Октавиан Стампас - Древо Жизора
— Видать так понравился вам этот перстенек, что иных уж не желаете, ваше величество. Может быть, мне похлопотать для вас? Есть у меня на примете один перстень. Правда, он серебряный, но зато два изумруда в нем как два глаза Афины Паллады.
Бернар затмил для Элеоноры не только всех предыдущих любовников, но и стал самым восхваляемым ею трубадуром, отведя на задний план и Раймона д'Этампа, и Пейре Овернского, и Ги д'Юсселя, и даже несравненного Джауфре Рюделя де Блайи. В Париж он явился с печальной историей своей любви к супруге своего сюзерена, виконта Эблеса. Сей виконт и сам был отменным Трубадуром, он-то и научил, на свою голову, Бернара слагать красивые кансоны. Ученик не только превзошел учителя, но и охмурил его жену, после чего неверную супругу заперли на замок, а совратителя велено было отыскать, содрать с него кожу и на той коже написать все его кансоны, сколько поместится. Узнав о столь варварском приказе Вентадорнского сеньора, насмерть перепуганный Бернар, как угорелый, устремился на север искать в Париже защиты у покровительницы всех поэтов. И нашел не только защиту, но и гораздо большее.
Его приезд совпал со знаменательным событием. С тех пор, как два года назад атабек Мосульский Эмад-Эддин Кровепроливец захватил Эдессу, последний оплот христиан за Евфратом, все чаще то тут, то там слышались призывы возродить былую славу, добытую Годфруа Буйонским, Раймондом Тулузским и другими полководцами, завоевавшими Иерусалим. Когда, осаждая одну из сирийских крепостей, доблестный Эмад-Эддин внезапно погиб, подобных призывов сделалось еще больше. И вот, в Светлое Христово Воскресение 1146 года, покровитель рыцарских орденов аббат Бернар де Клерво, подобно тому, как полвека назад в Клермоне папа Урбан, вышел к народу в одежде, расшитой крестами и призвал совершить новый поход против врагов христианской церкви.
— Так хочет Господь! — воскликнул он с холма Везеле, и собравшиеся с воодушевлением подхватили его возглас, ставший мгновенно девизом грядущей перегринации. Бернар де Трамбле, ставший великим магистром тамплиеров после загадочной гибели Тортюнуара в Нарбоне, присутствовал на Везельском холме и вскоре прибыл в Париж, где тотчас же был препровожден к королю Людовику.
— Так хочет Господь! — воскликнул он первым же делом, и Людовик подумал, что тем самым тамплиер одобряет создание университета, которое король затеял в пику школе трубадуров Элеоноры. Когда же он узнал, чего в действительности «хочет Господь», то поначалу несколько разочаровался и стал выслушивать великого магистра с некоторой рассеянностью. Постепенно пылкие речи главного тамплиера начали разогревать сердце короля Франции.
— Теперь, — говорил де Трамбле, — когда в Ордене Бедных Рыцарей Христа и Храма вновь установился порядок, тамплиеры все как один горят желанием доказать, что если и были в наших рядах негодяи, общавшиеся с ассасинами и прочими еретиками, то их были единицы в ближайшем окружении поганого Рене де Жизора. Я уже отменил его преступный приказ, запрещающий принимать в Орден людей, не имеющих рыцарского рода, и к нам начали возвращаться даже те, кто был десять лет назад извергнут из нашего братства.
— Не может быть! — удивился Людовик. — Помнится, тогда, под змеиным влиянием Тортюнуара, мой отец издал указ о том, чтобы все, кто был посвящен в рыцари, не имея рыцарского рода, прошли через унизительную процедуру. Им отбивали шпоры с сапог над навозной кучей. Неужто из числа тех, кто тогда пережил подобный позор, кто-либо захочет вернуться к рыцарскому служению?
— Тамплиеры готовы принимать их в свои ряды и уже принимают, — отвечал Бернар де Трамбле. — Сейчас, когда речь святейшего аббата Клервоского воодушевила Францию, мы должны собрать все силы для новой перегринации, чтобы отнять у врагов Христа захваченные крепости, упрочить границы Иерусалимского королевства, а может быть, даже взять Дамаск, Мосул и Багдад.
Великий магистр продолжал свои зажигательные словоизлияния, и, слушая его, Людовик вдруг подумал: «А что? Перегринация? Это мысль!» И ему вмиг сделалось ясно, что он не просто должен содействовать новому походу на Восток, но и лично участвовать в нем. И не просто участвовать, а возглавить крестоносцев. Пусть его неверная женушка наслаждается обществом своих сладкоречивых болтунов. Женщины ведь любят ушами. Разве они настоящие мужчины, все эти певуны, окружающие ее с утра до вечера? Их плевком перешибить можно. А важности как у павлинов! Настоящие мужчины должны воевать, а услаждать жен своих, вернувшись из очередного похода. Да, женщины любят ушами, но если король Франции отправится с войском на Восток и завоюет себе воинскую славу, молва о его доблести долетит до ушей королевы, и тогда, быть может, Элеонора забудет о своих пустобрехах и вновь полюбит Людовика…
— Я приму крест и возглавлю поход, — сказал он, прервав речь тамплиера. — Но нужно будет как следует подготовиться, собрать солидное войско, бросить клич по всем христианским державам. Прошу вас, Бернар, быть моей правой рукою, а ваших тамплиеров моими воинами. Что же касается запрета, о котором мы говорили вначале, то я не смею отменять указов своего покойного отца, спасителя Франции. Вам я разрешаю принимать в свой Орден кого сочтете нужным. Хотя, к чему вам мои запреты или разрешения, ведь Клервоский аббат освободил вас от подчинения кому-либо, кроме папы Римского.
— Это так, но ваше согласие освобождает душу от тяжкого бремени, — кланяясь, ответил великий магистр.
Приняв решение возглавить грядущий поход, Людовик вскоре отменил свой указ о запрещении турниров и первым собрал у себя близ Парижа турнир, который нарочно был назван «богоугодным», Дабы подчеркнуть, что проводится он в качестве большого смотра сил накануне будущих битв с мусульманами. Особенность этого турнира состояла и в том, что приказано было сражаться не тупыми концами копий, а острыми. На острие накладывались специальные диски, не позволяющие копью пронзить тело слишком глубоко и повредить жизненно важные органы; Множество достойных рыцарей Франции, Англии, Германии, Нормандии, Аквитании и Фландрии съехалось в тот день на широкую поляну за Волчьим лесом, чтобы померяться силами и посмотреть, готовы ли они идти на войну. Среди прочих прибыл сюда и Эблес де Вентадорн. Он славно сразился с двумя соперниками, победил обоих, а когда Людовик собрался подарить ему серебряный перстень с блистающим ярко рубином, Эблес сказал:
— Ваше величество! Благодарю вас за подарок, но прощу вас вместо него выдать мне негодяя Бернара, моего воспитанника. Он соблазнил мою супругу и, бежав, от моего гнева, спрятался под эгидой королевы. Королева любит хороших трубадуров, а я научил подлеца слагать кансоны лучше, чем делал это сам.
Посмотрев на Элеонору, Людовик прочел в ее взгляде решимость ни за что на свете не выдавать взятого под крыло соловья.
— Я не имею привычки выдавать кому бы то ни было людей, нашедших при нашем дворе покровительство, — сказал король. — Но справедливость на вашей стороне, и потому я предлагаю вам здесь на этом турнире, который угоден Богу, сразиться с обидчиком.
— Прекрасно! — воскликнул Эблес, — Стихоплет никогда в жизни не умел как следует держать в руках оружие. Я раздавлю его, как клопа! Где этот выродок?!
— Ваше величество! — вмешалась Элеонора. — Трубадур Бернар, о котором говорит Эблес, является украшением моей школы трубадуров. Его кансоны достойны сочинений моего великого деда, Гильома де Пуату. Неразумно, если он погибнет от руки человека, во много раз превосходящего его по силе своих мускулов. Пусть лучше они сразятся в искусстве пения, и, если трубадур Бернар проиграет, по общему признанию, трубадуру и рыцарю Эблесу, да свершится то о чем просит вас эн Эблес.
— Эн Эблес. — поморщился Людовик. — Негоже и так поступать, ведь по признанию самого Эблеса воспитанник здорово превзошел его в певческом искусстве. В таком случае, спор снова будет неравным. Мое решение будет такое: если найдется желающий выступить на бой с Эблесом вместо столь восхваляемого королевой Бернара и победит Вентадорнского сеньора, Бернар останется в Париже. Если же нет, то, увы, несчастный соблазнитель чужих жен отправится назад в Вентадорн на суд своего господина. Ничего не поделаешь, за проступки нужно отвечать. Ну? Есть желающие защитить хорошего трубадура на радость королеве Франции?
— Есть! — прозвучало в ответ. Это сказал англичанин Ричард, граф Глостерский. Он был так же точно хорош, как четыре года назад на Жизорском турнире. Лицо его сияло, под глазом виднелся еще свежий рубец. Людовику сделалось противно от воспоминания, почти такого же свежего, как этот рубец на лице Глостера. Тогда, в Жизоре, трубадур по имени Маркабрюн донес королю, что королева уединилась с Глостером и отдалась ему. Донос не подтвердился, но Людовик-то знал, что так оно и было. Потом он пытался внедрить Маркабрюна в трубадурскую школу Элеоноры, но безрезультатно. «Я ненавижу поэтов, которые злословят женщин в своих мерзостных сочинениях и считают любовь проявлением низкой человеческой натуры», — ответила тогда королева.
