Наталья Харламова - 300 спартанцев
Эта новость не очень обрадовала царя Левтихида. «Демарат может быть опасен, находясь в Персии. Это только кажется, — размышлял Левтихид, — что Азия далеко. Однажды она пожалует к нам во всей своей мощи. И кто устоит тогда? Фемистокл постоянно твердит, что нужно готовиться к новому удару».
Тут ещё случилось это происшествие, о котором вот уже несколько дней говорил весь город, — змея на воротах его дома обвилась вокруг ключа. Прорицатели объявили это чудом и неким знамением, только пока никто не знал, что оно может означать. Много толков ходило в городе по этому поводу, одни расценивали это как добрый знак для всего царского дома, другие, наоборот, видели в нём предостережение. Раздражённый этими разговорами Левтихид в конце концов не выдержал и сказал:
— А мне кажется, в этом нет ничего чудесного, вот если бы ключ обвился вокруг змеи — тогда было бы чудо.
Это остроумное высказывание передавалось из уст в уста, и вскоре о случившемся все забыли, но не Левтихид. Хитростью и обманом свергнув с престола законного царя Демарата, он не мог чувствовать себя уверенно. Даже теперь, когда его соперник был далеко, он не был спокоен — ведь здесь оставались его сыновья. И как только обман, который он совершил вместе с Клеоменом, раскроется, дети Демарата получат по закону все права в обход Левтихида и его детей.
Левтихид тяжело вздохнул, думая о сыновьях Демарата. Он пытался, но не мог их возненавидеть, как он ненавидел их отца. Ведь они были рождены той, которую он несмотря ни на что не мог забыть до сих пор. Когда-то он поклялся отомстить счастливому сопернику, и вот теперь, казалось бы, он может торжествовать, честолюбие его удовлетворено вполне. Жажда мести, которой он пылал столько лет, могла бы быть утолена. Он мог гордиться собой, он сумел отомстить обидчику. Левтихид усмехнулся, не без гордости думая о своей сокрушительной мести.
В этом мастер я большой —
Злом отплачивать ужасным
Тем, кто зло мне причинил,
— вспомнились ему строчки из древнего поэта Архилоха. Но, увы, он не ощущал никакой радости от своей мести. Тоска по-прежнему томила его. Ведь осуществившаяся месть не может вернуть ему прошлое, утраченные надежды, безвозвратно потерянную юношескую любовь. Он погрузился в воспоминания, которые были для него тяжелы и безотрадны: Демарат надругался над ним, над его чувствами.
Была ранняя весна, запах цветущего миндаля наполнял сады, смешиваясь с запахом разогретого на солнце кипариса. Он был юный и влюблённый. Почтенный Хилон не стал препятствовать его сердечной склонности и объявил дочери о предстоящей свадьбе. Трудно было понять, отвечала ли Перкала ему взаимностью, но обычно это мало заботит отцов, да и самого жениха — ей не оставалось ничего другого, как смириться с той участью, которую уготовил ей родитель. Со временем жена привыкала к своему супругу, занималась воспитанием детей, домашними заботами. Так, наверно, было бы и с дочерью Хилона, не вмешайся Демарат. Он знал о приготовлениях к свадьбе и понимал, что Хилон, уже давший обещание Левтихиду, не станет расторгать помолвку даже ради царя Спарты. Не имея возможности завладеть девушкой законным путём, Демарат похитил Перкалу прямо накануне свадьбы.
В глазах спартанских граждан и отца девушки этот поступок не встретил осуждения. Похищение невесты женихом было в обычаях Спарты и даже приветствовалось как поступок, достойный доблестного мужа. Перкала всей душой полюбила своего похитителя и нисколько не была огорчена внезапной переменой в своей судьбе. Что же касается Хилона, то ему ничего не оставалось, как совершить необходимые брачные обряды и передать дочь Демарату, о чём он, конечно, никак не мог сожалеть. Ведь его дочь становилась спартанской царицей.
Прошло уже немало лет с тех пор, но одно воспоминание о пережитом позоре и разочаровании приводило Левтихида в ярость. Когда он лишил своего соперника царской власти, ему доставляло удовольствие держать Демарата в Спарте и при каждом удобном случае досаждать, подвергая унижениям. Он насмехался над ним, посылая время от времени спросить, как ему нравится новое его положение и новая должность, которую дали ему эфоры. Но и это не могло утолить его жажду мести.
Увы! Ничего нельзя исправить! Всё пережитое останется навсегда с ним, а Демарат, этот любимчик судьбы и народа, будет наслаждаться роскошью у царя Дария. Ещё не известно, кому из них больше повезло. Кто знает, что лучше, быть царём в Спарте под неусыпным оком вездесущих эфоров или персидским вельможей под крылышком Дария? Более всего угнетало Левтихида, что Демарат был и остаётся любимцем народа, также как его отец. Оба они обладали божественной харизмой. Как и у его отца, стремительность, непреклонность, энергия сочеталась в нём с рассудительностью и чувством справедливости.
К Левтихиду же народ относился настолько неприязненно, что хотел даже выдать его эгинцам из-за этой истории с заложниками, которых он так хитроумно придумал отдать афинянам, питающим неистребимую ненависть к эгинцам. Судьба его висела на волоске в тот момент. К счастью для него, сами эгинцы в последний момент отказались по каким-то своим соображениям взять его в заложники. Тогда Левтихид был глубоко уязвлён этим решением граждан, в котором проявилось подлинное отношение к нему народа.
«Это знамение не сулит мне ничего хорошего, — продолжал свои невесёлые раздумья Левтихид, — я знаю, что оно значит — Дарий по наущению Демарата придёт в Грецию, и во всём обвинят его, Левтихида. Ненавистный Демарат! Даже находясь далеко, ты по-прежнему стоишь между мной и спартанским народом, между мной и Перкалой…» Рана его не заживала, он установил за Перкалой и её сыновьями неусыпный надзор. По крайней мере, он более не даст им быть вместе. О, если бы он мог завладеть Перкалой! Тогда бы его месть была осуществлена вполне.
Его размышления прервал неожиданный визит. Раб доложил, что его срочно хочет видеть Клеомен. Левтихид был поражён и встревожен. Не в обычае у спартанских царей, принадлежащих к двум враждующим ветвям Гераклидов, навещать друг друга дома, если к этому не принуждали чрезвычайные обстоятельства. Хотя в деле Демарата они были сообщниками и Левтихид был обязан Клеомену царством, их объединяла не дружба, а общая ненависть к Демарату. Оба царя в силу привычки не доверяли друг другу как соперники и антиподы. Деятельный, беспокойный Клеомен был полной противоположностью осторожному, расчётливому Левтихиду.
Клеомен, плотный, невысокий, но отлично сложенный, отличался своеобразной внешностью. Лицо его с резкими властными чертами можно было бы считать волевым, если бы не пухлый своевольный рот, выдававший человека сластолюбивого и распущенного в своих страстях. Острый взгляд с лёгким прищуром всегда был устремлён на собеседника с некоторой насмешкой, что всегда приводило Левтихида в ярость, который был занудлив и старался быть во всём правильным и хорошим, настоящим спартанцем — таким, каким его учили быть в школе. Его раздражали своеволие Клеомена и та лёгкость, с которой он мог пренебречь долгом ради своих страстей, а главное то — что все ему с такой же лёгкостью сходило с рук. Бывают такие счастливые натуры, которым позволительно — непонятно в силу каких причин — то, что абсолютно невозможно для других.
— Что привело тебя ко мне так неожиданно? — спросил Клеомена Левтихид.
Клеомен устремил на своего соправителя долгий, неподвижный взгляд — тот самый насмешливый и самоуверенный взгляд, который так раздражал Левтихида. Правда, сейчас его глаза, кажется, были несколько встревожены и более серьёзны, чем обычно.
— У меня для тебя интересное известие. Думаю, оно тебя позабавит. — Клеомен сделал драматическую паузу, стараясь произвести максимальный эффект. — Раскрылся наш обман с оракулом, — медленно и чётко проговорил он.
Левтихид замер на месте, поражённый и оглушённый услышанным, и остался стоять в неподвижной позе, будто пригвождённый к месту, не в силах произнести ни слова. «Вот к чему было это знамение, — пронеслось у него в голове, — как я раньше не догадался! Всё пропало», — внутренне он содрогнулся от ужаса при мысли, что скажут теперь эфоры. Но ещё более он страшился возмездия Аполлона. Змея несомненно была послана ему Пифийцем возвестить о грядущем наказании.
— Откуда-то стало известно, что мы подкупили пифию, — продолжал Клеомен. — Кобон, помогавший нам в этом деле, изгнан из Дельф. Кажется, он то и был причиной разоблачения. Однажды, изрядно напившись в трактире, он стал хвастать кому-то, что сумел скинуть законного царя Спарты, и смеялся над всеми пророчествами. Всё это дошло до жрецов, началось расследование, пифия Перилла лишена своего сана. — Клеомен перевёл дыхание и добавил решительно: — Я ухожу из Спарты немедленно, если хочешь, мы можем бежать вместе.
