Абиш Кекилбаев - Плеяды – созвездие надежды
Помню, как я волновался: а вдруг лиса вот-вот исчезнет в степи, выжженной солнцем! Стал неотступно преследовать ее. Хитрая лисица не давалась в руки, неслась по оврагам, ложбинам, по узким тропинкам, потом резко изменила направление и побежала к белевшей вдалеке юрте. Саврасый почти настиг ее, вот-вот растопчет копытами. Лиса оглянулась на меня и вдруг, гляжу, уже лежит плашмя! Я на скаку вытянул ее тяжеленной камчой.
«Ну, какой бы ты живучей ни была, - уже торжествовал я, - теперь тебе конец! небось лежишь, раскрыв пасть, как лягушка». Посмотрел я на лису и в ужасе, чтобы отвратить беду, схватился за воротник. На месте, где валялась лиса, темнела большая куча навоза. Я не верил своим глазам! Повернул коня и подъехал к заколдованному этому месту. Куча заворошилась, зашевелилась и как поползли-побежали от нее во все стороны разные гад: скорпионы, пауки, гусеницы мохнатые, сороконожки, жуки желтые, черные, лиловые! Больше от страха, чем по надобности, я огрел камчой неповинного коня, и тут неподалеку на бугорке взметнулась пыль. Это была рыжая лися! И она мчалась к юрте!
Я решил, что не стану догонять ее. Мне не хотелось выглядеть неучтивым перед обитателями юрт – кто же летит как безумный к чужому дому? Точно смекнув в чем дело, догадливая лиса потрусила теперь тихой рысью она часто оглядывалась на меня, будто хотела убедиться, не отстал ли я от нее. Мало того, каждый раз обнажала зубы в ухмылке.
Лиса достигла наконец белой юрты, исчезла за кучкой кизяка, припасенного на топливо. Конь мой внезапно споткнулся, по крупу его пробежала дрожь. И тут я очнулся… Впереди - на самом деле юрта. Я не раз слышал: когда конь спотыкается в пути, это хорошая примета. Быть удаче! На радостях я погладил саврасого: «Какую же удачу предвещает мне мой верный конь?»
Приблизился к юрте, подал голос:
- Есть тут кто, с кем можно словом перемолвиться?
- Пусть путь твой будет благословенным! Сходи с коня, путник, добро пожаловать к нашему очагу! – раздался из юрты звонкий знакомый голос.
Я шагнул в юрту и увидел Матэ. Обливаясь потом, он пил чай. Неподалеку от Матэ – принаряженная Патшаим. Я растерялся, не знал, что сказать, как себя вести.
- А, султан, проходи, проходи, садись рядом! – пригласил меня приветливо Матэ.
Патшаим посторонилась, пропуская меня на тору. Когда же я расположился там, Матэ начал расспросы о том о сем. Густой чай, заправленный гвоздикой, корицей, душистым перцем и верблюжьим молоком, - я и сейчас будто ощущаю его аромат – влил в меня силы, снял тяжесть с души. Я еще тогда поблагодарил про себя чернобородых, осанистых купцов из Индостана. Это они торговали божественным, чудодейственным чаем на базарах! Напиток этот еще был внове для степняков. Его прелесть вкусили пока только те, кто кочевал неподалеку от больших базаров.
Я будто ожил, кровь прилила к моим щекам, посветлело на сердце. Потом и перевернул пиалу: спасибо, мол, напился. А Матэ опустошал одну пиалу за другой! Знай себе отдувался и посапывал.
- Матэ-ага, - я все-таки решился начать разговор о том, что меня взбудоражило. – Не знаю, что это было со мной? Сон ли привиделся странный, явь ли то была удивительная, но случилось со мной какое-то диво! Загадочное событие… - Я вытер лицо и шею полотенцем, которое протянула мне Патшаим.
- Что же это? – коротко спросил меня Матэ.
Я подробно во всех деталях описал ему свое приключение, странные свои видения. Матэ лениво кивал головой, словно я излагал обычные, приевшиеся ему аульные сплетни. У Патшаим в уголках губ затаилась необыкновенная ее улыбка – милая, лукавая, умная. Меня поразило не событие, которое я изложил им, не пропустив ни малейшей подробности, а спокойствие и невозмутимость моих слушателей!
Матэ прикрыл ладонью пиалу. Неспешно, задумавшись, вытер длинным полотенцем лицо и шею.
- Султан, ты из высокого рода, человек благородной кости. Ты – не простой смертный, Абулхаир… И потому видел ты не сон. – Матэ сделал паузу, посидел с закрытыми глазами. – По-моему, было тебе видение. Аллах послал тебе знак. Предзнаменование.
Патшаим слегка кашлянула, и Матэ умолк.
- Ата, позвольте мне истолковать султану знамение, явившиеся ему? – скромно потупилась Патшаим.
- Говори, говори, доченька, а мы послушаем! – одобрительно согласился Матэ.
Белое лицо Патшаим зарделось, глаза заблестели, но она не оробела и обратилась прямо ко мне:
- Султан, вы отправились на охоту. Но даже когда султан охотится – за дичью ли, за диким ли зверем, - разве для него охота только развлечение, только радость бездумная? Никогда не оставляют его заботы о подвластном ему народе, никогда не перестают тревожить его превратности нашего переменчивого времени. Бремя власти всегда давит на его плечи. Простолюдин пройдет, никто не заметит. Облеченный же властью человек будит своей поступью даже аруахов – духов предков. Услышав вашу поступь в столь неурочный час, они проснулись и решили явить вам свое расположение, послать знак… - Патшаим помолчала, вид у нее был сосредоточенный. Продолжала свою речь она уже смелее. – Когда вы встретили тигра среди густого камыша, это… это духи наших предков показали вам символ давней нашей истории, когда народ был знаменит и славен силой, отвагой и бесстрашием. Кто мог в те давно ушедшие времена остановить наш народ, сдержать его неудержимый бег? Никто и ничто! Пришли другие времена: и он оборотился злым, матерым волком, и волк этот бросился на вас как разящий меч. И в этом тоже есть глубокий смысл… Когда со всех сторон наседают враги, у бесстрашного батыра глаза наливаются кровью, а сердце его переполняется гневом. И он, как лютый зверь, бросается на встречу собственной смерти. Наш народ еще в недавнем прошлом был неукротимым и безрассудным, как матерый волк. Однако ничего не добился угрозами, злобой и нападками. И перешел тогда на легкую рысь хитрой лисы… Что оставалось ему еще, как ни это? Если не выйдет ничего, не поможет ему лисья повадка, народ разбежится, расползется, подобно жалким насекомым! Если же… если куча с насекомыми опять превратится в лису, это значит: народ наш не потерял еще веры в свое будущее! Вопреки страданиям и невзгодам, которые выпали на его долю! Духи предков не оставят своих потомков, подскажут народу выход из тяжкого положения. Выведут его предводителя на достойную, верную дорогу. – Патшаим глубоко, с облегчением вздохнула, собралась с мыслями и добавила, - народная мудрость учит: аруахи-покровители есть у каждого, кто живет на земле. У тех, кто понимает жизнь как сплошное веселье, кому ничего не нужно, кроме беззаботности, кроме того чтоб поплясать да песню спеть или послушать. У отчаянных батыров, льющих чужую кровь как воду. И у задир, и у конокрадов, рыскающих по ночам в поисках добычи… Тем более есть аруахи у вас, рожденного для того, чтобы держать повод народа в руках! – Патшаим бросила на Абулхаира быстрый взгляд и повернулась к Матэ, словно искала у него одобрения и подтверждения своему толкованию.
Матэ слушал сноху с закрытыми глазами, на лице его было довольство, почти блаженство.
- Верно, верно, доченька! – кивнул старик головой.
Пошевелил беззвучно губами, потер подбородок и повел свою речь: - Казахи и правда славились когда-то неустрашимостью и отвагой. Управлять ими мог только такой богатырь, сердце которого не задрожало бы, встреть он даже самого страшного тигра. Потом… потом народ стал отчаянным, как волк. Он бросался на всякого, кто становился на его пути. В ту пору народу больше подходил правитель с иным характером. Упрямый нужен был правитель, упорный, ох, упорный, которого в его действиях ничто не могло остановить. Ничто, кроме смерти. Да-а-а, были времена… Нынче же народ наш и легкомыслен и не разумен – стало быть, слаб, что правда, то правда! Вот и петляет, вот и изворачивается он подобно твоей рыжей лисице. Вот и подметает полами чапана степную пыль, как та лисица хвостом. Вот и мечется по степи – неприкаянный, суматошный. Какой правитель нужен в такие времена, какой правитель способен защитить и спасти страну? Который наделен хитростью. Кто может в нужный момент и вильнуть, и ускользнуть, и слукавить, и притвориться… Правитель, знающий шестьдесят две хитрости! Только такой способен страну и народ сохранить и себя не погубить… Ну, а если правитель дурак, то разбредется народ, словно те насекомые, куда глаза глядят, куда глаза глядят, куда ноги поведут, а то и сгинет совсем. Мудрецы, султан, говаривали в старину: время диктует выбор действий. То есть, султан, в смутную пору действиями народа должен руководить не отчаянно смелый, не упрямый да упорный, а хитрый как лис муж…
Ехал я от Матэ и Патшаим по безбрежной голой степи, и все вспоминалась мне Патшаим. Ее прекрасное, как весенний мак, лицо, алые пухлые губы, в уголках которых затаилась загадочная особенная ее улыбка – то ли одобряла Патшаим меня улыбкой этой, то ли осуждала… Я остановил коня на холме, оглянулся назад: стройная, будто лань, гибкая будто веточка деревца, Патшаим двигалась около юрты. В каждом движении ее было что-то колдовское. «Господи, - мучительно пытался я вспомнить у кого же я видел такую же загадочную улыбку, кто же двигался так же гибко, плавно? Когда и где я видел?.. Когда и где?»
