Сергей Плеханов - Святослав — первый русский император
Иоанн верил, что его просьба дойдет до престола Всевышнего, и с тем большим нетерпением ожидал наступления войск. На балкон дворца, примыкающего к главной оборонительной стене Константинополя, он вышел, чтобы лицезреть флот, выстроившийся перед началом похода в заливе Золотой Рог. С высоты холма видно было, как уступами уходят к морю серые зубчатые башни. Этот участок стены наиболее уязвим, его лепили кто как в разные царствования.
А то, что видит глаз в другой стороне от дворца – неприступные массивные башни, на которых реют стяги с крестами – построено Феодосием, а вот те башни, что потонули в дымке среди городских кварталов, – это цепь укреплений, воздвигнутая еще Константином. Шесть веков прошло с той поры, как святой равноапостольный император Римской империи провозгласил древний Византий столицей державы и дал ей свое имя. Ни один враг не сумел с той поры покорить эти серые стены, эти громадные башни, нависающие над пригородами. Кто только не дерзал грозить Константинополю, но всех их ждал один конец. Не минует чаша сия и этого наглого варвара.
Иоанн увлажнившимися глазами смотрел на залив. Гордость ромеев – огненосные триеры, – выстроившись ровными рядами, ждали знака с императорского балкона.
Самодержец махнул белым платком. В тот же миг вся масса судов пришла в движение; следом за триерами стремительно скользили по воде ладьи – галеи и небольшие челны – монерии. Более трех сотен кораблей вступили в показательное сражение. Толпы народа по обоим берегам Золотого Рога восхищенным ревом провожали искусные развороты судов в боевом порядке.
По окончании парада Иоанн распорядился раздать гребцам и воинам мешок золотых номисм, который был немедленно доставлен из дворца в гавань. Новый взрыв восторга достиг ушей императора, когда там внизу было объявлено о награде.
Завтра рано утром войска выйдут через Адрианопольские ворота под развернутыми стягами и хоругвями, а флот отдаст концы в гавани Золотого Рога и двинется Босфором в Понт, а затем вдоль берегов Болгарии к устью великой реки Истры, которую славяне зовут Дунаем. Таким образом, русы будут заперты в своих крепостях и не смогут избежать встречи с победоносными мужами империи. Они получат такой урок, который запомнится всей Ойкумене, всем варварам. Если падет призрачное здание русского величия, рассыплется вся система языческих союзов, и воины Христа бросят самонадеянные племена к подножию Святой Церкви. Это будет самая великая победа со времен основания империи, ибо никогда еще не возникало для нее столь опасного противника.
Свендослав, сей свирепый и дерзкий скиф, сумел создать то, что до него не удавалось никому. Силой оружия и хитростью он сколотил первую со времен утверждения христианства языческую империю. Столетиями императорам ромеев удавалось дробить противостоящие им варварские государства, натравливая одних на других, заставляя их вечно враждовать и вечно взывать к Константинополю как верховному судье. Что же случилось на этот раз, почему не выручила отработанная стратегия, кто допустил ошибку?
А может быть, это Свендослав разгадал уже известный варварам ход – создавать в их тылах опасное соседство. Первым своим военным предприятием по восшествии на русский престол он избрал поход на Хазарию. Сокрушив эту обширную державу, он разом избавился от угрозы с Востока. Кочующие по степи орды пацинаков не в счет – эти грабители не могут притязать на звание опасных противников, они в состоянии лишь тревожить рубежи больших государств…
Итак, Свендослав развязал себе руки для действий на Юге. С Запада он обезопасил себя династическим союзом, когда взял в жены дочь венгерского князя. Да, теперь-то это ясно – хитрый скиф готовился к нападению на империю. Его удары по Хазарии и болгарам не были вызваны обычной варварской страстью к обогащению. Теперешнее положение вещей таково, что державу Свендослава можно считать третьей силой в мире наряду с Византией и Халифатом. Если сегодня варварская империя не будет сокрушена, завтра она может стать союзницей агарян.
Даже помыслить было неприятно о тех последствиях, которые могло бы иметь такое развитие событий: русы врываются через проходы в Балканах на Фракийскую равнину и, сметая все на своем пути, занимают Грецию, штурмуют Константинополь, а с Востока накатываются волна за волной потомки сынов Агари, несущие зеленое знамя Магомета…
Иоанн продолжал сидеть на балконе дворца, хотя город уже погрузился в сумерки и во многих местах замигали огоньки. Как это часто бывало у него, подъем сменился тягостными раздумьями, сомнениями в себе. Теперь ему стало казаться, что Свендослав не так уж прост, а его свирепые речи перед послами – не только плод варварского бешенства. Что если безбожный скиф попросту выманивает его с войском на Запад, а тем временем, снесшись с русами, Багдад бросит свои когорты на Антиохию, мусульманское воинство прорвется через теснины Тавра и вырвется на просторы Анатолии. Надо еще раз до мелочей проследить, что предшествовало появлению Свендослава на Дунае. Если его успехи в Болгарии – результат ошибок дипломатии Никифора, это еще полбеды, а если дело идет о сознательной игре…
Итак, по сообщениям людей, близких к покойному императору, мысль побудить русов к походу на Болгарию возникла у самого Никифора после неудачной попытки наказать болгар за их великую дерзость: правитель этого народа отправил послов в Константинополь за очередной данью, которую обязались ему платить предшественники Никифора. Как бы Цимисхий ни относился к этому косматому каппадокийцу, он не мог отрицать, что ему понравились слова покойного самодержца, переданные одним из евнухов, видевшим прием тех самонадеянных послов. Приказав отхлестать их по щекам, Никифор сказал:
– Идите к своему вождю, покрытому шкурами и грызущему сырую кожу, и передайте ему: великий и могучий государь ромеев в скором времени придет в твою страну и сполна отдаст тебе дань, чтобы ты, трижды раб от рождения, научился именовать повелителей ромеев своими господами, а не требовал с них податей, как с невольников.
Конечно, болгары давно уже отстали от своих кочевых обычаев, и по меньшей мере лет двести никто из них не грызет сырую кожу. Но сказано с поистине самодержавным презрением к низшим происхождением потомкам пастухов.
После разрыва с болгарами, конечно, нечего было и думать, что мир на северо-западной границе сохранится надолго. Поэтому император и решил упредить врага. Расспросив советников, кому бы можно было поручить тонкую миссию привлечения русов на сторону Византии в этом противостоянии, Никифор и остановил свой выбор на Калокире, сыне херсонского стратига. Будучи человеком пытливым и многоумным, Калокир к тому же слывет мужем горячим и склонным к риску. Все эти качества позволяли надеяться, что он сумеет внушить русскому властителю мысль о низвержении болгар, сможет возжечь в его сердце алчность и жажду побед. Знал бы Никифор, какую змею он пригрел, кого почтил титулом патрикия! Миссия этого интригана по видимости удалась. Свендослав на удивление быстро выступил против Болгарии. За считанные недели он овладел всеми восьмидесятью укрепленными городами Подунавья, выстроенными еще в те времена, когда земли эти были собственностью империи. Причем на сторону русов перешло множество князей, простолюдины также приветствовали воинство Свендослава. Только часть знати, приверженная христианству, возглавила сопротивление вторжению.
Никифор не дал себе труда поинтересоваться недавним прошлым Болгарии. Иначе он вряд ли принял бы опрометчивое решение подвигнуть Свендослава на дунайский поход. То, что доложили сведущие люди Иоанну, гораздо более основательно готовившемуся к войне с варварами, открыло Цимисхию истинную причину легких побед киевского князя. Большинство населения Болгарии были славянами, родственными русам и по языку, и по верованиям. Для них принятие христианства было формой примирения с азиатским племенем болгар, пришедшим откуда-то из скифских степей. Кочевники поклонялись богу неба Тенгри, а славяне Перуну, Велесу и Сварогу. Пока у завоевателей и у побежденных были разные божества, болгарская держава постоянно находилась на грани внутренней смуты. Навязать Тенгри славянам малочисленная болгарская верхушка не могла, напротив, она сама постепенно перенимала их язык и обычаи. Царь Борис, правивший сто лет назад, уразумел, что сплотить эти народы можно только разом отказавшись и от Тенгри и от славянских богов. Именно он и насадил в своей стране христианство, подрубив основы противостояния болгар и славян.
И все же варвары остаются варварами. Свет евангельской проповеди с трудом пробивается сквозь дьявольскую тьму, окутавшую их сердца. Уже Борису пришлось огнем и мечом выкорчевывать язычество. Когда болгарская знать подняла мятеж, он приказал уничтожить пятьдесят два знатнейших рода поголовно от мала до велика. Но стоило взойти на престол сыну Бориса Владимиру Росате, как он начал изгнание священников из Болгарии и разорение церквей. Неудивительно, что и вторжению Свендослава была оказана поддержка – иначе как объяснишь столь быстрое падение десятков крепостей.
