Александр Доронин - Тени колоколов
Под высокие расписные своды летела песнь: «Воскресение Христа видевши, поклонимся Святому Господу Иисусу, единому безгрешному. Кресту Твоему поклонимся, Христе, и святое воскресение Твое поем и славим…».
Священники, облаченные в пышные сияющие одежды, вторили хору: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небеси, и нас сподоби чистым сердцем Тебе славити…». И казалось молящимся, что пространство собора, насыщенное запахами ладана и плавящегося воска свечей, это — небеса земные, беспредельные и торжественные.
Лик Богородицы на иконостасе хоть и был по-прежнему печален, но в глазах Ее, может, от колебания многочисленных праздничных огней, засветилась радость: сегодня Ее Сын вновь ступит на землю. «Я приду к вам и спасу вас», — обещал Он.
Монастырский хор пел без устали. Литургию вел сам Никон. Голос его свечи задувал, затрагивал души, будто околдовывал.
Вот уж полночь миновала, крестный ход вокруг храма закончился и началась заутреня при затворенных дверях храма. Когда хор запел «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…» и стали отворяться двери храма, с улицы явственно донеслось пение петуха. Победный петушиный крик троекратно повторился. Его услышали все молящиеся. Воистину воскрес Иисус, петух зря бы не прокричал! И началось ликование! Новгородцы и монахи стали приветствовать друг друга святым лобзанием и повторяли радостно: «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!».
Когда закончилась соборная служба, праздник продолжился на городских улицах. Куда ни взгляни — наряженные парни и девушки. Они смеялись, водили хороводы, качались на качелях. Играли гусли, тренькали балалайки, свистели рожки.
Среди гуляющего народа Тикшай с трудом нашел своих друзей — Матвея Стрешнева со стрельцами. Возбужденный ночным и утренним молением в храме, утомленный духотой и тягучими малопонятными молитвами, он с наслаждением вдыхал свежий весенний воздух, жадно разглядывая все вокруг. Вот в нарядной толпе девушек приметил чернобровую красавицу, улыбнулся ей. Девушка кокетливо повела плечом, улыбнулась в ответ: алые губы под цвет платка. Ох, мать честная, да на эту девушку он и монастырь променял бы! Не девушка — икона. Грудь высокая, стан стройный. А уж глаза — будто спелая черемуха! Парень хотел подойти к красавице, но та спряталась за спины подруг. Иди найди ее среди девичьего полка!
Потом молодежь села в лодки. Началось катание по реке. Тикшай и там острым взглядом искал девушку, но нигде ее не было. Стрешнев приметил интерес приятеля, успокаивающе сказал:
— Эту пташку, Тикшай, нелегко поймать. Она воеводы Хилкова свояченица. Воеводы, сам знаешь, послушников не берут в зятья. Да и сама девушка не с наших краев — из Крымского ханства приехала, вскоре снова ее домой отвезут.
— Из какого ханства? — притих Тикшай.
— Далеко отсюда, не видать…
Больше Тикшай не стал расспрашивать. Кроме своего села и Новгорода он нигде не был. Если не считать Москву, через которую проехал со стариками-односельчанами в Юрьев монастырь.
— Не переживай, — утешал Стрешнев. — Твоя жизнь длинная, ещё много красивых девушек встретишь.
Тикшай с благодарностью посмотрел на воеводу. Он хочет ему добра. «Как владыка», — неожиданно вспомнил Тикшай о Никоне и его поучениях. Он часто говорил: «Только одна у нас великая забота — о России. О ней, родимой земле, сначала переживай. Все другое — пустая обуза…».
Лодка, в которой сидели стрельцы и Тикшай, качалась в чистых водах Волхова, будто зыбка. И вскоре ушла из сердца Тикшая печаль, словно ее и не было.
* * *Пасха прошла быстро, как все праздники. Повседневные дела шли своим чередом. Монастырские прихожане старались попасть со своими заботами лишь к митрополиту, верили лишь его словам. Никону приходилось принимать в день до ста человек. Все считали его святым и верили: поцелуют его руки или поклонятся ему — их жизнь облегчится. Кто только не приходил за благословением: безрукие и безногие, слепые и нищие, купцы и бояре. Владыка, конечно, каждого успокаивал, как мог, иногда даже деньги нуждающимся давал. Сердце же его жило ожиданием приезда из Москвы князя Хованского.
И земля подсохла, и дороги стали проходимыми, а князь все не показывался. Почему? Эти мысли не выходили из головы Никона, хотя он всем сердцем чувствовал: царь не отступит от обещанного, он верующий человек, без осенения крестом и шагу не сделает, Но все равно, он — царь, держатель государства.
Тогда почему же тянет время Хованский? Слышал, он церковный боярин, много знающий. Какие у него мысли насчет начатого дела? Много бояр встречал Никон, все они только карманы золотом набивают, а он какой, Хованский?
С этими мыслями Никон вышел на свежий воздух. Но не успел спуститься с крыльца, как увидел келаря Варнаву, бежавшего навстречу.
— Владыка! — тяжело дыша, закричал монах, — Много стрельцов к монастырю идут. Они на четырех судах приплыли. Зачем, владыка?
— Зачем, зачем, тебя, видать, забрать! — засмеялся митрополит, Он сразу догадался, кто эти гости. И, улыбнувшись перепуганному монаху, ласково сказал; — Иди в трапезную, распорядись, гостей кормить надо будет, — Сам же широким шагом заспешил к воротам.
К монастырю действительно шло войско. Впереди — толстопузый мужчина. На нем зеленый камзол и такого же цвета сапоги. Когда он подошел ближе, Никон узнал его. Вот он, Хованский…
И вспомнилась ему встреча с заморскими послами в Кремлевской палате. Тогда от лица церкви нужно было произнести речь, царь велел это сделать Никону, тогда ещё молодому игумену. До этого Государь много раз слушал его проповеди в дворцовой церкви. Любила их и родная сестра царя, Татьяна Михайловна.
Не посрамил тогда Никон ни себя, ни православную русскую церковь. Хорошую речь сказал. А потом… потом за один стол попал с князем Хованским. Никон не знал, кто он такой, только ему не забылось вот что: незнакомый мужчина беседовал с ним высокомерно, вареных куропаток ломал с хрустом, брусничный квас пил ковшами. За столом другие на него смотрели косо, а он будто этого и не замечал. Уже потом, на улице, Никон спросил протопопа Аввакума, кто сидел по правую его руку. Тот перекрестился и сказал:
— Избалованный богатый князь и бабник!
Сейчас и Хованский его узнал, поздоровался с ним так, будто вчера расстались. Был князь одного с Никоном возраста, только весь обрюзгший, жирный. Правда, в разговоре Никон не заметил прежнего высокомерия или надменности. «Прошла молодость», — отметил он про себя.
После трапезы Никон, воевода Хилков и два московских гостя — князь Хованский и полковник Отяев — беседовали о деле, решали, что взять им с собой в Соловки и по какой дороге ехать. Пришли к такой мысли: сначала поплывут на судах по Волхову, в городе Кириши сядут на лошадей и так доберутся до Архангельска, оттуда вновь поплывут на судах. Стрельцов новгородских должен был возглавить Матвей Иванович Стрешнев.
* * *Как и договаривались, отправились через три дня. По реке плыли неделю, потом сели на лошадей. Стрельцы ехали верхом, Никон и Хованский — на повозках. Хоть закрытая повозка владыки и была мягкой (внутри обита медвежьими шкурами и выложена подушками), но езда по непроторенным лесным дорогам все равно надоела сильнее плавания. Там одно не нравилось владыке: кроме воды ничего не видно. Здесь же, в лесу, перед глазами все зелено, в воздухе пахло медом, но вот овраги и комары… Ночью ставили полотняные шатры, вокруг них стрельцы зажигали костры из сырых листьев. Едкий дым разгонял насекомых. И спать можно было спокойно. Но днем от укусов комаров лица решетами отекали. Спасения не было.
Постепенно лес менялся. Вместо сосен и елей перед глазами проезжающих запестрели низкие светлые осины и кудрявые вязы. Потом пошли березовые рощи. Березы кривые, в три-четыре ствола, листья на них мелкие.
Останавливались днем только в больших селах. И тогда Никон часами стоял на коленях перед иконами. Сам ел сухари с квасом, этого требовал и от других. Но разве Хованский заморит себя? Во время каждой остановки, пока владыка молился, князь просил местных жителей пожарить мяса и яиц.
Тикшай, которого Стрешнев взял с собой, как и обещал, не раз видел, как Хованский с Отяевым во время привалов съедали по курице. От зависти и голода он не выдержал и сказал об этом Стрешневу. Тот выругался, и не только в адрес гостей московских, но и Никону досталось. Правда, за глаза. Никто ведь, кроме Тикшая, не слышал этого. А потом, успокоившись, сказал с улыбкой парню:
— Ты как-нибудь загляни в телегу Хованского, возможно, и нам что-нибудь перепадет…
Тикшай просьбу его выполнил. Притащил стрельцам свиной окорок. На два дня всем хватило!
Никон торопил стрельцов. После привалов сытые и отдохнувшие лошади, казалось, земли копытами не касаются — так летят. Да и дорога на Архангельск стала проторенней, а ночи светлее дня. Белые ночи. Так что ехали целыми сутками.
