Юзеф Крашевский - Кунигас
По одну сторону избы, на стенах, тщательно проконопаченных мхом, висели всякие хозяйственные орудия и приборы; другие были расставлены на полках; а то, что подороже, было спрятано в углу, в осыпях зерна и кадях. Под крышей сохло всевозможное зелье: от болезней, худобы, чар и дурного глаза. Небольшой стол и скамьи, вместо которых, большей частью, употреблялись камни, были грубо вытесаны из бревен. За маленькой полуоткрытой дверцей виднелась низкая кладовка, а в ней орала, разобранные телеги и колеса.
Свальгон уселся поближе к огню на камне; отпустив наушники, завязанные узлом под подбородком, и расставив руки, грел их перед очагом, протягивая над слабо горевшим пламенем.
Заметив это, маленькая девочка, с любопытством глядевшая на странника, подбросила на очаг несколько сухих ветвей, чтобы согреть пришельца.
Гайлис пошел в далекий угол хижины зачерпнуть пива, которое велел дочурке подогреть. Все молчали, не решаясь заговорить с озябшим странником, смотревшим осовелыми глазами на огонь, в глубокой думе, как будто на душе его лежала тяжесть.
Когда пиво слегка согрелось, Гайлис подал его гостю и спросил:
— А не слыхать ли что о проклятых немцах?
— А разве бывает так, чтобы о них ничего не было слышно? — проворчал свальгон. — Разве они могут хоть день просидеть спокойно? У них, как в улье: без устали жужжат да суетятся… Мало ли что болтают люди, говорят: придет зима, замерзнут топи, и немцы тут как тут…
Гайлис вздохнул.
— О, если б не наш замок, да не княгиня, которая должна и хочет защищать его, — сказал он, — и нас при себе держит, то мы давным-давно бы разбрелись по пуще.
Свальгон прислушался.
— Э? — спросил он. — Значит, вы без кунигаса?
— И есть, и нет его… — промолвил Гайлис, — старик-отец кунигасовой вдовы давно лежит и не встает… Муж помер от ран, полученных в сражении; молодого сына схватили и убили немцы; она рядит и судит здесь одна, под стать и мужу и вождю… Разве без нее кто бы удержался на границе? Сумел бы выстроить такую грозную твердыню?
— Диво-баба! — буркнул свальгон.
— Не таковская была она при жизни мужа, — прибавил другой поселянин, — только когда немцы отняли у нее единственного ребенка, малолетку, да убили мужа, месть сделала ее такой… Люди помнят, как она по целым дням певала да рядилась, да сынка цветами убирала, да на руках носила… А как не стало у нее хозяина да мужа, да ребенка… так она и сделалась как будто и не женщина, а страшная-престрашная, точно богиня с неба…
— Чудеса над чудесами! — перебил свальгон. — Давненько я об этом слышал; однако, хоть и говорят, будто крестоносцы отняли ребенка, а только не слыхать было, чтобы они его убили!.. Много, бают, таких мальцов воспитывается у них в замках; а потом их направляют проливать родную кровь…
Гайлис недоверчиво покачал головой.
— Пустяки болтают, — сказал он, — разве мы не знаем, как они расправляются в походах? Никому не дают пощады!.. Молоденьких девчат и тех подержат несколько дней в лагере, а потом зарубят… детям разбивают головы о печи… стариков насмерть давят лошадьми… даже креститься не дают и издеваются над теми, которые просят помилования…
— Тех, кто постарше, правда: сам видел, как они с ними расправляются, — сказал свальгон, — но малюток, мальчиков они порой берут живыми, и хотя в хлеву, а все-таки выращивают…
— Наша кунигасыня, Реда, — подхватил один из стоявших у дверей, — знала бы, что сын жив!.. Она мстит за его смерть…
Свальгон тряхнул головой.
— Матери должны бы лучше знать судьбу детей, а если и не знать, то чувствовать… А я все-таки скажу, что слышал, и не раз, как люди говорили, будто ее малыша оставили в живых… Один у них старик сжалился над младенцем, взял его к себе и сделал немцем…
Гайлис вздрогнул и воздел руки к небу.
— О, Перкун, всемогущий боже! — воскликнул он с негодованием. — Разрази их молнией и громом!.. Родного сына готовы они натравить на мать… а грудь сына подставить под меч матери!! Да разверзнется под ними мать сыра земля!!
Свальгон весь затрясся… рот его искривился… он замолк.
У порога, среди собравшейся толпы, стоял все время молчавший посетитель, вокруг которого остальные немного расступились и выказывали знаки уважения. Одеждою он мало разнился от прочих. На нем был полушубок, кожаный пояс, суконные штаны и теплые на меху кожаные валенки; на голове остроконечный шлык, обрамленный лисьим мехом; в руках железная секира… Немолодой, с круглым лицом и выдающимися скулами, выцветшими, но зоркими глазами, он одновременно казался и воином и княжеским дворовым человеком.
Он внимательно прислушивался к рассказу свальгона о сыне вдовой Реды, а когда тот кончил и все замолкли, он продвинулся от порога поближе к середине хаты и уселся на камень рядом с пришельцем.
Оба пристально взглянули друг другу в глаза. Свальгон первый поздоровался… потом притворился равнодушным и уставился глазами в огонь… Однако временами искоса с любопытством разглядывал соседа…
— А давно ль ты слышал эту сказку о нашем мальце? — спросил сосед.
— О, не сегодня и не вчера, — бесстрастно сказал свальгон, — а удивительней всего, что я слышал то же из разных мест и много лет подряд…
— Диво!! — буркнул собеседник. Потом помолчал.
— Хм… — прибавил он, — что я вам скажу: наша Реда и ее старик-отец, калека Вальгутис, очень любят людей, знающих старинные сказки да песни… Надо бы вам заглянуть на княжий двор… там и напоят, и накормят лучше, чем здесь у бедняков… и угостят, и подарками осыпят… Реда таровата… Пусть бы рассказали вы ей еще раз все, что знаете…
Легко было заметить по невольному телодвижению старого свальгона, что он вздрогнул от радости… даже глаза у него заискрились… Однако он немедленно придал лицу смиренное и приниженное выражение.
— Ай, батюшки! — воскликнул он. — Где уж мне, обтрепанному бедняку, добираться в кунигасовы хоромы… ничком мне там ползти, не иначе… ни я, ни моя одежда не по хоромам… Боюсь я…
Дворовый сильно ударил свальгона по колену и засмеялся.
— Не повесят и голову не снимут… Ты не немец и немцем не пахнешь… Вот если б Реда почуяла в тебе изменника или немца безъязычного, так лучше ей не попадайся в руки!.. Раз как-то, по ее приказу, двух крыжаков-рыцарей, как были закованы в железо, так в доспехах живьем и бросили в огонь, и сожгли… а у такого, как ты, убогого свальгона никогда волоска на голове не тронут…
Несмотря на такое поручительство, бродяга побледнел и задрожал… может быть от холода… и хотя смеялся словам дворового, но в глазах у него была тревога….
Собеседник, уговаривавший свальгона идти на княжий двор, локтем вывел его из задумчивости.
— Ну, — сказал он, — пораскиньте-ка умом да идите за мной, я провожу.
Свальгон еще колебался; мгновение спустя, собравшись с духом, он привстал, охая и вздыхая…
— Ну, что уж! — сказал он. — Велите, так пойду…
Встал и провожатый.
— К Реде, значит? — спросил Гайлис.
— Конечно! — ответил дворовый. — В замке нечем позабавиться. И девки, и бабы, и все, сколько нас есть, все порассказали, что знали и чего не знали, раз по десяти…
Свальгон старательно собрал свои узелки и торбы; стоявшие у порога расступились… Они вышли…
Узкая тропинка вела со стороны берега, по перемычке, соединявшей землю с замковым пригорком, к городищу… Но не было видно, куда, собственно, она могла придти… За низенькою частью расходилась во все стороны целая сеть протоптанных тропинок, теряясь среди камней, мхов и скудной тронутой осенью травы.
Нигде не было ничего похожего на дорогу к замку: ни даже ворот. Дворовый шел, не обращая внимания на тропинки, прямо к земляному валу, скрывавшему от глаз часть огромного замкового сруба. Свальгон старался поспеть за своим провожатым и незаметно для него зорко всматривался в окружающее.
Так дошли они до самой насыпи, высокой и крутой, среди которой в беспорядке лежали здесь и там огромные поленые валуны. В предупреждение оползней были вбиты в землю сваи и доски, концы которых торчали местами из песка.
Дальше пришлось идти вдоль вала. Дворовый, ушедший далеко вперед, остановился и подождал… а когда свальгон догнал его, то дворовый схватил его за плечи и толкнул… и… не успел свальгон опомниться, как очутился в глубоком мраке… Вал, как бы чудом развернулся перед ними… Они стояли в пропитанном сыростью подземном ходе… Кругом ни зги… Вожатый, держась все время руками за плечи ворожея, подталкивал его вперед…
— Смело! — сказал он. — Расставь руки, нащупай стену… не упадешь.
Темное подземелье дало поворот влево… потом вправо… свальгон чувствовал, что идет под гору… снова подымается… Вот вдали как бы забрезжил свет… точно висевшие во мраке светящиеся нити… Это оказались щели в неособенно плотно сколоченных дверях. Свальгону стало легче на душе, когда он ощупал доски. Но отворить их он не мог, и только спутник вывел его на Божий свет.
