Теодор Мундт - Неразгаданный монарх
— Вы говорили о русских крестьянах? — повторил великий князь и громко расхохотался. — Неужели можно рассказывать что-нибудь интересное об этих несчастных, невежественных существах.
Он так громко и так грубо смеялся, что великая княгиня вся как-то съежилась и бросила украдкой многозначительный взгляд на графа Разумовского.
— Я хотел только попрощаться с тобой, Наталья, — проговорил Павел, протягивая великой княгине руку.
Она поблагодарила его формально-вежливым поклоном, который, по-видимому, снова привел в дурное расположение духа Павла, и он, окинув мрачным взглядом великую княгиню, вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
VIII
Граф Орлов, приехав снова в Петербург, остановился в маленьком дворце, принадлежавшем его роду. Он уже ранее несколько раз во время своих кратковременных наездов в столицу останавливался там. Выбором этого не особенно удобного и не роскошного дворца Григорий Орлов хотел показать, что, появившись снова при дворе Екатерины, он вовсе не рассчитывает занять свое прежнее положение. В противном случае он должен был бы переехать в Зимний дворец, в те самые апартаменты, которые были отведены ему некогда, когда он был властителем повелительницы одного из могущественных государств.
Таким образом, остановка графа Орлова в старом маленьком дворце была не чем иным, как обманным кокетством, желанием показать, что он каждую минуту готов покинуть Петербург. В то время как он сидел у себя во дворце, обдумывая план действий, в комнату вошел камердинер, доложивший, что приехал великий князь Павел, и адъютант великого князя пришел спросить, может ли граф Орлов принять его. На одно мгновение Орлов как бы смутился, а затем резким голосом крикнул:
— Талкуна!
В тот же момент в комнату вошла далеко не молодая женщина, необъятной толщины и весьма своеобразно одетая. Она была в длинном, ниспадавшем складками пурпурном одеянии, украшенном по бокам золотым шитьем. На голове у нее был такого же цвета тюрбан, также весь затканный золотом, с которого сзади свешивались две тяжелые кисти. Она казалась не то предводительницей дикого племени, не то рабыней. Ее большие блестящие глаза были великолепны, но выражение этих глаз и всего лица было столь гордо и столь бесстыдно, что становилось совершенно непонятным, каким образом граф Орлов мог питать к ней нежные чувства.
— Талкуна, — сказал Орлов, дружелюбно беря ее за руку, — я уже не раз был обязан своим спокойствием твоей ловкости и уму. Внизу находится великий князь, а у меня нет ни малейшего желания видеть его высочество. Если бы сама государыня захотела оказать мне честь своим посещением, тогда другое дело. Не правда ли, ты понимаешь меня, Талкуна? Я сперва должен узнать, как относится ко мне государыня, а уж потом можно будет поговорить и с сыном. Поэтому пройди, пожалуйста, в приемные комнаты, где теперь находится великий князь, и прими его вместо меня. Поди и скажи великому князю, что граф Орлов лежит на смертном одре, что я выслал тебя, как свою верную подругу, которая лучше чем кто-либо другой знает, как и чем я страдаю. Представься, как будто ты сама веришь тому, что я болен вследствие охвативших меня сомнений в благосклонности ко мне государыни. Предоставляю тебе полную свободу действий и уверен, что ты не скажешь ни одного лишнего слова и вместе с тем выведаешь у великого князя все, что будет нужно.
После этого Орлов вышел из комнаты и, пройдя в свой кабинет, заперся там на ключ. Дипломатка же в красном одеянии величественным шагом отправилась исполнять возложенное на нее поручение.
Между тем великого князя Павла Петровича ввели в приемный зал, где он стал ходить быстрыми, нетерпеливыми шагами, поджидая появления графа Орлова. Великому князю казалось странным, что он находится здесь, и, осматриваясь с горькой улыбкой вокруг себя, он бормотал:
— И вот я околачиваю пороги у убийцы моего несчастного отца. Здесь, в этих мрачных залах, подготовлялся заговор против Петра Третьего. Сама государыня по ночам приезжала в этот дом и присутствовала на тайных заседаниях… Мне известно все это еще с детства. Но подождите, пробьет час мести.
Его лицо вспыхнуло мрачным гневом, глаза пронизывали попадавшиеся на пути предметы, и смертельная ненависть вспыхивала в них при каждом шорохе, который, казалось, предвещал приближение графа Орлова.
Великий князь остановился пред двумя огромными картинами, которые привлекли его внимание. Это были два портрета, знакомые великому князю с давних пор; на одном из них был изображен граф Григорий Орлов, а на другом — его брат, Алексей Орлов, адмирал русского флота. Эти портреты Екатерина приказала написать после знаменитой карусели, устроенной при петербургском дворе, во время которой Алексей Орлов предводительствовал квадрилью турок, а Григорий — квадрилью римлян. Впечатление, произведенное на императрицу красавцами братьями, было столь сильное, что она отдала приказ написать их портреты в натуральную величину. Сперва портреты находились в императорском Эрмитаже, радом с портретом самой императрицы. Во время последнего отсутствия Орлова Екатерина распорядилась перевезти обе картины в Мраморный дворец, о чем великому князю еще не было доложено. Но теперь, взглянув на портреты, Павел узнал их и вздрогнул от воспоминания.
«Вот Орловы! Вот Григорий, сердечный дружок моей царственной матушки, главный заговорщик против моего бедного отца. А вот Алексей, тот самый, который первый поднял свою гнусную руку, чтобы нанести удар своему императору. Но все-таки я чувствую себя до известной степени очень обязанным своим злодеям. Когда после гибели моего отца некоторые из заговорщиков требовали, чтобы корона принадлежала мне, а мать была только регентшей, то Орловы воспротивились этому и настояли на короновании матери. Как я счастлив, что не получил короны из рук этих негодяев! Как я счастлив, что не обязан им ничем, кроме ненависти и мести до конца!.. Когда настанет мое время…»
Среди этих дум великий князь внезапно почувствовал, что сзади кто-то тихо подошел к нему и остановился за его спиной. Он обернулся и чуть не с испугом увидал необыкновенно высокую и толстую женщину, одетую в неприличный, фантастический костюм. Под влиянием первого впечатления Павел отскочил в сторону и схватился за кинжал, спрятанный у него под платьем.
Но финка спокойно стояла, скрестив руки, и не делала никаких враждебных движений. Только ее глаза с наглой насмешкой смотрели на чахлую фигуру великого князя, не выражая ни малейшего почтения.
Павел, сконфуженный собственным испугом, оправился и повелительно указал незнакомке на дверь. Но Тал куна не двинулась с места и, приложив по-военному два пальца к своему тюрбану, заговорила грубым голосом, причем выговор явно выдавал ее нерусское происхождение:
— Граф Орлов приказал мне извиниться за него пред вашим высочеством: его сиятельство опасно заболел, в чем я могу поклясться своей честью, так как ухаживаю за ним. Поэтому он не может принять сегодня никого, будь то хоть сама государыня.
Сказав это, Талкуна состроила такую зверскую гримасу, что великий князь невольно расхохотался. Он вспомнил о том, что только что рассказывал ему Кутайсов, и догадался, что этот гвардеец и является предметом нежной страсти Орлова. Но в одном он не мог согласиться с камердинером: несмотря на неженский рост, на фантастическую толщину, на груду мяса и жира, Тал куне нельзя было отказать в своеобразном очаровании, источником которого было, несомненно, ее оригинальное лицо с парой чудных, выразительных глаз, и он с интересом и одобрением принялся рассматривать ее.
Когда Талкуна, окончив официальную часть своей миссии, заметила, какой интерес возбуждает ее фигура в великом князе, она почувствовала себя польщенной, стала кокетливо поворачиваться пред ним, словно давая возможность осмотреть себя со всех сторон, а в конце концов принялась недвусмысленно строить ему глазки, очевидно желая очаровать его и заставить кинуться к своим фундаментальным ногам.
Уловив это, великий князь снова почувствовал непреодолимое желание смеяться. Он долго сдерживался, но в конце концов захохотал и смеялся до слез. Это нисколько не смутило Талкуну, а наоборот, придало ей смелости. Покачиваясь на жирных бедрах, финка подбежала к великому князю и, протянув одну руку, другой сделала ему поцелуй.
Великий князь не без некоторого содрогания, смешанного с удовольствием, смотрел на аллюры Талкуны, а затем сказал:
— Мне было бы очень приятно еще некоторое время поговорить с вами по душе. Но только будете ли вы со мной так же правдивы, как вы очаровательны?
Талкуна улыбнулась и бросила на великого князя пламенный, многозначительный взгляд.
— Для вас — все, что хотите, — сказала она.
— В таком случае, — спросил великий князь, поглаживая ее по щеке, — скажи мне, действительно ли Григорий Григорьевич настолько болен, что не может принять сына своей государыни?
