Ольга Гурьян - Набег
— А как же ты златокузнецом стал? — спросил Куземка.
— А уж после, голубчик мой. Кем я только не был — и швец, и жнец, и в дуду игрец. Это уж после было, когда я из монастыря убежал.
Он бережно открыл книгу, и мальчики увидели диво дивное, красоту неописанную.
Во всю страницу лазурью, киноварью и золотом был нарисован храм. Тринадцать глав вздымалось ступенями все выше и выше. Вокруг всего храма птицы летали, а внизу, в открытых вратах, стояли мудрецы. У них были узкие парчовые одежды и большие, не по росту, головы с длинными бородами. А вокруг стен храма и башен росли травы, закручивались завитками по своду над вратами, а в завитках — цветы и меж ними вьющиеся ветви.
— Это киевская София, — пояснил Макасим. — София — значит мудрость. А средь мудрецов я и моего монашка изобразил за то, что был он мой первый учитель.
— Он таков и есть, этот храм — киевская София? — спросил Куземка.
— Во сто крат он краше, да не сумел я в точности изобразить, а делал по своему слабому уменью.
Макасим перевернул страницу, и мальчики увидели в два столбца темно-бурые четырехугольные буквы. Макасим торжественно прочел:
— «Подобны суть книги глубине морской, ныряя в которую износят дорогой бисер».
Все вздохнули. Макасим снова прочел:
— «Се бо суть реки, напояющи вселенную».
И вдруг закрыл книгу и бережно стал завертывать в посекшийся по складкам шелковый лоскут.
Василько, будто очнувшись от сна, потер глаза и спросил:
— Что ты?
— Темнеет уж, — ответил Макасим. — Бляшку заливать время, а вам пора по домам.
— Макасим, мы тебе поможем — так-то скорей будет.
Мальчики раздули огонь в горне. Василько сдвигал и раздвигал мехи, чтобы жарче горело. Куземка плавил в тигельке серебро. Макасим прикрыл форму каменной плиткой, обвязал проволокой, чтоб не сдвинулось, поставил форму на попа и залил в воронку серебро.
— Своей тяжестью вниз опустится серебро, весь узор заполнит — хорошо будет, — сказал он.
Маленький кирпичик на полу у горна весь изнутри светился красным жаром. Над ним поднялось облачко пара. Потом стало темнеть и гаснуть.
— Вот и залили, — сказал Куземка. А Василько тихонько попросил:
— Дедушка, ни в одном глазку спать не хочется. Пока бляшка стынет, расскажи, что в твоей книге написано.
И Макасим, присев на скамью и свесив усталые руки меж колен, начал рассказывать о том, что в книге его говорилось о мироздании, что земля наша плоская и вокруг обтекает ее океан. А за океаном во все стороны тянется твердая земля, куда люди не могут добраться, хотя некогда там и жили. А на крайних пределах недостижимой земли со всех сторон стена вздымается и, закругляясь вверху, образует небосвод. И в этом твердом небе, в небесной тверди, как лампада, подвешено солнце, и оно в восемь раз меньше земли. А ниже и выше солнца в семи небесах хрустальные светильники звезд висят.
И еще в той книге говорилось о разных зверях — о слоне, льве, пеликане, пантере, обезьяне и черепахе. О том, как пеликан оживляет своих птенцов тем, что, расклевав себе грудь, орошает их своей кровью; как феникс, прожив пятьсот лет, сгорает на благовонном костре и из огня вновь выходит живым и юным; и как лев, когда спит, то очи его бодрствуют.
И еще говорилось о человеке: что тело его создано из земли, кости — от камня, кровь — от моря, очи — от солнца, мысль — от облака, дух — от ветра, тепло — от огня.
И тут Макасим замолчал, потянулся и сказал:
— Бляшка-то до утра не остынет. Рано ее из формы вынимать. Спать не пора ли?
И тогда Василько с Куземкой простились и пошли домой.
Было совсем уже темно. Вдруг мальчики увидели, что на западной башне вспыхнул свет, будто кто-то зажег фонарь. Потом этот свет спустился вниз, мелькнул в окнах верхней клети, вышел из двери Василькова жилища и двинулся к воротам. В воротах открылась калитка, вновь закрылась, и свет исчез.
— Что это? — шепнул Куземка.
— Не знаю. Что-то случилось. Что-то страшное. Скорей бежим домой!
И они поспешно расстались.
Глава XII
ГОЛОСНИКИ
Этой ночью юноша Иванко, ходивший дозором по наружному валу, устал и сел, прислонившись головой к земляной насыпи. Вдруг услышал он под собой глухой гул. Испуганный, он вскочил и оглянулся.
Полная луна заливала степь серебряным светом. Ни одно облачко не пробегало по небу, ни одна тень на земле не дрогнула. Свет был так ярок, что виден был каждый колос пшеницы в поле, каждый стебелек ковыля в степи. Ничто не шевелилось, не шумело.
Иванко снова нагнулся к валу и еще явственнее услышал гул. Казалось, земля, мерно вздрагивая, глухо дышала.
«Наваждение, — подумал Иванко, — нечистая сила играет».
Он достал из-за пазухи круглую иконку, где с изнанки были изображены четырнадцать змей с семью головами, свившимися узлом. Такая иконка называлась змеевиком и помогала во всякой беде. Однако гул становился громче, будто дальние раскаты грома над степью грохотали. Тогда Иванко схватил рог, висевший на перевязи на его груди, и поднес его к губам. Но снова опустил, не посмел в него затрубить.
Уже долгие годы никто не сторожил наружный вал, а Иванко в дозорных не бывал, он служил у господина Глеба конюхом. Но накануне вечером господин, на вал его посылая, дал ему рог и велел трубить, если услышит или увидит что-нибудь необычное, а чего опасаться, не объяснил. Иванко не знал, был ли гул по ночам необычен или всегдашен и не померещилось ли ему.
Он прошел несколько шагов и снова нагнулся к валу. Теперь ему показалось, что он слышит скрип, будто деревянные колеса тяжелые повозки везут по степи. Не то звенело у него в ушах, и кровь, приливая к опущенной голове, тяжело била в виски, не то в самом деле слышал он бряцанье железа, глухие мерные удары, будто хлеб молотили цепом. Там где-то — а где, не мог он понять — скакали всадники, тяжело груженный двигался обоз и топот ног колебал землю. Иванко затрубил в рог.
На башне сверкнули искры, кремень ударился об огниво — и загорелся смоляной факел. Это был тот свет, который снизу, с площади, увидели Василько с Куземкой. Через несколько минут распахнулась калитка в крепостных воротах, послышались шаги на мосту. Еще через мгновение Иванко увидел боярина и Микулу Бермятича. У обоих в руках были обнаженные мечи.
Испуганный Иванко поспешил рассказать, что ему померещилось:
— Приклоню голову — слышу. Подыму — ничего не слыхать.
Микула Бермятич, опершись ладонями о колени, нагнулся и долго слушал. Потом, выпрямившись, сказал:
— Гудит!
Господин Глеб, оттолкнув его, тоже послушал.
— Что же это? — сказал он. — И правда гудит.
— Глеб Ольгович, то половцы скачут! — воскликнул Микула. — Знаешь, в степи сойдешь с коня, приложишь ухо к земле — и если вдали кто скачет, то слышно, а с коня не слыхать.
— Это голосники, — сказал господин Глеб. — Помолчи, не мешай мне слушать.
— Что это — голосники?
— Замолчи. Это пустые кувшины.
Тут Иванко не выдержал, от страха лязгнул зубами. Если наваждение овладело боярином, неоткуда было ждать избавления. В отчаянии он взмолился:
— Господин, богом прошу, объясни мне, что это было?
— Это голосники, пустые кувшины. Строители закладывают их в своды храмов, чтобы звучней и звонче слышалось церковное пение. И в крепостные стены их замуровывают, чтобы усилить далекий звук. Столько лет прошло, я и позабыл, что и здесь они есть. Это голосники, больше нечему быть.
— Зачем это? — спросил Микула.
— Затем, что темной ночью или зимой, когда день короток и враг крадется подколодной змеей и глазами его не увидеть, стоит ему забряцать оружием, гикнуть на коня — голосники его выдадут. Глазом не видать, а слухом уж услышано: берегись!
— Это половцы! — повторил Микула. — Дикий парень о них предупреждал.
Он тоже приложил ухо к валу, и оба стали слушать. Иванко стоял рядом, дрожа от страха и любопытства.
— Значит, правда они идут на нас?
— Слышно слабо, они далеко.
— И не поймешь, куда движутся.
— Звук ровный — ни сильней, ни тише. Они не приближаются.
— Звук ровный, потому что их очень много. Они все проходят одним местом.
— Глеб Ольгович, а может быть, не так их много и они на одном месте толкутся, готовят ночлег? Не пойму я, никогда этих звуков не слыхивал…
— Смолкли. Мимо пронесло иль угомонились… Микула, ты останешься здесь. Если снова услышишь звук, тотчас мне донесешь. Если звук будет громче, труби в рог трижды, чтобы все услышали знак тревоги. Если будет тихо, значит минула нас беда.
Господин Глеб ушел. Микула остался, прильнув ухом к валу. Иванко тоже стал слушать в том месте, где земля еще была тепла от боярского уха. Небо предрассветно зазеленело, а звуки не повторялись. Легкий ветерок поднялся со степи. Микула вздрогнул и сказал:
