Тимоти Финдли - Пилигрим
— Вы не хотите, чтобы я включил свет, мистер Пилигрим? Никакого ответа.
Юнг замер, не шевелясь.
Он пытался уловить дыхание Пилигрима, но не слышал ни звука.
— Меня всегда интересовала тьма, — сказал он. — В детстве я, конечно, боялся ее, как многие ребятишки. Мой отец был священником, пастором швейцарской реформистской церкви. Я часто видел его на местном погосте, когда он совершал заупокойную службу. А поскольку мальчик я был впечатлительный, мне нередко снилось, что он стоит там, однако в моих снах никогда не было света. Они были сумрачные, унылые… темные. Очевидно, меня пугали могилы, да и сама заупокойная служба. Тебя опускают во тьму и оставляют там одного. Что-то вроде того. Возможно, вы тоже видели в детстве такие сны. Или похожие. Они снятся многим детям.
Юнг помолчал.
— Мистер Пилигрим!
Тот по-прежнему не отвечал. Юнг ничего не слышал, кроме отдаленного журчания воды где-то в здании.
Он отпустил дверную ручку и шагнул вперед. Никакой реакции.
Он сделал еще шаг и снова подождал.
Опять ничего.
— Позже, когда я достиг половой зрелости, тьма наполнилась для меня новым смыслом. Я больше не боялся — я жаждал ее. И перестал видеть во сне могилы. Они теперь мне очень редко снятся. Не исключено, что в будущем, когда я постарею, сны вернутся. Но пока могилы сменились колыбелью — так сказать, символом жизненной силы. В сущности, акт продолжения рода, как правило, происходит во тьме…
Кто-то вдали спустил в туалете воду. Трубы запели на разные голоса.
— Я никогда еще не беседовал с пациентами в темноте, сказал Юнг. — Это довольно забавно. Вас это тоже забавляет?
Тишина.
— Мистер Пилигрим!
Юнг сделал третий шаг вперед.
— Почему вы так упорно молчите? — спросил он. — Вам действительно нечего сказать?
Как видно, нечего.
— Если вам интересно, я продолжу свои размышления на тему тьмы, однако у меня такое чувство…
В дверь постучали.
— Отстаньте! — сказал Юнг.
— Но…
— Отстаньте. Наберитесь терпения. Подождите.
Юнг слышал голоса за дверью, хотя слов разобрать не мог.
Сколько времени он тут пробыл?
Поди пойми.
Где же этот чертов выключатель?
Юнг провел рукой по стене за спиной.
«Как правило, выключатель где-то рядом с дверью», — подумал он, но на стене ничего не было.
— Вы не могли бы помочь мне, мистер Пилигрим? Я хочу в туалет. Будьте добры, скажите, где тут выключатель?
Конечно, это была уловка, однако Юнг надеялся, что пациент на нее клюнет. Кто его знает? А может, громко позвать на помощь? Или крикнуть: «Пожар»?
При этой мысли Юнг рассмеялся вслух.
— Мне в голову приходят странные и смешные идеи, мистер Пилигрим! Я подумал, а не крикнуть ли мне: «Пожар!», чтобы вынудить вас заговорить… Но если бы здесь и правда был пожар, вы бы его увидели…
Спички!
Какой же я недотепа!
Пока он рылся карманах, натыкаясь на что угодно, кроме коробка со спичками, у Юнга внезапно возникло ощущение, что Пилигрим сбежал от него и все это время он разговаривал сам с собой.
Он шагнул вперед, споткнулся — и похолодел.
Носок туфли уткнулся то ли в руку, то ли в ногу.
— Мистер Пилигрим!
Юнг осторожно пнул это нечто ногой.
— Мистер Пилигрим!
Он опустился на колени.
В голове мелькнула мысль о том, что он грубо ошибся, оценивая душевное состояние Пилигрима. Что он потерял его из-за собственной гордыни. Уверенность в том; что Пилигрим больше не хочет умирать, затмила Юнгу рассудок. Человек, который вправду хочет умереть, будет пытаться снова и снова. Вот он и попытался.
Все это проносилось в его мозгу, пока Юнг опускался на колени. А потом…
Колени ударились о пол.
Боль.
Кафель.
Пульсирующая боль в коленях и жуткий холод.
Затаив дыхание, Юнг вытянул руки вперед, скользя ладонями по нанесенному ветром льду своего детства — кошмарному льду озера Констанс.
Пальцы наткнулись на рукав.
Твид.
Плотный.
Пустой.
Он потянул к себе пиджак.
Потом рубашку с оторванным воротничком.
Юнг пробежал пальцами по всем своим карманам.
Спички. Спички. Где?
На нем был белый халат, под ним — пиджак, жилет и рубашка. Карманы. Карманы. Слишком много карманов.
Вот же они, идиот!
Ну конечно.
В нижнем левом кармане жилета, именно там, куда ты их положил!
Три неудачные попытки — и наконец четвертая спичка зажглась.
При свете ее огонька Юнг увидел, что стоит на коленях в куче брошенной одежды: брюки — галстук — белье — туфли — носки — пиджак — рубашка…
О Господи! Да где же он?
Спичка догорела до самых пальцев. Швырнув ее в угол, Юнг зажег еще одну и встал.
Выключатель находился на лампе над раковиной.
Чудо из чудес! Гениально! Выключатель на лампе! Кретины!
Он дернул за цепочку.
Краем сознания Юнг отметил про себя, что нужно отволочь дизайнера ванных комнат в суд по технике безопасности. Выключатель с цепочкой, болтающейся над кранами, в психиатрической лечебнице! Безумие!
Пилигрим.
Юнг увидел его в зеркале. По крайней мере его часть. Макушку. Плечо.
Лежит обнаженный в ванне.
Юнг застыл на месте.
Он знал, что должен позвать остальных, но не мог открыть рот.
Через несколько секунд, показавшихся долгими, как часы, он снова больно ударился коленями о кафель, склонившись над Пилигримом.
Дно ванны было алым.
Боже правый! Он таки добился своего!
Хотя нет…
Стоило Юнгу протянуть руку к кисти пилигрима, как тело самоубийцы содрогнулось в конвульсиях и почти село.
Оно замахало в воздухе руками, потом уронило их вниз и начало лихорадочно шарить под испачканными кровью бедрами и ягодицами. Наконец правая рука торжествующе взметнулась вверх.
В ней была ложка. Маленькая ложечка с зубчатыми краями. В голове у Юнга всплыли слова «половина грейпфрута на завтрак». Половина грейпфрута, съеденная зубчатой ложечкой.
Левой рукой Пилигрим схватил Юнга за лацкан и притянул к себе.
Рот пациента открылся.
Он протянул Юнгу ложку. В глазах его была отчаянная мольба.
— Пожалуйста! — прошептал он. — Прошу вас! — Он сунул несчастную ложку Юнгу поднос. — Убейте меня!
Юнг разжал пальцы, вцепившиеся в лацкан, и встал.
Собрал полотенца, накинул их на тело Пилигрима, другие бросил в раковину и пустил холодную воду.
Сунув ложечку в карман, Юнг подошел к двери и открыл ее. Прежде чем броситься обратно к ванне, он посмотрел на гостиную, залитую ослепительным солнечным светом, и сказал своим коллегам:
— Теперь можете войти. Он заговорил.
11Менкен с Кесслером отвели Пилигрима в хирургическое отделение, где ему обработали раны на запястьях. Хотя он потерял много крови, ущерб, нанесенный здоровью, был бы куда значительнее, если бы Пилигрим порезался ножом. Однако ножи, подаваемые на подносах тем пациентам, которые питались в номерах, всегда имели закругленные кончики и тупые края. Порезаться ими было невозможно.
Когда остальные ушли, Фуртвенглер вздохнул и беспомощно всплеснул руками.
— Что же мне с вами делать? — спросил он, усевшись на кровать Пилигрима.
— Со мной? — удивился Юнг. — Почему — со мной?
— Мы могли предотвратить это, если бы вы не вмешались.
— Никто не смог бы этого предотвратить, — сказал Юнг. — Вы только подумайте! Человек пытается убить себя ложкой. По-моему, это крайняя степень отчаяния. Я тут ни при чем.
— Вы подлизывались к нему. Когда вы подали ему пиджак, он понял, что может вертеть вами как хочет. Я просто не знаю, как быть. То же самое вы сделали с Блавинской. Вы восторгались лунными чудесами. И с человеком-собакой — помните? Вы позволили его хозяйке водить несчастного на поводке. Вы сказали человеку-с-воображаемым-пером, что он написал самую прекрасную книгу на свете. Клянусь, вы не желаете вернуть им рассудок! Вы хотите оставить их в мире грез.
Юнг отвернулся к комоду и тронул пальцем фотографию в серебряной рамке. На ней была женщина в трауре — потупленные глаза, опущенная вниз голова, черные бисер и платье.
— Это неправда. Я вовсе не хочу, чтобы они остались в мире грез. Но кто-то должен сказать им, что их фантазии реальны. — Подумав немного, он добавил: — и их кошмары тоже.
— Они не реальны! Это проявление безумия, не более того!
— Луна реальна, — возразил Юнг. — Собачья жизнь тоже реальна. Воображаемый мир реален. Если они верят во все это, мы тоже должны поверить… по крайней мере до тех пор, пока не научимся говорить на их языке и слышать их голоса.
— Да, конечно. — Фуртвенглер снова вздохнул. — Все это я знаю. Но вы заходите слишком далеко. Когда Пилигрим заговорил, что он сказал вам? «Убейте меня». Мне бы он такого не сказал. И Менкену, и Блейлеру тоже. Он не сказал бы этого ни единому врачу в нашей клинике. Ни единому! Только вам. И все потому, что вы вечно притворяетесь союзником, чуть ли не сообщником пациентов!
