Сюсаку Эндо - Молчание
- Падре... - снова прозвучал жалобный голос. - Падре... Мы не предатели...
Мы молчали, затаив дыхание. На такую уловку способны даже самые тупоголовые стражники.
- Не верите?.. Мы из деревни Фукадзава. Мы уже давно-давно не видели падре... Мы хотим исповедаться.
Человек, словно смирившись с тем, что мы не отвечаем, оставил дверь в покое. Послышались унылые удаляющиеся шаги. Я взялся за задвижку. Пусть это ловушка, подумал я. Но если это и вправду верующие?
Тебе не совестно? - услышал я голос, и голос этот оказался сильнее страха. Ведь я священник, жизнь дана мне затем, чтобы служить. Позорно пренебречь долгом, поддавшись низменному страху.
- Оставь... - сурово произнес Гаррпе. - Глупец!
- Пусть я глупец!.. Совесть не позволяет.
Я открыл дверь. Каким бледно-голубым сиянием заливал лунный свет в ту ночь лес и всю землю!
Два человека, оборванные, как бродяги, сидели скорчившись на земле.
- Падре, вы нам не верите? - обернулись они ко мне.
Я заметил, что у одного из них кровь на ногах. Верно, взбираясь на гору, поранил ноги о корневища. Оба едва не падали от усталости.
Оно и неудивительно. Двое суток они добирались сюда, с островов Гото, что в двадцати лигах отсюда.
- Мы уже давно здесь. Пять дней назад мы видели вас вон с той вершины... - Один из незнакомцев указал на холм, возвышавшийся перед хижиной. Это были те двое, что следили за нами тогда, на закате.
Мы впустили их в хижину, дали им бататов, что принес Итидзо; они набросились на угощение со звериной жадностью. Было ясно, что у них давно маковой росинки во рту не было. Наконец они вновь обрели способность говорить. От кого они узнали о нашем существовании? Это нам хотелось выяснить прежде всего.
- Нам рассказал наш деревенский, христианин Китидзиро...
- Китидзиро?!
- Да, падре...
Они сидели, освещенные огоньком масляного светильника, съежившись и набив бататами рты. Один из них улыбался, точно ребенок, открывая два уцелевших зуба. Второй сидел, неподвижно и напряженно, явно робея перед чужеземцами.
- Но ведь Китидзиро не христианин?..
- Нет, нет, падре. Он христианин.
Мало-помалу все разъяснилось. Так и есть, Китидзиро - христианин, но отрекся от веры. Восемь лет назад, по доносу соседа, ненавидевшего его семью, Китидзиро с братьями и сестрами схватили. Им приказали топтать ногами икону с изображением Господа, но они отказались, и только Китидзиро проявил малодушие. Стоило чиновникам пригрозить, как он сразу начал кричать, что готов отречься... Его братьев и сестер бросили в темницу, а его отпустили, но в деревню он не вернулся.
Говорили, что его видели в толпе, окружавшей костер в день казни, - грязного, оборванного; он не смог вынести страшного зрелища и сразу куда-то исчез.
Услышали мы и другое, не менее удивительное сообщение. Оказывается, в их поселке все до единого тайно исповедуют христианскую веру. И не только там: в окрестных селениях - в Мияхаре, Тоодзаки, Эгами - есть много тайных христиан, только притворяющихся буддистами. Они давно ждут не дождутся, когда из-за моря приплывут к ним священники, неся благодать.
- Падре, мы много лет не ходили к мессе, не исповедовались. Мы только читали молитвы... - сказал человек с окровавленными ногами. - Поскорее приезжайте в нашу деревню. Мы даже маленьких детей учим молиться; они мечтают увидеть падре...
Товарищ его одобрительно кивнул, обнажив в улыбке два желтых зуба. В плошке с жиром с треском горел фитиль. Разве могли мы с Гаррпе ответить отказом? Мы и так слишком долго таились. Да, по сравнению с этими японскими крестьянами, что пришли к нам, ночуя под открытым небом в горах, до крови натрудив ноги, мы были слишком трусливы!
Небо посветлело, в хижину стал просачиваться прохладный утренний свет. Как мы ни уговаривали крестьян, они не согласились лечь на солому - так и уснули сидя, обхватив колени руками. И вот утренние лучи озарили хижину, проникая в щель между досками.
Через два дня я держал совет с христианами деревни Томоги относительно поездки на острова Гото. В конце концов было решено, что Гаррпе останется здесь, а я пробуду на Гото дней пять, общаясь с верующими. Наши покровители были не слишком в большом восторге от этого замысла. Некоторые даже высказывали опасение: не ловушка ли это?
В условный час, глухой ночью, люди с островов Гото тайно прибыли за мной в Томоги. Мокити с товарищами усадил меня в лодку. Луны не было, море казалось черным как смоль, слышался только ритмичный плеск весел. Человек, сидевший на веслах, за все время не проронил ни слова. Когда лодка вышла в открытое море, качка заметно усилилась.
Меня вдруг охватил страх. В душу закралось сомнение. Что если, как того опасались крестьяне Томоги, этот гребец всего лишь предатель и выдаст меня властям? Почему не приехал тот, с окровавленными ногами, и второй, беззубый? В такие минуты в непроницаемых японских чертах, похожих на лик Будды, есть что-то жуткое. Съежившись на корме, я дрожал не от холода, а от страха. И все-таки надо ехать, я должен! - говорил я себе.
Кругом чернело безбрежное море, звезд не видно было на небе. Примерно в течение двух часов мы плыли мимо таившейся во мраке черной громады острова. «Это остров Кабасима...» - наконец промолвил сидевший на веслах человек.
Когда мы вошли в бухту, голова у меня кружилась от качки, усталости и нервного напряжения. Среди троих ожидавших нас рыбаков я заметил давно уже запропастившегося куда-то Китидзиро; он улыбался трусливой, заискивающей улыбкой. Огней в поселке не было, где-то на окраине неистово заливалась собака.
***Беззубый не солгал: рыбаки и крестьяне островов Гото ожидали священника со страстным нетерпением. Просто непостижимо, как я сумел управиться со всеми делами. Даже выспаться не удавалось. Они приходили в дом, где я укрывался, один за другим, словно презрев закон, запрещающий христианство. Я крестил детей. Исповедовал взрослых. День клонился к вечеру, а я и половины того, что следовало, сделать не успевал. Времени на всех не хватало. Они буквально опустошали меня - словно караван, наконец-то набредший в пустыне на оазис с водой. Люди набивались в тесную хижину, заменявшую церковь, и, придвинувшись ко мне, каялись в грехах. Приползали даже больные.
- Выслушайте меня, падре...
- Падре, послушайте мою исповедь... Падре!
Забавно, но Китидзиро держался с важностью, как герой, а деревенские относились к нему с величайшим почтением. Впрочем, что ни говори, если бы не он, мне не удалось бы сюда попасть. Так что не удивительно, что все его прошлые прегрешения теперь полностью забыты. Наверное, этот пьянчужка так красочно расписал Макао и наше морское путешествие, что представил наше прибытие в Японию, как свою личную заслугу.
Но мне не хотелось его бранить. Правда, легкомысленная болтовня Китидзиро иногда повергает меня в смущение, но все же я не могу отрицать, что в долгу перед ним. Я посоветовал ему исповедоваться, и он послушно признался во всех своих прошлых грехах.
Я повелел ему никогда не забывать наставление Господа: «Всякого, кто исповедает Меня пред людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным; а кто отречется от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцем Моим Небесным»15.
Китидзиро, припав к земле, как провинившийся пес, стал биться головой о землю. Он слаб духом, и от него никак нельзя ожидать душевного мужества. Я строго сказал ему, что от природы он человек поистине добрый, хороший, но исцелить его от малодушия может не сакэ, к которому он так привержен, а единственно сила веры.
Я не ошибся в своих представлениях. Чего жаждали, чего хотели от меня японские крестьяне? Ученье Христово помогло этим людям, живущим и умирающим, словно скотина, впервые обрести надежду. Ведь буддийские бонзы всегда держат сторону тех, кто обращается с ними, как с животными. За долгое время крестьяне привыкли к мысли, что жизнь дана человеку, чтобы терпеть.
Сегодня я окрестил тридцать человек - детей и взрослых. И не только местных жителей - верующие украдкой приходят ко мне через горы из Мияхары, Кудзусимы, Харадзуки. Я выслушал более пятидесяти исповедей. В день отдыха, после мессы, я впервые говорил с ними на японском языке. Крестьяне смотрели на меня глазами, полными любопытства. Пока я говорил, перед моим мысленным взором возникал образ нашего Господа, произносящего Нагорную проповедь, я видел с жадностью внимающих ему людей... Почему мне так часто представляется Его облик? Наверное, потому, что в Писании ничего не говорится об этом, и потому каждый волен сам представлять себе Его. Еще в детские годы я создал себе свой образ Господа...
Однако я отдаю себе отчет, сколь опасны подобные сборища. Рано или поздно власти дознаются о происходящем.
О Феррейре здесь тоже никто ничего не знает. Я встретил двух стариков, которые якобы видели учителя. Из их рассказа удалось узнать только то, что падре Феррейра устроил для страждущих и брошенных матерями младенцев странноприимный дом в Нагасаки... Разумеется, это было до поры гонений на христиан. Я сразу представил себе нашего учителя. Каштановая борода, глубоко посаженные глаза... Он протягивал этим несчастным руку помощи и участия - как некогда нам, своим ученикам.
