Октавиан Стампас - Рыцарь Христа
— Не беспокойтесь, государыня, все будет в полном порядке, я позабочусь, чтобы молодчик не вступал больше ни в какие поединки и прямехонько отправлялся в Бамберг по вашему приказанию, — вмешался Аттила таким елейным тоном, как будто сейчас ему преподнесут бадью светлого вадьоношского пива. — Не знаю, как мне, старому бревну, благодарить вас. Я готов до конца дней своих целовать вам ножки, а то и следы ваших ножек, и это готов. Скажите же, каких рыб наловить вам за вашу доброту, каких птиц и зверей? Льва Мантикайра с человеческой головой или вепря Сэхримнира? А хотите коня Эдьсарву , который только и остался, что у нас под Вадьоношхазом, хотя, честно признаться, я никогда его не видел, но старые люди говорят, что он водится.
— Спасибо, милый Аттила, ничего не нужно. Главное, чтобы твой господин здоровым и невредимым встал на ноги и отправился в Бамберг. Слышите, Лунелинк? Поправляйтесь. До свидания. — И она наклонилась и поцеловала меня. Она поцеловала меня, Христофор, в самые губы! Я был еще очень слаб, а тут и вовсе едва не лишился чувств от неожиданного счастья, которое продолжало улыбаться мне с того волшебного утра на Рейне. Прикосновение ее губ к моим несло в себе неизъяснимую смесь чувств — от ожога до ласки речной волны. Я почувствовал ее запах — благоухание молодого женского тела, ухоженных волос, чистого нового платья.
И я резко приподнялся, но тотчас едва не потерял сознание от страшной боли, сковавшей всю левую половину моего тела, но я сдержался и не застонал, а лишь откинулся обратно к подушкам.
Преодолевая боль, я слышал, как Пракседис сказала еще что-то Аттиле и удалилась. Потом я снова впал в забытье, а когда очнулся, сразу вспомнил последнюю сцену; я лежал и с удивлением осматривался, не узнавая жилища, в коем находился.
— Где это мы? — спросил я у Аттилы, когда тот подошел и поинтересовался, не желаю ли я чего-нибудь.
— Слава Богу, сударь, что вы очухались, — сказал он. — А то я уж думал, вы окочуритесь, да и непременно бы окочурились, если бы не она, голубушка наша, императрица Адельгейда. Первым делом она приставила к вам наилучших лекарей, господина Алоизиуса и господина Гальфрида, англичанина. Правда, сдается мне, что гораздо больше помогло зелье старухи Роганы, которую привел Зигги. Помните Зигги? Оруженосец этого подлеца Гильдерика. За то, что он так подло ранил вас во время поединка, после того, как вы уже побороли его, Генрих лишил его всяких привилегий и выслал за пределы империи. Говорят, они направились ко двору французского короля, но не думаю, что такой негодяй долго продержится и там. Хотя я слышал, французы любят подонков. Так вот, перед их отъездом Зигги и привел к вам эту старую ведьму. Как вошла она, батюшки святы! — ну чистый бес. Мне даже показалось сначала, что у нее жаба на носу сидит. А серой запахло, хоть святых выноси. Но ничего, смазала она вас с ног до головы какой-то вонючей зеленой дрянью и даже никаких поганых заклинаний при этом не произносила. А к тому же Адельгейда к вам какого-то хорошего монаха приводила, и он над вами долго молитвы читал. Не знаю, кто больше помог, врачи, старая чертовка, благочестивый монах; должно быть все по чуть-чуть. А как только стало ясно, что рана ваша затягивается и дело пошло на поправку, государыня-молодушка велела перевезти вас в этот дом, один из лучших во всем Кельне. Он принадлежит вдове богатого купца Мельхеринка. За проживание уплачено на месяц вперед, и еще нам денег отвалено столько, что я вам сразу и не скажу, чтобы вы лишний раз не волновались. Знайте только, что мы теперь не такая рвань, как когда приехали сюда. И все потому лишь, что вы храбро сражались за честь государыни императрицы. Да, кстати, вот посмотрите-ка, что она еще вам подарила.
В руках у меня оказался мешок, искусно расшитый золотыми и серебряными рыбами, у которых в глаза были вставлены алмазы, рубины и изумруды. Сверху по-гречески было написано «ихтис», а по низу шла какая-то непонятная надпись, вышитая золотыми и алыми нитями.
— Вы, должно быть, недоумеваете, что это за странная надпись? — усмехнулся Аттила. — Так вот, она мне объяснила. Это написано на языке русичей-славян. Какая-то фраза из Евангелия апостола Матиаша , вроде как бы: «Идите вместе со мной и я научу вас ловить людей». Такая вот странная фраза.
— «Идите за Мною, и Я сделаю вас ловцами человеков», — поправил я Аттилу, с нежностью разглядывая причудливую славянскую вязь:
Блаженное волнение охватило меня. В руках моих было свидетельство того, что я отмечен ею, выделен среди всего ее окружения, и хотя она замужем, да не за кем-нибудь, а за императором, что не оставляет мне никаких надежд на взаимность, все же, я мог быть отныне уверен, что смогу находиться рядом с моей возлюбленной, выполнять ее поручения, видеть и слышать ее постоянно. Ведь это она своею рукой вышила для меня подарок.
— А мешок-то узнаете, сударь? Ведь это же тот самый, в котором вы отдали ей наших рыб. Он и доброго слова-то не заслуживал, а теперь, глядите-ка, изнутри его обшили бархатом, всюду каемочки, а вышивка-то какая! И так и быть, сударь, скажу вам. Он весь был набит золотыми и серебряными монетами, так что у нас с вами теперь целое состояние. Вы хоть и круглый дурак, что пошли драться с этим чортом Гильдериком, но и молодец — видать, судьба улыбается вам, дорогой мой господин Лунелинк, дайте я вас сердечно поцелую!
Он слюняво облобызал меня, пустил слезу и принялся рассказывать, как меня отбили от Гильдерика, который был полон решимости добить меня до смерти после того, как нанес такое подлое и коварное ранение; как истекающего кровью меня притащили домой и ждали, что я вот-вот испущу дух; как мои друзья Адальберт, Иоганн, Эрих, Дигмар и Маттиас отправились в дом архиепископа и смело добились аудиенции у Генриха и Адельгейды, чтобы поведать им о доблестном поступке некоего молодого рыцаря из Зегенгейма и подлости Гильдерика фон Шварцмоора, а также попросить немедленно направить лучших императорских лекарей дабы спасти жизнь юноши, вступившегося за честь Адельгейды. Скандал произошел большой. Генрих никак не мог поверить в то, что один из его любимцев, Гильдерик, мог оказаться способен на такое, но к счастью, нашелся свидетель, герцог Нижней Лотарингии Годфруа . Услыхав о скандале, он явился к императору и сообщил о том, как краем уха слышал разговор между мною и Гильдериком и тогда решил, что ослышался, а теперь, ввиду таких показаний, видит, что никакой осечки слух его не дал, все правильно — Гильдерик неловко выразился и тем самым оскорбил честь Адельгейды, за что и был вызван на поединок. Только после этого Генрих изобразил гнев, вызвал к себе Гильдерика и потребовал дать отчет. Шварцмоор и тут повел себя подло, он принялся доказывать, что все было совсем не так. Якобы я, сгорая от любви к Адельгейде, подсел к нему во время пира и принялся уговаривать помочь мне соблазнить молодую императрицу.
— Тут, — продолжал рассказывать Аттила, — герцог Годфруа говорит: «Как же так, если я своими ушами слышал, как вы обещали графу Зегенгейму устроить ночь с императрицей, после чего граф возмутился и вызвал вас на поединок?» «А вот так, — отвечает эта сволочь, — я издевательским тоном говорил, что устрою Зегенгейму свидание с императорицей, а он услышал в моем тоне издевку и потому так взбеленился». «Вы лжете!» — сказал тут Годфруа. Он тут ка-ак схватился за меч, не избежать Гильдерику нового поединка, да Генрих тут встрял и говорит: «Прошу вас, Шварцмоор, покинуть пределы империи, и отныне вы лишаетесь всех своих привилегий». А вообще-то, ему не очень-то хотелось расправляться с Гильдериком. Ему просто нельзя портить отношения с Годфруа. Не дай Бог, Лотарингия снюхается с папой. Но вот увидите, Шварцмоор не очень-то будет наказан, откусите мне ухо, если через месяц-другой он снова не появится при нашем дворе.
— Это почему же?
— А потому, сударь. Вот вы сейчас заартачитесь, а я все же скажу. И зря вы не верите слухам, иные из них бывают ох как правдивы. Поговаривают, что когда пятнадцать лет тому назад Генрих приказал ссильничать свою родную сестрицу Адельгейду Кведлинбургскую, то этот самый Гильдерик, которому тогда было столько же, сколько вам теперь, весьма охотно и чуть ли не самым первым кинулся исполнять это гнусное приказа…
— Немедленно заткнись! — заревел я, приподнимаясь и снова чувствуя нарастающую боль в плече.
— Молчу, сударь молчу, — замахал рукой Аттила. — Да вот, можно ли заставить молчать молву? Нет, вы никогда не разубедите меня, что государь наш по буйству нрава своего родную сестрицу изнаси… Все, сударь, ни слова не скажу, не смотрите на меня так и не вскакивайте.
Нечего сказать, и в самом деле тот случай пятнадцатилетней давности крепко сидел в народной памяти, и большинство твердо верило в справедливость обвинений, выдвинутых против Генриха на княжеских съездах в Корбее и Герстунгене. Молодого императора обвинили в чудовищном преступлении — якобы он, распутно забавляясь, принял участие в изнасиловании своей родной сестры, аббатисы Адельгейды Кведлинбургской, держал ее за руки, когда другой совершал над ней надругательство. Но я хорошо помню, как мой отец отказался верить этим обвинениям, утверждая, что все сие есть ничто иное, как козни папы Александра и обиженной Берты, жены юного императора, с которой он хотел развестись и развелся бы, если б Александр не запретил ему этого под страхом отлучения от Церкви.
