о новых договорах можно спорить с Пакором, или Хосровом, или Вологезом до хрипоты. Можно подкупать союзников и грозить врагам, можно стравливать претендентов друг с дружкой, обещать признание одному, намекать на дружбу другому… Но начинать новую кампанию в стране, которая всегда была чужда римскому духу и опасна для римских легионов, после столь блестящей победы в Дакии Адриану казалось нелепым — и это было еще мягко сказано. Парфию можно завоевать, но удержать — невозможно. Призрак Красса и его мертвой армии витал над этими землями [30].
С той последней встречи Гай Приск отправил Адриану в Антиохию несколько писем и получал от наместника краткие сухие ответы. Пока что все складывалось не слишком хорошо. Похоже, Хосров таки сумел одолеть Пакора и провозгласил себя царем царей. После чего Хосров низложил армянского царя Аксидара и заменил братом низложенного — Партамазирисом. Язык можно сломать, выговаривая эти чуждые римскому слуху имена. Какую выгоду приобрел от этой замены одного брата другим Хосров, никто пока в Риме не ведал. Но сам факт, что парфянский царь царей вмешивается в дела Армении, которую Рим всегда считал своей зоной влияния, должен был и оскорбить Траяна, и разозлить. Рим не отказывался от притязаний на Армению даже в самые тяжелые годы, в периоды гражданских войн и поражений. Так с какой стати теперь, когда Траян находится в зените славы, уступать слабому и недостойному парфянскому владыке свои права? Все полководцы и приближенные Траяна с восторгом говорили о предстоящей кампании. Особенно усердствовал Сервиан, зять Адриана. После смерти Луция Лициния Суры этот человек изо всех сил втирался в доверие к императору, занять место Суры — стало его целью. Рассудительному Лицинию Суре никогда не было нужды доказывать свою незаменимость. Только Сура мог бы отговорить Траяна от новой кампании. Увы, уже не мог… А Сервиан, Нигер, Корнелий Пальма, Лузий Квиет — все они составляли партию войны, а другой после отъезда Адриана на Восток, похоже, вообще не осталось.
